Публикуемые ПРЕДИСЛОВИЕ и очерк входят в состав новой книги Валентины Синкевич "О незабываемых", которая готовится к печати в издательстве "Русский Путь".
ПРЕДИСЛОВИЕ
В моей зарубежной жизни я не путешествовала по заморским странам, не любовалась их великолепными достопримечательностями и не «пляжилась» на их солнышке. Летала в Россию, но не туристом.
Около семидесяти лет мне довелось жить в Америке. Здесь я исколесила много городов, где жили мои современники - поэты и прозаики. Их было много, так как с уходом в мир иной славной первой эмиграции, русский зарубежный культурный центр постепенно перекочевал из Европы, особенно из Парижа - в «мою» Америку. Затем сюда же хлынули и две новые волны: вторая (моя) и третья. И вот стало возможным лично встречаться с интересными для меня поэтами и прозаиками. Я пыталась внимательно вслушиваться в их «живые» слова, запоминать наружность, улавливать черты характера, слушать интонацию голоса. Личного общения у меня не было только с двумя европейцами: Дмитрием Кленовским и Владимиром Набоковым.
Я любила эти «путешествия» и с нетерпением ждала свой отпуск. А потом с таким же нетерпением ждала его конец, когда можно было сесть за пишущую машинку. Писать приходилось урывками днем и запоем - ночью. В ночные часы до сих пор так легко думается, читается и пишется.
Моя книга должна была быть только об эмигрантских авторах. Но мне посчастливилось довольно часто встречаться на американской земле с Евгением Евтушенко. Он год прожил в Филадельфии, читая лекции в Пенсильванском университете, а в трудное для него время болезней и литературных интриг, когда он преподавал в Талсе (шт. Оклахома), мы с ним часами беседовали по телефону. Поэтому «О незабываемых» начинается с очерка о нем, написанным сразу же после смерти поэта. А заканчивается книга беседой со мной моего друга Ирины Чайковской, потому что в этой беседе есть биографические данные обо мне, которые могут заинтересовать кого-нибудь из читателей.
Все очерки написаны уже в нашем веке. Они публиковались в зарубежных периодических изданиях, преимущественно в «Новом журнале. Для этой книги очерки заново отредактированы.
Валентина Синкевич Филадельфия 2018
Русский европеец Олег Ильинский
В мои двенадцать лет античная мифология (Куна) была ферментом, прочно объединявшим и пронизывавшим всю тогдашнюю реальность. Ледяная гора, что на дворе круто поднималась к военному лазарету, называлась Олимпом, Апостол Павел слал «Письмо в Коринф», Гёте и А. К. Толстой писали «Коринфскую невесту», Лермонтов проступал грузинским неоплатонизмом, а неоплатонизм жил в истории Церкви, Евфросиния Полоцкая своей древностью и церковью Спаса, характером греко-византийских фресок врастала в ту же тему. А. К. Толстой через Флоренцию тоже уводил в античность, Пушкин через «Капитанскую дочку» (Пугачев, Белогорская крепость) - в метелях показывал войну и прирастал к снежному Олимпу нашего крутого двора. Жуковский слышал вещее курлыканье «Ивиковых журавлей». Даже скользкие снежные косогоры сожженного города как-то примыкали к комплексу Афин. И Лев Толстой вместе с нами жил в осажденном Севастополе. Впервые явился Андре Шенье. Там и Гоголь входил в снега темой гротескной обывательщины, и рядом у Островского (купцы) по контрасту с античным неоплатонизмом - наперекор всему, жил сквозной горний полет. Некрасов знал Италию, Москву (княгиня Волконская), Колизей и Кёльнский собор...
А я в это время писал диктанты и делал упражнения по русской грамматике.
Этот очерк Олег Ильинский написал в год смерти - в 2003 году. Трудно найти более точную характеристику формирования творчества поэта и литературного критика Олега Ильинского, чем этот автобиографический краткий рассказ, метко озаглавленный автором «Фермент». Античная мифология, Колизей, Новый Завет, готика, греко-византийские фрески; Гёте, Андре Шенье, и с ними русские поэты и прозаики: Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Островский и двое Толстых - Алексей Константинович и Лев Николаевич. Всё это вместе взятое питало воображение необычного двенадцатилетнего мос¬ковского подростка, ставшего за рубежом одним из оригинальных поэтов второй волны русской эмиграции.
Олег Павлович Ильинский родился 19 мая 1932 года в Москве в семье искусствоведов. Его отец был специалистом по эпохе Возрождения, а мать - по древнерусской иконописи. С детства он любил достопримечательности старой Москвы, ее музеи и памятники, знал и ценил русский ампир.
Во время войны, еще в ранние отроческие годы, он попал с родителями в Германию. Там, в 1949 году, юный Ильинский окончил мюнхенскую гимназию, затем слушал лекции по философии и литературе в Мюнхенском университете (в частности лекции Федора Степуна). Там же он встретил немецкую студентку, будущую свою верную спутницу жизни. Ей, после крещения в православную веру, было дано имя Татьяна. Она не только приняла веру мужа, но полностью приняла и его образ жизни, в котором главную роль играл не быт, а литература и искусство.
В 1956 году семья эмигрировала в США, где Ильинский продолжал высшее образование. В 1965 году он получил степень магистра на философском факультете Нью-Йоркского университета и в 1970 году в том же университете докторскую степень по русской литературе. (Тема диссер¬тации: «Некоторые проблемы русского романтизма. Опыт исследования на материалах В. Одоевского».) Шесть лет он преподавал русский язык и литературу в Нью-Йоркском университете. Затем занялся исключительно литературным трудом: писал стихи, статьи на литературные и философские темы, опубликовал множество рецензий - его имя не сходило со страниц серьезных зарубежных периодических изданий. При его жизни вышло семь поэтических книг поэта, с неизменным названием «Стихи».
В двух последних книгах представлена и его художественная проза. Поэт включен во все известные зарубежные поэтические антологии его времени («На Западе», 1953? «Содружество», 1966, «Берега», 1992), а ныне его имя включается и в российские серьезные антологии. Ильинский был долголетним членом Редакционного Совета Русской Академической Группы в США и членом Редакционной коллегии журнала «Русское Возрождение».
Олег Ильинский принадлежал младшему поколению творческой интел¬лигенции второй эмиграции, ныне, увы, почти совсем ушедшей в мир иной. Как и другие поэты этого поколения, он впервые стал публиковаться на Западе. Но в отличие от них, Ильинский впитал в себя культурные ценности Европы: ее литературу, философию, искусство. Эммануил Райе назвал его «самым западным» из поэтов второй эмиграции, подчеркнув, что он «явление редкое своим подлинным, неподдельно глубоким чутьем к сущности Европы» («Грани», 1960,47)
Большой германофил Ильинский в совершенстве знал немецкий язык и любил его какой-то восторженной любовью. Он слышал в этом языке особенное звучание, которое я не улавливала своими русскими ушами, на них, наверное, наступили два слона, а не один. Помню, как поэт восхищался звучанием двух слов из какого-то немецкого стихотворения: «Эрвахе, Фридерикэ!». Через несколько лет после смерти Олега Павловича, я спросила кёльнского профессора-слависта Вольфганга Казака, гостившего у меня с женой Фридерикой: откуда эти слова, из Гёте? Профессор подумал и ответил: «Я не специалист по немецкой литературе, я специалист по русской»
Ильинский, действительно, явление редкое для второй эмиграции. Причем он был недостаточно оценен критиками, писавшими о литературе этой волны. Ведь говоря строго, настоящих ценителей древнего европейского искусства среди второй эмиграции не было. Не было никого, кто бы до такой степени вдохновлялся живописью, скульптурой, зодчеством и музыкой Европы.
В будущем поэте очень рано развилось чуткое восприятие гармонической красоты, он почти с детства понимал, ценил и любил творения, созданные человеческим гением. Ильинский так же страстно восхищался и природой, созданной не человеком, а Божественной волей. Это двуединство питало творчество Олега Ильинского, его «святое ремесло» - без примеси искуса и без соблазнительного яда порочности. Вот характерные строки поэта из стихотворения «Средневековье»:
В прохладных каменных стенах, Где роспись стен почти без красок, Мой стих, суровый, как монах, Простой веревкой опоясан...
Олег Павлович долгие годы прожил в Америке, но по-настоящему он любил только Европу. Он не уставал возвращаться туда, чтобы изучать бессмертные европейские легенды, любоваться древней готикой и ее тяжелой историей, притаившейся в камнях высоких темных соборов.
Приехав из очередной европейской поездки, он торопился высказать в стихах блаженное чувство благодарности путешественника, поэта-странника по земле с ее прекрасными деяниями человеческих рук. «Муза Дальних Странствий» была к нему благосклонна. "Пейзажную лирику Ильинского можно считать по настроению наиболее русской. В ней часто встречается характерный для этого поэта образ воды: Как проблеск сознанья, как радость в душе -Фрагменты воды в золотом камыше. Оставь зарастать голубые пруды, Не тронь тростника, и воды не уродуй, Пиши камышинкой на гладе воды.
И даже в его урбанистических стихах образ воды превращается в стекла окон, кажущихся поэту водами каких-нибудь озер или рек.
Нужно сказать что природа, которой он любуется не натуралистична, не описательна. Он остается в сфере высокой метафизической поэзии. Вот одно из замечательных импрессионистических пейзажных стихотворений, написанных поэтом в легких, пастельных тонах.
Отраженье веток и коряг.
Верх деревьев золотисто-розов,
И озерная проходит рябь
По хрустальному стволу березы.
В камышах лесной закат разлит,
Винный отблеск солнечного сплава.
И лесное озеро стоит,
Как Офелия в слезах и травах.
Здесь, правда, Ильинский дал образ европейки Офелии, а не какой-нибудь русской Алёнушки.
Нужно отметить, что и городской пейзаж у Ильинского не трагичен. Например, он сумел дать легкий рисунок современного небоскребного города. Вот весна, неподвластная каменному гигантскому Нью-Йорку:
Весна,
собвейный ветер и ездок,
Сколъженъе лифтов, лестничные спуски
И на губах - хрустальный холодок
Музея Современного искусства.
Вот так бы оскульптурить и заснять,
Заставить жить в стекле четверостишья Сережками облепленный асфальт И голубей, срывающихся с крыши. Пусть теплое дыханье эстокад Проносится над зеленью эскизной, Пусть сквозь листву заглядывает в сад Серебряный висок сюрреализма.
Этот поэт-художник смог заставить «жить» свой пейзаж в «стекле четверостишья.
Можно сказать, что сам Ильинский жил в музеях. Он регулярно посещал выставки, которыми справедливо &рш.т гордиться культурнейший город в мире - Нью-Йорк, город камня и стекла, город, который может приворожить к себе, влюбить в себя так, что многие его долгожители уже не могут жить в другом городе.
Долгие годы - до самой его кончины - мы были в дружеских отношениях. Довольно часто встречались в Нью-Йорке, но чаще он с женой Татьяной приезжал ко мне в гости в Филадельфию. С собой он привозил чемодан, почти весь набитый его машинописями. Я приучилась терпеливо часами слушать дня два-три его новые стихи, которые денно и нощно лились у него, как из рога изобилия. Благо он не служил.
Олег Павлович был коренастого телосложения. В детстве болел полиомиелитом и эта болезнь оставила его хромым на всю жизнь. Так же был у него дефект речи и заметное косоглазие. А жизнь он любил, любил свою жену, свой «музейный» образ жизни, свой Нью-Йорк, свои путешествия. И поэтому, как снег на голову врачебный вердикт: запущенный рак. Срок жизни врачи дали щедрый: пять лет. Оказалось -два года.
Но как хотелось удержать жизнь: «Сегодня чувствую себя лучше...», «Сегодня меньше боли...», «Сегодня писалось... А завтра было 9-е сентября 2003 последний вдох и последний выдох жизни.
По своему желанию Олег Павлович Ильинский умер дома, на руках жены.
В конце этого краткого очерка, я хочу сказать, что Ильинский писал и гротескные стихи. Привожу одно из его не «музейных» стихотворений «Лось», написанное больным поэтом в кровати, незадолго до смерти:
Из озера, взмахнув радугой капель,
Вдохновенно отфыркиваясь и закатывая глаза,
Вылез лось в треугольной шляпе,
Посмотрел вокруг и ничего не сказал.
Привычна ему вечерняя влага,
Работа бобров знакома ему,
На голове он носит корягу,
А треуголка тут ни к чему.
Лось был царственен в своем гротескном явлении -
В нем извечный вопрос, допотопный скепсис и прочее.
Но солнце посмотрело на него без всякого удивления
И поскорей закатилось, оставив его в одиночестве.
Валентина Синкевич
Добавить комментарий