Батя

Я никогда не забывал своего отца и часто вспоминал его и подолгу думал о нем. Мой двоюродный брат раньше, да и сейчас, называет его Батей. Когда я недавно спросил его, почему Батя, он сказал, что так его всегда называл и я сам, и что я просто об этом забыл. К сожалению, я вообще мало что помню из давнего прошлого и уж точно не помню, как обращался к отцу. Но мне почему-то казалось, что не Батя, а как-то иначе. Я думаю, что мой двоюродный брат называл отца Батей из-за тоски по своему отцу, с которым, так уж сложилась их жизнь, он виделся очень редко. Его отец был старшим из трех сыновей, а мой – средним. Но я точно помню, что в последние годы его жизни я называл его папа. Правда делал я это очень редко, потому, что был увлечен сам собой и навещал уже уставшего от жизни и малоподвижного отца очень редко. А когда я приезжал к нему, то толком с ним и не разговаривал, а ограничивался либо бутылкой его любимого жигулевского пива, либо двумя порциями эскимо на палочке, которое он тоже очень любил.

Мне кажется, что я вообще мало разговаривал с отцом и редко к нему обращался. В мою жизнь отец почти никогда не вмешивался. Почти, и это верно, но не совсем. При всей уже своей слабеющей памяти, я прекрасно помню, как и когда отец был вынужден вмешиваться в мою жизнь и судьбу. Было это как минимум три раза, и каждый раз он это делал с одной единственной целью – помочь. 

Первый раз это случилось в пятьдесят втором, при Сталине в самый разгар антисемитизма во время «борьбы с безродным космополитизмом». В этот очередной, нелегкий для евреев, живших в Советском Союзе, год я окончил школу и должен был решить, в какой институт поступать. И сдуру, не посоветовавшись с отцом, решил поступать в МВТУ на факультет реактивной техники или на приборостроительный вместе со школьным товарищем, золотым медалистом Борей Смирновым. Туда мы могли как медалисты поступить без экзаменов, только пройдя собеседование. 

Документы желающих поступить в МВТУ принимали в вестибюле главного корпуса. Абитуриентов было много, и они по очереди подходили к расставленным вдоль стен столам, садились на свободные стулья и сдавали свои документы проверяющим их сотрудникам приемной комиссии. Приятный молодой человек, скорее всего аспирант на какой-то кафедре, которому я отдал свои документы, бегло взглянул на мой аттестат, внимательно прочел заявление и заполненную анкету и с непонятным мне в первый момент удивлением доброжелательно посмотрел на меня. 

- Вы действительно очень хотите поступить на РТ или приборостроительный?

- Да, хотел бы.

- И думаете, что пройдете собеседование?

- А почему нет?

- Да так. Хотите дружеский совет? По секрету.

- А какой?

- Поступайте на какой-нибудь другой факультет.

- А почему?

- А вы собеседование не пройдете.

- А почему?

- А сами не догадываетесь? Впрочем, если вы настаиваете, я документы у вас приму и вы пойдете на собеседование. Вы этого хотите?

- Да. Спасибо.

Оставив у себя документы, молодой человек вручил мне небольшой листок бумаги, на котором была написана дата предстоящего собеседования.

- Желаю удачи – сказал он на прощание и как-то грустно улыбнулся. 

А потом было собеседование. Проходило оно в длинной узкой комнате с одним высоким окном в дальней от двери стене. «Беседующие» сидели за длинным столом, а приглашенный в комнату абитуриент должен был стоять перед столом у двери, напротив окна. Боря собеседование легко прошел, а я, естественно, нет. Не знал напряжения в автомобиле «Волга» и неправильно, а может быть и правильно, ответил на какие-то еще задаваемые только для проформы вопросы «на засыпку». На собеседовании мне предложили поступать на другой факультет, от которого я гордо (или по глупости) отказался.

Но куда-то поступать и где-то учиться, все равно было нужно. Куда? После МВТУ мне это было уже безразлично. Хотелось только избежать очередного собеседования и очередных унижений.

И тогда Батя предложил мне МИХМ. У него там был знакомый, где-то в хозяйственной части. По фамилии Сидоров. В МИХМ я поступил легко и просто, без всяких собеседований и осложнений.

Прошло 5 лет. Учился я хорошо и по существующему тогда порядку имел право идти на комиссию по распределению первым со всего курса и формально мог выбрать из всего заранее вывешенного списка возможных мест будущей работы любое. 

Но к этому времени я уже хорошо понимал, что мои возможности, в смысле распределения на какую-то хорошую работу, весьма и весьма ограничены. И поэтому еще за два месяца до распределения Батя, поговорив со мной на эту тему, попросил одного из своих приятелей (директора завода в Электростали − Грачева Ивана Ивановича) написать в институт заявку на молодого специалиста. И этот завод был в списке. Где-то в самом конце. И я попросил комиссию, чтобы меня туда и направили. С неким недоумением по поводу моего выбора, но с радостью и облегчением меня туда и распределили. 

В третий раз Батя помог мне, когда я, молодой специалист с трудовой книжкой в руках, после полугодового пребывания в Электростали искал себе новое место работы. Уехать из Электростали я хотел по причинам простым, наивным и отчасти моральным. Отработав мастером в котельно-сварочном цеху несколько месяцев и познакомившись с ситуацией на заводе и с местным народом, я узнал от своего старшего мастера, что многие здесь относятся ко мне с предубеждением, по причине того, что при поступлении на работу меня поселили не в рабочем общежитии, а сразу же дали отдельную комнату в только что построенном рядом с заводом новом доме. А очередь на получение жилья на заводе, как и везде в то время, была очень большой, и многие семейные и долго работавшие на заводе люди, в том числе и мой старший мастер, годами ждали заводского жилья и никак не могли и не хотели понять, почему мне, одинокому и совсем сопливому молодому специалисту, по большому счету и не очень заводу нужному, дали отдельную комнату. Тем более что все вокруг знали, что у меня есть, где приткнуть голову, потому, что каждую субботу я уезжал в Москву к родителям и возвращался в Электросталь рано утром в понедельник. Постепенно я и сам стал понимать, что мое проживание в «царских» условиях в отдельной комнате новостройки выглядит неприличным и несколько вызывающим, и, когда атмосфера вокруг меня слишком сгустилась, я записался на прием к директору. Иван Иванович сразу же понял мои проблемы и предложил мне либо перебраться в рабочее общежитие, либо вернуться в Москву с трудовой книжкой, при наличии которой у меня, по его мнению, будет меньше проблем с устройством на работу в Москве. И я выбрал последнее. Мое решение было, наверное, связано с тем, что я не очень комфортно себя чувствовал в Электростали и трудно привыкал к новой жизни, а кроме того, в это время в Москве полным ходом разворачивался роман с моей будущей женой. Простились в цеху со мной очень тепло, а старший мастер по поводу моего отъезда даже организовал серьезную выпивку. 

Сначала я попытался устроиться на работу туда, куда в свое время были распределены мои близкие приятели по институту. Но ни через один отдел кадров мне, естественно, пробиться не удалось. После нескольких месяцев поисков работы я стал потихоньку тосковать, и Батя, заметив это, посоветовал мне съездить на 2-ую Хуторскую на Московский машиностроительный завод им. Калинина М.И., к еще одному его приятелю Козлову Евгению Ивановичу, который там в то время был директором. Туда меня взяли, и на заводе я проработал конструктором около 5 лет, которые до сих пор считаю счастливыми. 

Вспоминая своего Батю – Отца, я всегда вижу его живым, таким, как на фотографии, стоящей на полке над моим письменным столом, за которым я сочиняю свои рассказы. 

На этой фотографии Батя улыбается, и мне кажется, что в этот момент ему было хорошо. Я не знаю, много ли было в жизни отца счастливых часов или дней. Ведь жизнь его была нелегкой и жил он в очень непростое время. Всегда была большая семья, всех нужно было накормить, одеть и обуть. И содержал он семью один. Мама сидела с детьми и стала работать только тогда, когда детей у них осталось всего двое. А всего у них было пятеро детей. Первая девочка родилась до войны и до войны умерла в три года от воспаления легких, Вторым ребенком был я, а третьим – мой брат. Мы с братом пока еще живы и живем рядом в одном городе. Четвертый – мальчик – умер совсем маленьким от голода в самом начале войны, а пятая – дочь – родилась после войны и жила с ними, а потом тяжело заболела и в 21 год умерла.

В своей жизни отец сделал все: и детей родил и вырастил, и дом построил, и дерево посадил. Я хорошо помню послевоенные годы, когда мы всей семьей (отец, мама, я, брат и маленькая сестра) летом жили на построенной отцом даче и как каждый вечер после работы, усталый, с двумя сумками, он привозил нам еду, которую мы на следующий день съедали, совсем не думая о том, как она нам достается. И еще я помню велосипед, который в 1947 году нам из Москвы на дачу привез отец. Голубой с белым, сверкающий хромом, со звонком на руле и закрепленной спереди фарой, марки Диамант, по репарации из Германии. Такого велосипеда в округе ни у кого не было, и мы с братом с гордостью катались на нем и давали прокатиться всем нашим живущим рядом друзьям и приятелям. А сам Батя жил долго и умер от старости в своей собственной кровати, на руках нашей мамы, которая прожила без него несколько лет, легко простилась с жизнью и ушла на свидание с ним – простым и хорошим, редко улыбающимся родным человеком.