Знаменитому острослову Эмилю Кроткому (Эммануилу Яковлевичу Герману) принадлежит следующий афоризм: «В день его девяностолетия сослуживцы поднесли ему вечное перо». Говоря о писателе и драматурге Леониде Генриховиче Зорине, которому в ноябре 2018 года исполнилось 94 года, а количество написанных им пьес, романов, повестей, киносценариев, стихотворений превысило цифру 100, позволим себе внести в афоризм некоторые изменения. Не «В день его девяностолетия», а «в раннем детстве», и не «сослуживцы», а классики советской литературы − Максим Горький и Исаак Бабель.
Леонид Зорин родился в городе Баку в семье служащего Генриха Зальцмана. Будучи ещё ребёнком, Леонид начал писать стихотворения. Первая книга его стихов была издана, когда мальчику исполнилось девять лет.
7 июня 1934 года в подмосковных Горках, на даче, когда-то принадлежащей промышленникам Морозовым, произошла личная встреча юного поэта с Максимом Горьким.
«В назначенный день, в назначенный час, мы были в кабинете Крючкова. (Пётр Петрович Крючков − секретарь Горького) Он сообщил, что вместе с нами едет еще один человек.
Спутник явился почти мгновенно. Среднего роста, плотный, улыбчивый.
И сразу же представился:
— Бабель…
Машина одну за другой отбрасывала преодоленные ею версты, колеса старательно приминали вздыхавшую под ними дорогу. Бабель спросил, кого из писателей читаю я чаще и охотней. Узнав, что Гоголя, оживился:
— Выбор, делающий вам честь.
И очень серьезно проговорил:
— Это замечательный спутник. И восхитительный собеседник…
Горький нацедил в мою рюмку несколько капель белого зелья, напутственно произнес, вкусно окая, как и положено волгарю:
— Пей, Леня, водку, коли писатель. Все писатели водку пьют. Я выпью, и Бабель выпьет тоже. Выпей уж с нами, от всей души. Не подводи-ко нам коммерцию.
Так вновь я был посвящен в этот орден, в тот же ошеломительный день.
Горький вышел нас проводить, довел до машины. Сказал на прощанье:
— Пожалуй, все-таки не мешало бы вам перебраться сюда, в Москву. Что ни говори, а полезно пожить теперь поближе к писателям.
И вдруг ухмыльнулся, махнул рукой:
— Хотя среди них бывают и сволочи….
Дни, предшествовавшие визиту, были не только весьма увлекательны.
Сверх меры обрушилось впечатлений на детскую голову, и непросто было их вместить и осмыслить…» (Леонид Зорин. «Тайны молчания», 2018 год)
Приняв решение стать писателем, Леонид Зорин поступил в Университет имени Кирова в Азербайджане. После окончания Университета он переехал в Москву, где окончил Институт литературы имени Максима Горького.
В 1949 году на сцене Малого театра была поставлена пьеса Зорина «Молодость». До этого было несколько драматургических опытов, но все они оказались неудачными.
«Почти не раздумывая, в угаре, в сомнамбулическом состоянии, я разом перевернул свою жизнь, …Оставил родителей и родню, друзей и подружек, коричневый Каспий и вдруг оказался в столице империи.
Я начал с того, что отнес свою пьесу, написанную за несколько дней, в Академический Малый театр. В тогдашней иерархической табели он находился в маршальском ранге. Как видите, я не стал мелочиться.
И вытащил счастливый билет — случилось обыкновенное чудо. Сакральная твердыня державы, недосягаемый Дом Островского пригрел бездомного провинциала. Мое недопеченное действо было рассмотрено и одобрено. И пребывание в гордой столице вдруг обрело легальный статус.
Мне феерически повезло. В ту грозную зиму, когда государство всей мощью обрушилось на несчастных, объявленных им космополитами, когда оно снова зашлось в своей ярости, мне удалось отыскать слабину в его титаническом монолите. Неведомо как, но я просочился в национальную святыню, и на ее священных подмостках артисты исполнили мое действо. (Леонид Зорин. «Поезд дальнего следования», 2011 год.)
Спустя почти 60 лет после постановки пьесы, Леонид Зорин пишет:
«Однажды он (архитектор Владимир Андреевич Замков, сын скульптора Веры Мухиной, вместе с которым Леонид Зорин в 1975 году участвовал в туристической поездке по странам Южной Америки)внезапно спросил:
— По-вашему, что такое молодость?
Вопрос показался мне слишком серьезным, а к исповеди я не был готов. Поэтому ответил шутливо:
— Теперь уже я не знаю, зодчий. Так я назвал свою первую пьесу.
Замков усмехнулся, потом спросил:
— Приятно вспомнить?
— Пожалуй, приятно. Но пьеса была совсем плохая.
— Неважно. Надо было начать.
— Вы правы.
— Имела она успех?
— К несчастью, имела. Я даже подумал, что заниматься литературой — почти как заниматься любовью. Сладко и весело. Правда, я быстро понял, что это двойная ошибка». (Леонид Зорин. «Медный закат»,2008 год).
В 1953 году на сцене Московского театра драмы появилась пьеса «Откровенный разговор». Критика была настроена к произведениям Зорина в основном доброжелательно.
Положение резко изменилось после постановки пьесы «Гости», написанной в 1954 году.
«Меж тем, по странной воле событий, дела мои шли совсем не худо. Пьеса «Гости», которую я закончил, вдруг привлекла к себе внимание и вроде бы не подверглась запрету — наоборот, обрела судьбу. Сначала ее поставили в Питере, потом уже в столице. Лобанов (Андрей Михайлович Лобанов − режиссёр Театра им. М. Н. Ермоловой) довел ее до премьерных спектаклей… Я упустил одно обстоятельство: правительство не соблюдает правил. И пьеса моя была убита.
Тогда мне казалось, что я теряю не просто свою новую драму — я хоронил своего ребенка, безжалостно лишенного будущего…
В те дни на меня с исступлением, с яростью обрушился гневный газетный вал — апостольский глас возмущенной прессы…
Заметно уменьшился круг людей, вчера еще достаточно близких, воздух враждебности и отчуждения сгущался все больше — я остро чувствовал, что все это кончится бедой.»
(Леонид Зорин. «Казанские гастроли», 2008 год).
Пьеса «Гости» подверглась уничтожающей критике («Об одной фальшивой пьесе» Литературная газета, 1954, 27 мая; «Главная забота драматурга» Театр. 1954. №6 и др.) и была тут же исключена из репертуара. Активно высказалась печать. Состоялось разгромное обсуждение пьесы в Союзе писателей. Вся партийная администрация была взбешена тем, что драматург изобразил противоположную народу среду, которая живет своей жизнью, совершенно оторванной от жизни громадной страны, бюрократия восприняла пьесу как личное оскорбление.
Провал закончился для молодого драматурга серьёзной болезнью.
« Хоть и старательно я бодрился, но потрясение было суровым — оно нашло уязвимое место. Забытый плеврит о себе напомнил — однажды из горла хлынула кровь.
Кончилось тем, что я угодил в туберкулезную больницу под именем “Высокие горы”. Однако двухмесячное лечение не помогло. И врачи решили: без хирургии не обойтись.
В ту пору господствовала теория, что общая анестезия вредна, и двухчасовую операцию мне делали под местным наркозом. Но оперировал меня Богуш — “первая перчатка” страны, как называли его коллеги. Напутствие было кратким:
— Терпите.
Я и терпел. Выбора не было.» (Леонид Зорин. «Из мемуарной прозы», 2012 год).
Болезнь, к счастью, отступила, и Леонид Зорин с головой погрузился в работу.
Пьеса «Римская комедия» («Дион») о взаимоотношениях художника и власти была написана в 1965 году. Действие спектакля происходит во времена правления императора Домициана, который считает себя не просто главой государственного строя, а богом. Сатирик Дион, обличая римские порядки, торчит бельмом на глазу великой, но уже разлагающейся и подуставшей от своего величия империи, император Домициан злится, прихлебатели наушничают.
Первым за постановку пьесы взялся Георгий Товстоногов в ленинградском Большом Драматическом театре им. Горького. Спектакль был яркий, умный и по-настоящему сатирический, но его так и не показали зрителям. Когда спектакль был готов и ожидал приемочной комиссии, в театре объявили чрезвычайный режим. Смотреть спектакль прибыл тогдашний первый секретарь Ленинградского обкома партии Василий Толстиков, которому пьеса и спектакль резко не понравились. Товстоногову предложили внести большое количество текстовых поправок, но он отказался, и пьеса была запрещена.
Леонид Зорин так описывает события, развернувшиеся вокруг постановки:
«Пьеса моя “Римская комедия” рождалась на театре с премногими муками. Спектакль Товстоногова в Ленинграде, по общему единодушному слову, был его высшим достижением, но снят он был после первого же просмотра, сама же пьеса была изъята из журнального номера за десять дней до его выхода к читателю. Лишь великий артист и великий политик незабвенный Рубен Николаевич Симонов, многоопытный театральный кормчий, сумел добиться права играть эту пьесу только на вахтанговской сцене. Через полгода после питерского разгрома “Римская комедия”, вся в купюрах, спешно переименованная в “Диона”, все же начала свою жизнь.
Разнообразные неожиданности на зыбкой грани меж драмой и анекдотом продолжались в течение шести лет, пока пьеса удерживалась в репертуаре. Было в ней что-то роковое, фатальное…
Самая первая после премьеры критическая ситуация возникла быстро, через три месяца с хвостиком. 10 февраля в театре был назначен дневной просмотр исключительно для писателей, заполнивших весь зал на Арбате, и по мистическому совпадению в тот же день, всего часом раньше, начался процесс Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Это обстоятельство внесло в спектакль, да и в его аудиторию почти истерическую ноту; каждая реплика встречала нервный — повышенной горячности и напряженности — прием. И когда Дион—Ульянов воскликнул: “Домициан, перестань убивать, убивают книги, а потом — их создателей. Рим стал какой-то огромной бойней”, — в зале началось плескание рук, имевшее к древнеримской истории весьма относительное касательство.
На следующий день было передано, что, ввиду деликатной ситуации, надо бы эту реплику снять.
Я сказал:
— И не подумаю. Я эту ситуацию не создавал и расплачиваться за нее не намерен…
Прошло немногим больше года, и на взрывоопасном Ближнем Востоке пронеслась шестидневная война. Израиль позволил себе ее выиграть, и, смертельно оскорбленное этим, наше правительство разорвало дипломатические отношения с ним. Между тем в злополучной “Римской комедии” был персонаж с характерным именем Бен-Захария, — когда прокуратор Афраний, хвалясь Римом, втолковывал ему:
− Ничего подобного ты в своей Иудее не видел.
Бен-Захария весело соглашался
− Мы ведь бедная пастушеская страна.
…Вскоре было передано авторитетное соображение: сегодня такая миролюбивая характеристика агрессора никак не уместна. Я заявил — не без напыщенности, — что не пишу на злобу дня, и вычеркнуть реплику отказался. Рубен Николаевич, помолчав, веско заметил: “Всяк солдат должен знать свой маневр”. Было неясно, к кому это относится — к Герою Советского Союза Насеру или, напротив, к Моше Даяну, но Симонов не стал уточнять и быстро ушел — дела, дела!..
Иудейская война тем не менее на этой битве не завершилась.
Спустя девять месяцев в Польше начались студенческие волнения, и правители народной республики выпустили молодой пар через мгновенно организованную борьбу со зловредными сионистами − последовала массовая высылка евреев из братской народной демократии. Тут уж несвоевременным стал другой диалог в злосчастной пьесе:
— Сильно увял Бен-Захария. Указали этим людям их место.
— Это как раз мудрая мера. Все римляне очень ею довольны.
Мне было разъяснено, что сей текст обиден для друзей по Варшавскому договору.
Самые главные испытания были у меня впереди. Прошло всего несколько месяцев, и 21 августа 68-го года мы самоотверженно ринулись на помощь чехословацким братьям — наши победоносные танки вступили в Прагу, а все мы — в новую эру. Каждый день газеты печатали ту или иную информацию о нашей армии-освободительнице, напоминая, что в Чехословакию она вошла “временно, до нормализации положения”.
А жизнь шла своим чередом, и 1 сентября вахтанговцы открыли театральный сезон. Вскоре состоялся спектакль неунимавшегося “Диона”, и в третьей картине зритель услышал следующий обмен репликами между поэтами Сервилием и заглавным героем.
− Д и о н. Значит, и варвары сюда идут?
С е р в и л и й. Временно, до стабилизации положения. Кстати, об их вожде тебе тоже следует написать несколько теплых слов.
Реакция зала вряд ли нуждается в дополнительных комментариях — стоял какой-то шизофренический хохот… ( Леонид Зорин. «Наперегонки с державой», 2004 год).
В 1966 году Зорин публикует одну из самых своих знаменитых пьес − «Варшавская мелодия», посвященную, казалось бы, совершенно «частной» проблеме — любви русского студента-технолога и обучающейся в Советском Союзе будущей польской певицы, чье счастье оборвал появившийся в это время Указ от 15 февраля 1947 года, запрещающий браки с иностранцами. Сам автор так сформулировал основную тему спектакля:
«Любовь обречена, потому что государство сумеет растоптать вас своим паровым катком. И, сделав свою работу, оно удовлетворенно потирает руки над вашим прахом и над прахом вашего чувства. И два человека, когда они, наконец, встречаются, могут соединиться. Но уже нечем соединяться». (Леонид Зорин. «Авансцена. Мемуарный роман», 1997 год).
Пьеса Леонида Зорина изначально называлась «Варшавянка». Рубен Симонов, начав репетиции на сцене театра имени Вахтанова, столкнулся с противодействием цензоров, которые отказывались ставить гриф «разрешено» до тех пор, пока из спектакля не уберут информацию об Указе. Режиссёру и автору всё же удалось сохранить ключевые фрагменты пьесы, но её название пришлось поменять — спектакль назвали «Варшавской мелодией».
Отмечая игру актёров Юлии Борисовой и Михаила Ульянова, театральный критик Вера Максимова писала:
«Здесь не только идеальное проникновение в стихию чужого языка. Изысканность и музыкальность, артистизм польского акцента (и польской пластики, жизненной грации) переданы актрисой Юлией Борисовой упоённо, вдохновенно. Здесь — проникновение в иную природу души, с иной мерой свободолюбия. У Гелены — неискоренимой, на грани смертельного риска и безумия многолетней молитвой перед Святой Ядвигой — вернуть возлюбленного, если люди помочь не могут. Тогда как русский её избранник, смело воевавший на войне, «победитель» Виктор (его характерно точно играл Михаил Ульянов) смирился с грозными обстоятельствами разорванного новой враждой послевоенного мира».
Почему же «Варшавская мелодия» нашла отклик в сердцах отечественных и зарубежных слушателей? Автор так отвечает на этот вопрос:
«Однако впоследствии, когда пьеса пересекла границы отечества, игралась едва ли не в каждой стране, я понял, что тема универсальней, что это не просто одна история о нашем советском человеке на рандеву, о том, как держава или, еще точней, сверхдержава катком раздавила и всмятку расплющила и чувство, и надежду, и счастье, напомнив, что человек — ничто и двое людей — ничто, прах, пепел, что есть лишь один молох государства. Нет, дело еще страшней и горше. Везде на земле, на всем этом острове, со всех сторон окруженном Вселенной, под Млечным Путем, под Южным Крестом, под медленным Северным сиянием, любовь неизменно инопланетна, всегда не ко времени и не к месту, везде не своя и не ко двору, повсюду в ее дрожащем голосе слышны и несбыточность и обречённость». (Леонид Зорин. «Медный закат», 2008 год).
В 1983 году вышел в свет советский двухсерийный художественный телефильм «Покровские ворота», снятый актёром и режиссёром Михаилом Козаковым. Литературной основой для сценария фильма послужила одноимённая пьеса Леонида Зорина.
Леонид Зорин так описывает историю создания «Покровских ворот»:
«В семьдесят четвертом году, в январские дни, живу под Москвой, в ветхом домишке с ветхими стенами… Я уже знал секрет спасения — надо, как в реку, нырнуть в работу. Всякое подобие праздности, необходимая передышка, сладкое безделье поэта, которое так ценил Ходасевич, были губительны для меня. Завтра, с утра, упереться в столешницу, не думать ни о грозящей дате, ни о делах, ни о Москве, где бьется четвертый год Ефремов за право поставить “Медную бабушку” — забыть обо всем и начать трудиться, нанизывать строку за строкой.
О чем же я буду писать? Да о том же. О чем лишь и думаю все эти дни и в этот вечер, когда я мерзну на склизком крыльце, уставясь в небо. Если я так нелепо устроен, что нынче, почти за год до пятидесяти, так люто тоскую о Костике Ромине, о днях его свежести, значит, мне важно почувствовать их вновь под рукою, хотя бы воспрявшими на бумаге. Кто-нибудь только пожмет плечами: какая поспешная ностальгия! Дело его, мое же дело — перенестись на Петровский бульвар.
Именно там я поселился в этой запроходной комнатенке, в грязной, захламленной квартире, заполненной странными людьми.
Казалось, попавшие в мощный смерч, они исхитрились, они увернулись, сумели неведомо как зацепиться за шаткую неверную твердь и вот очутились под этой крышей, отряхиваются и чистят перышки.
Они привыкли сосуществовать, едва соприкасаясь друг с другом. И что могло связывать между собой двух рафинированных знатоков французской словесности, торгаша, почти не размыкавшего губ, пенсионерку, косого монтера, рыхлую даму, в прошлом певицу, ее любовника-гастролера, который выступал с фельетонами, ремонтника из какой-то артели и пучеглазого фармацевта. Каждый барахтался в меру возможностей, однако же без больших достижений, запущенные, полупустые комнаты уже не скрывали их поражения.
Но для меня, для Костика Ромина, все эти люди были счастливцами, ибо обладали пропиской, были законными москвичами. И я, проживший в этом аквариуме четыре года, смотрел на них с завистью. Ведь, в сущности, я был нелегалом…
Теперь, в этом семьдесят четвертом, спустя столько лет, в январскую смуту, я ощутил, что настало время писать о свидании со столицей и вновь погрузиться в тот сладкий омут. Пожалуй, единственная возможность вернуть хоть подобие равновесия…
Я чувствовал: в современной истории печаль уместнее запаковать в смешную и озорную обертку… Если желаете выжить, смейтесь.
Видимо, лишь при этом условии грусть твоя будет воспринятой залом. Ты должен надежно ее припрятать, подобно тому, как намерен скрыть фамилии своих персонажей и настоящие адреса. Петровского бульвара не будет, будут Покровские Ворота. И сам я спрячусь за Костиком Роминым, еще, по сути, не сознавая, что завожу себе двойника на всю оставшуюся дорогу» (Леонид Зорин. «Медный закат», 2008 год).
Фильм «Покровские ворота» мог вообще не появиться. Дело в том, что Козаков неоднократно отказывался от роли Дзержинского. Руководство Госкино поставило Козакова перед выбором: либо он соглашается на роль Дзержинского, либо ему не позволят снимать «Покровские ворота», и Козакову пришлось согласиться.
В этом фильме счастливо сошлись звёзды: превосходный литературный материал, талантливый актёрский состав, увлечённый пьесой режиссёр. О триумфальном успехе «Покровских ворот» говорит тот факт, что фильм разошёлся на цитаты подобно тому, как это произошло с бессмертной комедией Александра Грибоедова «Горе от ума». Не это ли признак всенародного признания?
− Аркадий Варламыч, а не хлопнуть ли нам по рюмашке?
− Заметьте, не я это предложил!
−Вам нужен творческий непокой!
− Вот ведь... На всех языках говоришь, а по-русски не понимаешь.
−Живут не для радости, а для совести.
−Сейчас объясню, где тут хунд де грабен, то есть, где собака зарыта..
Начиная с 1980-х годов, Леонид Зорин окончательно расстаётся с драматургией и пишет только прозу. На вопрос об этом повороте в творчестве Зорин ответил: «Все может только проза. Она дает возможность высказаться не только героям, но и автору, причем без неизбежных в драматургии ограничений» (Леонид Зорин.«Сохраняю надежду», Современная драматургия. 1984. №2).
Прозаический цикл, объединённый во многом автобиографической фигурой Константина Ромина, включает в себя повести «Хохловский переулок», «Прощальный марш», «Злоба дня», романы «Старая рукопись» и «Странники».
Зорин неутомимо ищет жанровые формы, отвечающие его новым творческим замыслам: от «записных книжек» («Зелёные тетради») − к «мемуарному роману» («Авансцена»), далее к «маленькому роману» (Алексей», «Кнут», «Забвение», «Завещание Гранда», «Обида»).
В своей прозе Леонид Зорин постоянно возвращается к образу Максима Горького − человека, с которым судьба так причудливо его познакомила в раннем детстве («Письма из Петербурга», «Перед сном», «Тайны молчания»). Особенно следует отметить роман-монолог «Выкрест», написанный от имени приёмного сына Горького Зиновия Пешкова − французского генерала, друга Шарля де Голля, родного брата видного деятеля Советского государства Якова Свердлова. При чтении финальных строк романа невольно набегают слёзы − такова сила воздействия слов, написанных 83- летним автором:
«Но мне еще выпал особый жребий. Мне было дано обрести отца. И он одарил меня всем, чем мог — судьбой, любовью, бессмертным именем. Я снова думаю об Алексее с его влюбленностью в этот шар, с верой в печатную машину и убежденностью — стоит прочесть несколько необходимых книжек, и глобус станет совсем иным. Наверно, прощаясь с людьми и веком, он сознавал, что это не так.
Но обрываю себя. Кто знает? А если в простодушии гения больше и мудрости и прозренья, чем в долгом историческом опыте?
И ныне, когда иссяк мой срок, сюжет завершен и время вышло, когда, наконец, настал мой час идти за тобою, тебе вослед, мне нужно, чтоб там, где ты есть, ты знал: на свете не было человека дороже, роднее и лучше тебя.
Я снова вижу твои глаза с их запредельной голубизною и слышу твой глуховатый голос: где ты, сынок? Я здесь, Алексей.» (Леонид Зорин. «Выкрест», 2007 год)
В истории небольшого народа с тысячелетней историей, подарившего человечеству Библию, было немало мудрых людей, которых соплеменники почтительно называли Ребе. Это необязательно были религиозные деятели. Таким человеком, например, являлся трагически погибший актёр, режиссёр и общественный деятель Соломон Михоэлс. В заключении очерка предоставим слово Ребе Леониду Зорину:
«Страна моя с привычным упорством все ищет недругов и злодеев. В молодости моей это были безродные космополиты, потом появились врачи-убийцы, далее за ними последовали лица кавказской национальности, теперь — азиаты или укропы.
Разные бирки и ярлыки — одна и та же пещерная суть. До одури надоевшая музыка.
Непостижимо. За столько лет существования в этом мире мои соотечественники с апокалиптическим, библейским терпением воспринимают любые попытки, любые усилия сделать их хуже, чем они есть.
В чем тайна этой смиренной готовности?
В уверенности, что лучше не станет? В составе нашего естества? В суровом климате? В нашей усталости? Почему моя родина столько веков так безотчетно любым режимам предпочитает самодержавие? Не знаю. Я не нашел ответа…
Мне выпала весьма поучительная возможность увидеть и убедиться, как трансформируется идея при переходе в идеологию, как схема обуживает и уплощает свой изначальный первоисточник. Нет более веского примера этой печальной и вечной истины, чем наш коммуносоветский опыт.
Мое поколение полной мерой ответило за свою покорность и веру в самозванных пророков. Оно оплатило кровавый счет, предъявленный временем и судьбой. Мы жили в жестоком кровавом столетии. Быть может, оно послужит уроком, хотя история не обнадеживает. Она никого ничему не учит. Люди талантливы, да неумны.
И сколько ни суди, ни ряди, ни взвешивай, а все же скажу: это была хорошая жизнь.
Так чем мне закончить этот разросшийся и затянувшийся монолог?
Быть может — как в молодости — стихами?
Рифмы одухотворяют чувство, смягчают печаль, даруют гармонию. Попробую вновь призвать их на помощь.
Спасибо, Всевышний, за то, что хранил,
Что дал мне благой удел,
За то, что Горький благословил,
А Сталин не разглядел.
(Леонид Зорин. «Ностальгическая дилогия», 2015 год)
За три года, прошедшие после написания этих горьких строк, ситуация в стране, к сожалению, только ухудшилась. Хочется пожелать Леониду Генриховичу и нам − его читателям − дожить до того времени, когда в России забрезжат лучи перемен и рассеется напавший на неё морок.
Комментарии
Современник эпохи
Очень хороший очерк о замечательном человеке, талантливом драматурге и писателе. Он не только наш современник, как озаглавил этот очерк автор, - он современник целой эпохи со всеми её мерзостями и прекрасными днями нашей молодости, что как-то непостижимо совмещалось. При чтении этого ёмкого и интересного эссе многое всплывает в памяти и - спасительное её качество! - плохое как бы затушёвывается. Это, наверное, неправильно, надо бы "поимённо вспоминать тех, кто поднял руку", как писал А.Галич. Видимо, такое охранительное качество памяти обусловлено тогдашней молодостью с её оптимизмом, хотя этого плохого было ох как много... И последнее. Говорят, что пессимист - это хорошо информированный оптимист. Не думаю, что обладаю какой-то особой (закрытой, как говаривали в те времена) информацией, но в заключительную фразу "...в России забрезжат лучи перемен и рассеется напавший на неё морок" почему-то не верится. А очерк хороший.
Добавить комментарий