В недавнем очерке о «Фаусте» я говорил, что русская поэзия, на несколько столетий более молодая, чем европейская, чутко реагировала, осваивала, а можно сказать, что и «присваивала», все великое, что было у соседей, добавляя туда и свои, новые краски. Великолепным примером этого могла бы служить, к сожалению, малочитаемая нынче «Энеида» Котляревского (1798 г.). Кстати, полное название книги - «Энеида, на Малороссийский язык перелицованная И.Котляревским».
Хочу с благодарностью отметить, что на очерк о «Фаусте» я получил несколько читательских отзывов и в одном из них прочитал такое: чтение этого очерка «чтения Гёте не заменяет, но чтобы поддержать разговор в компании умников, может посодействовать...» Что ж, такая реакция меня вполне устраивает! Другой читатель сообщил мне, что автор драмы «Доктор Фауст», Кристофер Марло, был не только «сыном сапожника и магистром», но и резидентом британской разведки во Франции. Этого я проверить не могу, а вот одну действительную неточность хотелось бы исправить. В очерке о Фаусте я писал, что «недавно» (недавно относительно истории Фауста) был найден еще один полный перевод трагедии Гёте. «Его сделал доктор Иванов, тот самый, который лечил детей последнего российского императора. Вот внучка и сберегла.» Тут ошибка: Константин Иванов не лечил, а учил царских детей, а текст сохранился благодаря стараниям внука (а не внучки). Могу еще добавить, что в 2006 году этот текст был издан в Петербурге небольшим тиражом.
Итак, для того, чтобы «поддержать разговор в компании умников», еще один великий сюжет мировой поэзии, Дон-Жуан. Немного истории, а потом, хотя бы пунктирно, пробежимся по отражению этого сюжета в русской поэзии двадцатого века преимущественно.
Но позвольте начать с личного. Очень важно первое знакомство, особенно если это происходит в юности. Тогда впечатление от этой первой встречи остается надолго, если не навсегда.
Впервые имя Дон-Жуан я услыхал мальчишкой. Шел тогда такой трофейный фильм «Случай в пустыне». Там какие-то плохие парни хотели отнять золотые россыпи у хорошего. Но тут появился знаменитый разбойник Циско Кидд со своим, то ли другом, то ли слугой, «Санчо Пансой» одним словом. Они, конечно, отлупили плохих парней, восстановили справедливость, а то, что при этом у хорошего парня отобрали невесту так это, вообще, не в счет. Может, я что-то переврал в сюжете, это все-таки было более 60 лет назад, можно было бы и уточнить в интернете, но неохота разрушать светлый образ. Помню финал фильма (мы его смотрели неисчислимое множество раз). Циско говорит Санчо: «Ну что? Пора в путь?» И они скачут по прерии. Женщина, окликая их: «А россыпи?». И Циско, оборачиваясь: «Золото восходящего солнца дороже нам всяких россыпей!». И они скачут по прерии уже втроем. Санчо: «Она что? Едет с нами?». И Циско: «Да, она будет хорошей женой! Мы найдем ей мужа!».
Каким он был мужественным и благородным! А как он танцевал танго на полусогнутых коленях!
Так вот, знакомясь с дамами, Циско представлялся: «Дон-Жуан Амиго Чикуэлло младший». А когда дамы спрашивали: «Тот самый?», Циско отвечал: «Нет, всего лишь его скромный ученик.» — Если таков ученик, то каким же должен быть учитель! — думал я. И не я один. Одна из моих знакомых дам, недавно побывав в Севилье, возмущенно рассказывала: «Видела памятник Дон-Жуану. Совсем НЕ ПОХОЖ! Какой-то хилый мужичонка!»
А ведь, действительно, реально существовал такой сукин сын, дон Хуан Тенорио. И жил в Севилье, и был большим охотником до женского пола. Это было в 14-ом веке. Времечко было, прямо скажем, так себе. Где-то далеко, очень далеко, Иван Калита скупал подмосковные деревеньки, а в Испании шла непрерывная война с маврами, и в промежутках между выплесками этой войны благородные доны расслаблялись.
Сукиным сыном благородного дона я обозвал не из-за любви его к женщинам (это мужчину не порочит), а потому, что он был ближайшим дружком короля Педро, тоже большого специалиста по женским прелестям. И на правах королевского любимца дон Хуан не слишком утруждал себя галантностью и ухаживаниями. А ежели дама приглянулась, то слуги попросту врывались в дом и увозили прелестницу. Правда, иногда дело и до дуэлей доходило.Так и вышло в эпизоде с донной Анной, женой командора де Гонзаго. Тот был, как ни говори, все же одним из виднейших военачальников, тут увозом проблему не решить. Пришлось затеять дуэль, не очень, впрочем, рискуя: командор был сильно постарше годами. В общем, вся Севилья была в страхе, мужья прятали жен, отцы — дочерей.
А потом дон Хуан вдруг пропал. Я искренне надеюсь, что все-таки нашелся кто-то, кто прирезал прохвоста и прикопал втихую. Но страх севильских обывателей перед этим человеком был столь силен, поднять руку на любимца короля представлялось делом столь невозможным, что без сверхъестественных причин объяснить происшедшее было решительно невозможно. И родилась легенда, что это недавно убитый на дуэли командор, защищая честь жены, восстал из гроба и покарал обидчика. Даже такое представлялось более вероятным, чем какое-нибудь естественное объяснение. Впрочем, другие говорили, что дон Хуан уже давно продал душу дьяволу и, когда срок договора окончился, дьявол в лице своего полномочного представителя по Испании, Мефистофеля, забрал его к себе.
Лет через двести испанский драматург Тирсо де Молина на основании ходивших в народе легенд написал пьесу о знаменитом распутнике и его страшном конце. Пьеса пришлась по вкусу в Италии, их тогдашняя склонность ко всяческим декамеронам хорошо известна. Ну, а дальше все покатилось, как снежный ком. Мольер, Корнель, Гольдони, А.Дюма, Мериме, Байрон (я называю только самые громкие имена неисчерпаемого списка). Глюк написал музыку к балету. И, наконец, Моцарт! В России А.С Пушкин и А.К.Толстой! А Даргомыжский и Направник безуспешно пытались превзойти самого Моцарта. И что удивительно, с течением времени герой постепенно теряет свои отвратительные черты: смягчаются нравы, смягчается и характер Дон- Жуана. Да, виновен, но заслуживает снисхождения! Да, виновен, но как храбр, обаятелен и благороден!
А история сюжета продолжалась, рассыпаясь на десятки вариантов. От исторической основы остались лишь соблазнитель Жуан, донна Анна, Командор, Мефистофель и страшное мщение. Иногда даже сама тема угадывается с трудом, хотя корни находятся, несомненно, там. Вот давайте вспомним некую фривольную балладу:
«Жил граф Эльдериго с графиней Эльвирой
Под розовой крышей поместья родного,
А рядом в хибарке за ихней хавирой
Жила одинокая некто Петрова.
Графиня была словно птичка невинна,
Не знала ни грязи, ни тряпки грошовой,
А граф был свинья и большая скотина
И быстренько снюхался с этой Петровой.
Жена не жалела ни крема, ни пудры.
То брошь у нее, то иная обнова,
А граф все же бегал до этой лахудры
И все ей нашептывал: «Ух-ты, Петрова!»
Однажды с мечом подойдя к кабинету
Сказала графиня с упреком сурово:
—Креста на тебе, на мучителе, нету!
Сиди и не бегай до этой Петровой!
Но граф был как будто в чаду алкогольном
А проще сказать, был под мухой слоновой.
Он трахнул графиню башкой по паркету,
А после обратно пошел до Петровой.
Графини прекрасное, дивное тело
Лежало в крови на дорожке ковровой,
А губы шептали бессильно и гневно:
—Ну ладно, попомнишь мне это, Петрова!
Ее схоронили красиво и пышно.
Граф пролил слезу на скамейке дерновой.
Весь день его не было видно и слышно,
А ночью обратно потопал к Петровой.
Но ночью графиня восстала из гроба,
Тяжелою крышкой, мореной, дубовой
Она таки треснула этого жлоба,
А после заехала этой Петровой.
Вот так богачи развлекались и жили.
Теперь того нет и не будет такого.
Давно похоронены в братской могиле
И граф, и графиня, и эта Петрова.»
Баллада приписывается Александру Галичу, что трудно подтвердить. Но это уже двадцатый век, век насмешник. А в начале века все еще было довольно серьезно.
Я не знаю, кто первым придумал, что мстителем явился не сам командор во плоти, а его статуя. Но это было гениальное изобретение! Помните, в «Каменном госте» Пушкина Гуан нахально пригласил статую покойника на ужин:
«—Я, командор, прошу тебя прийти
К твоей вдове, где завтра буду я,
И стать на стороже в дверях.
Что? Будешь?»
Конечно, все это кончилось плохо:
«—Пусти! Пусти мне руку!
Я гибну, кончено...
О, донна Анна!»
Ух, как страшно! Но стараниями поэтов Дон-Жуан рождается опять, и опять уже в другое время, в других обстоятельствах, обладая некоторыми новыми чертами, но только для того, чтобы снова подвергнуться наказанию.
Вот как воспринимал эту историю Александр Блок, только не спрашивайте меня, почему к месту встречи командор приехал на такси. И еще, у меня такое чувство, что Блок больше сочувствует командору как защитнику любви, чем бедному Жуану, а кроме того, как я догадываюсь, у него Жуан умер от страха, приняв бой часов за шаги Командора. Но поэты, они ведь, известное дело, словечка в простоте не скажут. «В каждой строчке только точки, догадайся, мол, сама...». Ну что же, так даже интереснее. Но давайте вспомним А. Блока:
«Тяжкий плотный занавес у входа.
За ночным окном туман.
Что теперь твоя постылая свобода,
Страх познавший Дон-Жуан?..
...Чьи черты жестокие застыли,
В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?
Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ - победно и влюбленно
В снежной мгле поет рожок...
Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Черный, тихий, как сова, мотор,
Мерными,
тяжелыми
шагами
в дом
вступает
командор...
Настежь дверь... Из непомерной стужи
Словно хриплый бой ночных часов...
Бой часов:«Ты звал меня на ужин?
Я пришел. А ты готов...?»
...В час рассвета холодно и странно.
В час рассвета - ночь мутна.
Дева света! Где ты, донна Анна?
Анна !
Анна!
-тишина...»
А потом? Изменения героя продолжаются и продолжаются: Вот как у Н. Гумилева (сонет «Дон-Жуан»):
«Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста...
И лишь когда средь оргии победной
Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,
Испуганный в тиши своих путей,
Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.»
Вот, «лобзая новые уста», мы, вместе с Жуаном, вроде как бунтуем против времени, но уже начинаем раскаиваться. И даже начинаем тяготиться собственной бесполезностью, ролью «ненужного атома».
А у Феликса Кривина Дон-Жуан - вообще невольник любви:
«И победы - совсем не победы,
и блестящие латы твои
ни к чему тебе, рыцарь бедный,
Дон-Жуан, дон-кихот любви…»
Но... Двадцатому веку часто серьезность не свойственна. Я помню стихи... Не помню автора, но вот несколько строк :
Я Дон-Жуан, мне били морду столько раз
Мужья рогатые, свирепые, большие,
Но я любил, любил лишь только вас... и т.д..
Это, по-моему, уже слишком. В любом деле главное - это соблюсти меру. Как раз удивительным чувством меры отличается цикл стихов Давида Самойлова, посвященных Дон-Жуану. Размеры журнальной статьи ограничены, а сама тема безгранична. И все же без стихов Самойлова нам не обойтись. На мой взгляд, это лучшее, что было написано в советской поэзии о Дон-Жуане.
Кстати, о написании имени. Если мы говорим о конкретном человеке, то правильнее было бы писать дон Жуан. Но в нашей поэзии утвердилось написание Дон-Жуан, а это уже, скорее, имя нарицательное.
Вот в сокращенном виде несколько сцен из пьесы Д. Самойлова «Конец Дон-Жуана» с подзаголовком «Комедия, не имеющая самостоятельного значения».
Бедная комната в захудалом трактире. Дон-Жуан в ночной рубашке роется в портфеле. (Не знаю, был ли у настоящего Дон-Жуана портфель, но у этого был, и вот он в нем роется):
« —Едрена мать!» (Извините, но так в тексте. И это, невзирая на чувство меры!)
«— Едрена мать! Ни пятака!
Загнал штаны, отдал еврею
Испанский плащ и тело грею
Одной рубахой. Нет крюка,
Ножа, веревки, яду в чашке,
А только письма да бумажки
Влюбленных дев, развратниц, скряг.
«Гляди в окно - увидишь знак:
Свеча и крест»,
видали знаки...
«Клянусь любить вас вечно!»
враки,
нет вечности...
Я вам, сеньор,
Готов дать тыщу отступного»,
хоть бы флорин...
«Дон Сальвадор
Со шпагой у Фуэнте Нова
Вас ждет,»
там смерть меня ждала,
Но легкомысленна была,
Мне изменяя для другого.
Вытряхивает портфель
...Пятак, пистоль, флорин , туман...
Входит кабатчик
—Там, у дверей
Вас некий спрашивал вельможа.
—Кто он? Впустить его!
Появляется Мефистофель...
—О боже!
Вы пышны, как архиерей!
—Сеньор, оставьте эти шутки,
Я не терплю их!
—Две минутки.
Я черт и шутка мне мила!
Ну, как идут у вас дела?
—Все хорошо, пусты карманы,
Как мой желудок. А живот
Пуст, как карман....
—А как живет
Вдова святая, донна Анна?
—Она закрыла мне кредит...
—Будь нищ, угодник говорит.
Ступайте, милый, в францисканцы!
—Без шуток!
—Шутка ж мне мила,
А, впрочем, сядем у стола
И к делу: мне нужны испанцы,
А вам богатая вдова.
—Клянусь душой! Вы голова!
—Так по рукам? Вдова в Одессе.
Спешите, поезд ровно в десять.
Сцена вторая.
Дон -Жуан, развалившись на кушетке:
—Мне скучен этот анекдот.
Вот я богат и сыт, но так-ли
Дышалось мне? Как будто в пакле
И грудь, и глотка и живот...
...Но к дьяволу! Как прежде Дант-
Я в ад сойду. Явись Вергилий!
Пусть плачут на моей могиле,
Пусть мечутся!
—Комедиант!
Это произносит появляющийся из воздуха в одежде еврея Мефистофель.
—Кто здесь?
—Ну, как дела, Жуан?
—Кто это?
—Это мы.
—Ужели?
О, черт, вы очень постарели...
...Я должен прямо вам сказать,
Что вами злостно был проведен!
Ведь баба, в бок ей сто обеден,
Глупа, толста, грязна, НЕЖНА!
Я был свободен, хоть и беден!
—Оставим эти пустяки.
Пора пришла, и я за вами
Пришел, как говориться в драме.
Не вздумайте идти в штыки!
Пора, пора - рога трубят!
—Хоть к черту в зубы!
—Очень рад!
Исчезают.
В пьесе Н. Гумилева «Дон-Жуан в Египте» наш герой тоже отправляется в ад после встречи со статуей командора:
«...Но что же делалось с тех пор,
Как я смеялся с донной Анной
И грозный мертвый командор
Мне руку сжал с улыбкой странной?
Да! Мы слетели в глубину,
Как две подстреленные птицы,
И я увидел сатану
Сквозь обагренные зарницы...»
То, что Жуан у Гумилева выбирается на свет божий в Египте где-то вблизи какой-то пирамиды, не случайно. Может быть, пирамиды украшали или, наоборот, запечатывали входы в подземный мир. Должны же эти сооружения иметь хоть какой-нибудь смысл!
А вот как из этой ситуации Дон-Жуан выкручивается у Д.Самойлова:
Сцена суда у Вельзевула.
Не знаю почему, но Вельзевул мне обязательно представляется с трубкой и в усах.
— Грешил?
—Грешил.
— Писал стихи?
—Писал.
—Любил ли Пастернака?
—Любил , и очень, но однако...
—Без оправданий. Есть грехи!
Как формалиста, в вечный пламень!
Жуана уводят.
Не знаю, как течет время в аду и сколько его утекло со времени последней беседы, но...
Вбегает запыхавшийся черт.
—Беда! Беда! Жуан в аду
Дебош устроил. Сел в жаровню -
«Не так, кричит, поставьте ровно,
Побольше дров, не то уйду!»...
… «Шпана, кричит, сажайте вилы
Вот в этот бок. Когда любила
Меня мадам де Попури,
Мне было жарче, черт возьми!»
Влюбил окрестных дев и дам...
—Довольно, хватит! Где Жуан?
—Я здесь, кто звал меня?
—До нас
Дошли такого рода слухи,
Что шлюхи все и потаскухи
Тобой соблазнены. И раз
Ты не сумел в аду с почетом
Себя вести и по расчетам
Истратил двести кубов дров,
Пошел на землю! Будь здоров...
...—Эй, черти! Дать штаны с лампасом!
Где плащ, где шпага? Пистолет?
Где шляпа? Где ботфорты? Нет,
Не те, а эти! По рассказам
Я вот как должен быть одет!
Готово, в путь пора. Сеньоры,
Я вновь иду к вам. Где мужья,
Дуэньи, тетки? Вот моя
Со мною шпага. Вновь укоры,
Моленья страстные, глаза,
Обманы и монеты за
Уменье лгать. Теперь нескоро
Увидимся мы, господа.
Прощайте, может навсегда!”
Несколько слов о поэте Давиде Самойлове (1920-1990). Начал писать еще до войны, окончил ИФЛИ, добровольцем ушел на фронт. Тяжелое ранение, пять месяцев в госпиталях, потом опять фронт. Друг Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Бориса Слуцкого, Юрия Левитанского ( «Скажи мне, кто твой друг...»). Только в 1958 г. выходит его первая книга стихов. Поэт негромкий, всегда чуравшийся всевозможных литературных тусовок, но, несомненно, МАСТЕР. «Конец Дон-Жуана» был написан, когда автору было 18 лет, отсюда и некая залихватскость, но чего не напишешь, когда тебе восемнадцать.
А Дон-Жуану в этой комедии не больше двадцати пяти. Это законченный прохвост, альфонс, «кот», презирающий женщин, но почему-то очень симпатичный. Эдакий Остап Бендер, которого мы тоже любили, хотя вряд ли кто-нибудь посоветует «делать жизнь» с товарища Бендера.
Но вот через 40 лет Самойлов снова обращается к образу дон Жуана. Это «Старый Дон-Жуан». Он счастливо в свое время избежал встречи с командором, но эта встреча все-таки состоялась. Обратите внимание, если первая пьеса предназначена для разыгрывания на сцене или чтения в лицах, то «Старый Дон-Жуан» - пьеса, предназначенная для чтения одним человеком. Это с удивительным мастерством достигается включением всех ремарок непосредственно в ткань стиха. Впрочем, читайте сами...
Итак, где мы застали молодого Жуана при первой встрече? Вот именно, «бедная комната в захудалом трактире»:
«Д о н – Ж у а н: Чума! Холера!
Треск, гитара-мандолина!
Каталина!
К а т а л и н а:(Входит.)
Что вам, кабальеро?
Д о н - Ж у а н: Не знает – что мне!
Подойди, чума, холера!
Раз на дню о хвором вспомни,
Погляди, как он страдает!
Дай мне руку!
К а т а л и н а:
Ну вас, старый кабальеро.
(Каталина убегает)
Д о н - Ж у а н: Постой!.. Сбежала,
Внучка Евы, род злодейский,
Чтобы юного нахала
Ублажать в углу лакейской!...
...Зеркало! Ну что за рожа!
Кудрей словно кот наплакал.
Нет зубов. Обвисла кожа.
(Зеркало роняет на пол.)
Вовремя уйти со сцены
Не желаем, не умеем.
Все Венеры и Елены
Изменяют нам с лакеем.
Видимость важнее сути,
Ибо нет другой приманки
Для великосветской суки
И для нищей оборванки....
Старость хуже, чем увечье.
Довело меня до точки
Гнусное противоречье
Существа и оболочки...
...Неужели так, без спора,
Кончилась моя карьера?..
Каталина! Каталина!
(Входит Череп Командора.)
Вот так! Не командор, не дух, не статуя а ЧЕРЕП!!!
Ч е р е п: Здравствуй, кабальеро!
Сорок лет в песке и прахе
Я валялся в бездорожье...
Д о н – Ж у а н (отпрянув в страхе):
Матерь божья! Матерь божья!
Кто ты?
Ч е р е п: Помнишь Анну?
Д о н - Ж у а н: Какая Анна?
Ах, не та ли из Толедо?
Ах, не та ли из Гренады?
Или та, что постоянно
Распевала серенады?...
...Что-то там с ее супругом
Приключилось ненароком.
Не о том ли ты с намеком?
Череп, я к твоим услугам.
Ч е р е п: Я не за расплатой.
Судит пусть тебя предвечный.
Расплатился ты утратой
Юности своей беспечной.
Старый череп Командора,
Я пришел злорадства ради,
Ибо скоро, очень скоро,
Ляжем мы в одной ограде;
Ибо скоро, очень скоро,
Ляжем рано средь тумана –
Старый череп Командора,
Старый череп Дон-Жуана...
...Д о н – Ж у а н: Я жизни тленной
Отдал все. И сей блаженный
Сон мне будет легче пуху.
Ни о чем жалеть не стоит,
Ни о чем не стоит помнить...
Ч е р е п: Крот могилу роет...
Собирайся. Скоро полночь.
Д о н - Ж у а н: Я все растратил,
Что дано мне было богом.
А теперь пойдем, приятель,
Ляжем в логове убогом.
И не будем медлить боле!..
Но скажи мне, Череп, что там –
За углом, за поворотом,
Там – за гранью?..
Ч е р е п: Что там?
Тьма без времени и воли...”
Вот так! Мрачновато... Но давайте подсчитаем: 18+40=58, то есть автору, когда был написан «Старый Дон-Жуан», было пятьдесят восемь лет. Это старость? Мои сверстники легко согласятся со следующим утверждением, а те, кто помоложе, пусть просто поверят человеку, которому гораздо больше, чем 58: 60 - это далеко не старость, жить прекрасно можно и после шестидесяти! «Старый Дон-Жуан» - это не старость, это боязнь старости.
А вот когда старость действительно приходит... После смерти Д.Самойлова в его бумагах найдены наброски еще одного Дон-Жуана:
«По Кастилии суровой
Едет юный Дон-Жуан,
Полон счастья и надежды
И влюбляется во всех.
В сеньориту молодую,
И в служанку разбитную,
И в крестьянку полевую,
А влюбляться — разве грех?
Он совсем не соблазнитель,
Просто юный человек.
Нескончаемое счастье
В этом мире пребывать
Уходить, не возвращаться,
Целовать и забывать.
Едет он, отмечен Богом
И на пекло обречен,
И легендами оболган,
И любимыми прощен.»
«И любимыми прощен!» - вот, что важно. Те, кого мы любили, уже давно нас простили. А тех, кто не простил, уже давно простили мы за то, что они не простили нас. А Дон-Жуан - это сегодня просто символ вечной молодости.
А в заключение позвольте представить: физик, художник, поэт - Игорь Жук, живет в Украине, стихи пишет по-русски, по-украински и по-польски. Стихотворение называется «Молитва Дон-Жуана». Вот каким трепетно нежным, оказывается, может быть Жуан! Совершив полный круг превращений, Дон-Жуан снова полон благородства:
«Две дороги, два края обрыва,
два встречных крыла -
Что же нас повело
за черту безопасного круга?
Грешен, Господи, есмь,
а она так чиста и светла! -
И молитва грешна моя:
Отче наш, дай нам друг друга!
Да не тронет ее
все, что кровь отравило мою,
Упаси ее Боже и знать
то, что дал мне судьбою,
И другой не спеши
отдавать ее место в раю;
Ты же знаешь, мне есть
еще чем расплатиться с тобою...
... Дай мне самую тяжкую казнь
и такую из мук,
Чтобы после нее даже ад
показался мне раем,
Но позволь нам прожить эту жизнь,
как касание рук,
И не встретиться больше за тем
окончательным краем.
Вот стою на коленях,
и жжет мои пальцы свеча...
Я гордыню смирил,
а ведь с этим всегда было туго.
Дьявол во поле воет
и Ангел стоит у плеча,
И колеблется пламя от слов:
Боже, дай нам друг друга!»
А «вечные литературные сюжеты»... Они вечные, потому что великие, или великие потому что вечные? А я скажу, уж ежели меня занесло в такие философические выси, что некоторые из таких сюжетов великие, потому что они вечно изменяются!
Что ж! Подождем, какого Дон-Жуана подарит нам русская поэзия в ближайшее время:
«Все тот же ль он иль усмирился?
Иль корчит также чудака?
Скажите: чем он возвратится?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной?...»
(А.С.Пушкин)
Комментарии
Don Juan
Владимир, хорошая статья, и в правду, тема бесконечна. Насчет имени, мне кажется более правильно, все-таки Хуан, ибо это испанский J который есть Х в произношении. Есть и 21 веке развитие этой темы - вот тут на третьей странице
www.nomer.us/landscapes.shtml
Спасибо за интресный анализ и вашу работу.
Саша.
Добавить комментарий