Дерево

Петров смотрел в окно. 

Около его дерева у подъезда опять фотографировалась какая-то парочка. Уже третья за прошедший час. 

«Ненавижу! - подумал Петров. - Все вытоптали, сволочи!» 

И оба растущих рядом с деревом куста, и цветочную клумбу – все было посажено соседкой сверху. 

Петров открыл окно и рявкнул: 

- А ну пошли отсюда! 

Молодой парень, наводивший на девушку телефон, вздрогнул и чуть не выронил аппарат. Девушка испуганно оглянулась. Лицо у нее было совсем детским. Рот открылся, она захлопала глазами. 

- Да мы только сфоткаемся и все, - проблеял парень.

- Сфоткаемся? - переспросил Петров. Он ненавидел все эти новые сокращения. 

Сфоткаемся. Фотик. Фотки. 

Идиоты. 

Девушка улыбнулась заискивающе и несмело. 

Петров вдруг смягчился. 

- Под ноги смотри, - бросил он парню и захлопнул створку. 

Отошел от окна. Не удержался, снова выглянул. У его дерева стоял уже парень, а девушка, топча остатки клумбы и держа перед глазами телефон, выискивала удобный ракурс. 

- Кретины! - заскрипел зубами Петров. 

Дерево он посадил год назад. Зачем, он и сам не знал. 

Шел мимо рынка. Пьяный. Увидел саженцы. Купил один. Принес. Вкопал рядом с лавочкой. Даже не полил. 

Вообще - ни разу не поливал. Поливала иногда соседка, вместе со своими розами. Петров даже не знал, что это за дерево, как называется, и вскоре про него забыл. А в подъезд заходил не со двора, а с улицы – тот был сквозным. 

Однажды выглянул в окно. Его дерево вытянулось до окон второго этажа. Листьев на нем не было, хотя был май, и они были уже на всех деревьях во дворе, зато оно все сплошь было покрыто яркими фиолетовыми цветами. 

В этот же день появились проклятые фотографы. 

Проезжающие через двор машины останавливались, велосипедисты бросали велосипеды. На фоне дерева пирамидами выстраивались целые компании. 

Люди лезли через низкое ограждение, топтали клумбу, и фотографировали дерево, фотографировались сами, снимали своих детей, собак, вытягивали руки с телефонами и делали «сэлфи»; лица у них при этом становились странные, на них появлялись идиотские, казавшиеся Петрову ненастоящими, какие-то вымученные улыбки. 

К дереву выстраивались иногда целые очереди. 

Петров злился. 

Повесил на окна жалюзи, чтобы отгородиться от этого непотребства. Перебрался спать в маленькую спальню-каморку, выходившую окнами на другую сторону дома, чтобы не видеть по ночам вспышек и не слышать довольный смех фотографов. 

Сегодняшнюю ночь он не спал совсем. Лежал и слушал доносившийся даже через две закрытые двери хохот. Смотрел на черную, время от времени взрывающуюся отраженным светом вспышек полосу под дверью. 

Весь день после того как ушли парень с девушкой он прослонялся по дому, выглядывая в окно, и при появлении новых фотографов выкладывал на подоконник спичку. 

К вечеру коробок опустел. 

Петров вытащил из шкафа черный чулок. Натянул на голову. Наощупь прорезал дырки для глаз. Вытащил из кладовки топор. Сунул его за пояс, прикрыл длинной футболкой, вышел в подъезд и принялся, выглядывая в щель между дверью и косяком, ждать. 

В полночь ушли, наконец, три приехавшие на велосипедах девочки. 

Петров открыл дверь, огляделся — вокруг никого не было. Окна домов не горели. 

Он перелез через лавочку. Вытащил топор. 

- С одного раза, твою мать! - прошипел он, и ударил. 

Дерево жалобно вздрогнуло, топор отскочил, оставив на стволе зарубку. 

Петров нанес следующий удар — уже по всем правила, сверху и наискосок, изо всех сил. 

Топор довольно чмокнул, лезвие почти перерубило ствол. 

Дерево наклонилось, но не упало. 

Петров вцепился в него рукой. 

Стал гнуть и давить. 

Дерево с тихим шелестом опустилось на асфальт. 

Петров перелез через ограждение, ухватился за ветки и потащил дерево за собой. Через проезжую часть, через кусты, через детскую площадку, за мусорные баки. 

Дотащил. 

Постоял там какое-то время, разглядывая поверженного противника и покачивая топором. Стянул чулок, и вместе с топором выбросил в бак — как-никак, орудия преступления. 

В голове мелькнула мысль о том, что на топоре, возможно, остались его отпечатки, а на чулке волосы, он, впрочем, тут же опомнился и сказал себе — не человека же он, в самом деле, только что зарубил? 

Какое-то дерево. 

Подумаешь! 

Вернулся обратно домой и лег спать — в своей прежней комнате, перетащив из крохотной спальни постель. 

Заснуть ему не удалось, и с этой ночи сон у него пропал совсем. 

Он просто лежал, прислушивался и приглядывался. Смеха и голосов больше не было, не играли, путаясь в занавесках, вспышки. 

В свободные от дежурства дни Петров не отходил от окна, выглядывал сквозь жалюзи наружу. 

Никто больше не останавливался, не фотографировался, не лез через ограду, не улыбался. Лица у прохожих стали опять равнодушными, серыми, они смотрели себе под ноги или куда-то вперед.

Вечерами соседка, как и прежде, ковырялась в своих клумбах. Про дерево она не сказала Петрову ни слова. Как будто его и не было. Молча выкорчевала пенек и посадила на его место цветы. 

Через неделю Петров пошел на рынок.

Долго бродил между торговых рядов, ощупывая и осматривая предлагаемые саженцы. 

Спрашивал: нельзя ли такое, чтобы с синенькими цветочками, и чтобы зацвели сразу, и не ждать целый год? 

С синенькими цветочками не было, были только с белыми или желтыми, и ждать нужно было не год, а целых три. 

Под конец Петров, совсем вымотанный, купил у какой-то ненормальной старухи первый предложенный ему саженец, притащил его во двор, тихо матерясь, выдрал цветы и прямо руками — земля была рыхлая и податливая, - выбрал лунку. Воткнул саженец. Кое-как, уже жалея, что опять связался, засыпал ямку землей.

Поднялся к себе и лег. 

Ночью он опять не спал — все ждал знакомого гомона, смеха, и вспышек. 

Утром— все-таки ему удалось ненадолго уснуть – проснулся от раздающегося с улицы смеха. Падающий из окна свет, по утрам обычно серый и холодный, был чуть красноватым. 

Петров встал и осторожно выглянул наружу. Потом сдвинул жалюзи, распахнул окно. 

У подъезда, раскинув покрытые яркими фиолетовыми цветами ветки, стояло дерево. Воздух вокруг него был густой и теплый, само дерево словно светилось. 

Петров поискал взглядом смеявшихся. 

Не нашел. 

Почувствовал легкое разочарование. 

Сказал себе: терпение, скоро они появятся. Скоро их будет столько, что захочется взять топор, натянуть маску...— в этом месте ему вдруг резко поплохело. Он вспомнил, что топор выкинул, а чулок у него был всего один — остался от жены. 

Петров совершенно успокоился, лег в постель, накрылся с головой, и тут же уснул.