О пьесе. Всю жизнь волновали вопросы насилия, лжи, беззакония. А Катынь - яркое свидетельство ужасов диктаторских режимов. Поставил себя на место убитых, членов их семей и понял, что должен рассказать об этом художественным текстом. Материалы брал в основном из документальных книг, их много в интернете. Списки погибших - точны. Вообще, старался быть максимально точным. Но и без вымысла нет драматургии. Несколько персонажей придуманы...
Пьеса-хроника[1]
Польскому народу с любовью и покаянием
Действующие лица:
Тадеуш Ковальский – журналист, поручик запаса, 28 лет
Эва – его жена, 26 лет
Марыся – их дочь, 5 лет
Адам Вуйцик – друг и коллега Тадеуша, подпоручик запаса, 30 лет
Маргарита (Марго) – жена Вуйцика, 27 лет
Базиль Захарский – хорунжий, 41 год
Янина Левандовская – подпоручик (позднее поручик) авиации, 31 год
Капитан
Капеллан – в звании капитана примерно одного и того же возраста, немного за 30
Врач – в звании капитана
Давид Либерман – аптекарь, хорунжий, 55 лет
Генрик Минкевич – генерал, 59 лет
Ежи Волковицкий – генерал, 56 лет
Пленные разных воинских званий и лет
_______
Василий Королев – комендант Козельского лагеря, армейский капитан, 37 лет
Михаил Алексеев – комиссар Козельского лагеря, старший политрук, 31 год
Иван Эхнер – начальник Особого отделения Козельского лагеря, младший лейтенант госбезопасности, 38 лет
Василий Зарубин – начальник оперативной бригады для проведения следственных действий, майор госбезопасности (пленные между собой называют его «комбригом»), 45 лет
Егор Кузьмин – вахтёр (внутренняя охрана) Козельского лагеря, 35 лет
Антип Шорников – начальник корпуса внутренней охраны Козельского лагеря, 40 лет
Матвей Черепанов – истопник 38-ми лет
Работник Ювелирторга – лет 40
Медсестра – лет 26
1-й особист
2-й особист помощники Эхнера, сержанты 20-ти с небольшим лет
Сталин, Молотов, Берия, Калинин, Ворошилов, Микоян, энкавэдэшники
Примечание: Базиль Захарский, Янина Левандовская, Генрик Минкевич, Ежи Волковицкий, Василий Королев, Михаил Алексеев, Василий Зарубин – исторические лица. Прототипом Ивана Эхнера является Ганс Александрович Эйльман.
Если бы над общей могилой поляков под Смоленском встал мудрец,
который утверждал, что все уже было, что ничто не ново под
солнцем, то там, при виде тысяч останков убитых офицеров, его
уверенность поколебалась бы, и он бы сказал, что такого еще не
было. Воистину.
Зигмунд Новаковский
***
Ярко-белая пелена. Силуэты деревьев, голыми ветками пронзающие пустоту. А дальше, шаг за шагом, в безразмерной перспективе возникает лесной массив. Где нет горизонта. Где небо и земля единое целое. Серое, унылое, тяжелое...
Будто в замедленной съемке, над кронами деревьев начинают проплывать тени людей в армейских шинелях и головных уборах. Воображение подсказывает, что их не десятки и не сотни. Их тысячи. Тысячи польских военных 1939-1940 годов. И пока они плывут, над лесом поднимается гигантское БАГРОВОЕ СОЛНЦЕ...
Под грохот орудий и медленное затемнение звучит, постепенно убывая, голос Председателя сталинского правительства Молотова:
– Товарищи! Граждане и гражданки нашей великой страны! События, вызванные польско-германской войной, показали внутреннюю несостоятельность и явную недееспособность польского государства. Польские правящие круги обанкротились. Все это произошло за самый короткий срок. Прошло каких-нибудь две недели, а Польша уже потеряла все свои промышленные очаги, потеряла большую часть крупных городов и культурных центров. Нет больше и Варшавы, как столицы польского государства. Никто не знает о местопребывании польского правительства. Население Польши брошено его незадачливыми руководителями на произвол судьбы. Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. В силу такого положения заключенные между Советским Союзом и Польшей договора прекратили свое действие...
Часть первая
1.
Квартира Тадеуша Ковальского в Гродно. Сентябрь 1939-го года. Старинная мебель, на стене лик Богородицы, на столе телефон.
В комнату стремительно входит ТАДЕУШ – молодой человек среднего роста, в очках и гражданской одежде, с дорожным мешком за плечом и довольно заметными часами на запястье. ЭВА, вся в слезах, поспевает за ним.
Тадеуш. Неважно.
Эва. Что значит: неважно? Что значит: неважно?!
Тадеуш. Тихо, разбудишь Марысю. (Берет с комода блокнот, кладет в карман.)
Эва (спокойнее). Что значит: неважно?
Тадеуш. А то и значит. Неизвестно, когда придет эта повестка и придет ли вообще, а время не ждет. К тому же, ты прекрасно знаешь, что я собирался еще месяц назад. Тогда ты меня уговорила, но теперь...
Эва. Тадеуш, о чем ты? Гитлер – это совсем другое. Но Советы... Советский Союз не объявлял нам войны.
Тадеуш. А что это, по-твоему, как не война? Они к нам не на велосипедах едут. Не сегодня-завтра здесь будут их танки и самолеты. Эва, пойми, в Гродно фактически нет регулярной армии, все кадровые офицеры наперечёт. Кроме добровольцев и резервистов здесь некому взять в руки оружие.
Эва. Ты журналист, твое оружие – перо и бумага.
Тадеуш. Я поручик запаса, если ты не забыла.
Эва. Я это помню. Помню, как ты добился военного билета, хотя с твоим зрением мог бы...
Тадеуш. Перестань! Я ничем, слышишь, ничем не хуже других!
Эва. Тише, сам же кричишь.
Тадеуш (оглянулся на дверь соседней комнаты; понизив голос). Нет, в конце-то концов, почему все идут, и никто не устраивает им сцен? Почему Адам Вуйцик уже там, а я все еще здесь?
Эва. Вуйцику легко принимать такие решения, у него нет детей.
Тадеуш. Но есть Марго, и она не прекословит ему ни в чем.
Эва. Потому что ей все равно, что станет с ее мужем. Но дело сейчас не в них. У тебя дочке пять лет, у тебя престарелая мать. Вспомни об этом, если уж я тебе совсем не дорогА.
Тадеуш (растерялся, поправил очки). Не дорога? Неужели ты и правда, так думаешь?
Эва. А что, что я должна думать?!
Звонит телефон.
Тадеуш. Алло. (Посмотрел на часы.) Да, уже выхожу. (Положил трубку.) Это Вуйцик. Меня ждут.
Эва (бросаясь к нему на шею). Нет!..
Тадеуш (прижал ее к себе). Ну что ты, что ты, все будет хорошо. Все будет замечательно, вот увидишь...
Пауза.
Эва. Прости меня, любимый. Я не это хотела... не так...
Тадеуш (с улыбкой). Это была не ты, да?
Эва кивнула.
Тадеуш. Ничего, я все понимаю. Но и ты меня пойми. Если я останусь, я никогда себе этого не прощу.
Эва. Я знаю, но вдруг еще все обойдется. Повременил бы денёк-другой, а?
Тадеуш. Не обойдется. Они давно к этому готовились. Ждали только удобного случая. Но нет, сюда, за Неман, мы их не пустим. Отобьем. Обязательно отобьем, по-другому и быть не может.
Эва (вдруг). Тадеуш, я хочу с тобой. Что если я пойду с тобой?
Тадеуш. Ты же знаешь, что это невозможно. Но я скоро вернусь, обещаю тебе. А ты... Поцелуй за меня Марысю.
Эва (вытирая слезы). Конечно, милый. (Достала из кармана платья иконку.) А это возьми с собой.
Тадеуш. Моя Богородица – ты.
Эва. Так нельзя говорить.
Тадеуш. Можно.
Эва. Нет.
Тадеуш (взял иконку). Я люблю тебя, Эва. Я очень люблю тебя. (Долгий поцелуй.) Прощай. (Быстро уходит.)
Пауза.
Эва (перед ликом на стене). Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица. Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда, Дева преславная и благословенная. Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша, с Сыном Твоим примири нас, Сыну Твоему поручи нас, к Сыну Твоему приведи нас...
2.
Частное владение. Роскошная обстановка. Тут и там разбросаны предметы обихода, домашняя одежда и прочее. Входная дверь распахнута настежь. С улицы доносятся артиллерийские выстрелы и пулеметная дробь.
Весельчак и балагур АДАМ ВУЙЦИК, Тадеуш и КАПИТАН (все трое в армейских шинелях, грязных от копоти) вбегают в дом, скрываясь от погони. У Вуйцика и Тадеуша бутылки с зажигательной смесью. Рукав Капитана пропитан кровью.
Капитан. Да какое к шуту командование. Теперь мы сами себе командование. Тихо! (Бросился к окну, выглянул из-за портьеры.) Кажется, не заметили. (Отходит к столу, неловкими движениями снимает шинель, закатывает рукав гимнастерки, осматривает ранение.) Хоть пуля не застряла, и на том спасибо. (Тадеушу.) Поручик, гляньте, есть ли здесь какие-нибудь бинты, черт их подери?
Тадеуш начинает обследовать содержимое шкафов.
Капитан (оглядывая комнату). Вторжение в частную собственность. Нас надо судить?
Вуйцик. Не думаю.
Капитан. И то верно, сами виноваты: рванули как от чумы, даже дверь забыли прикрыть.
Тадеуш. Может, они в ополчении.
Капитан. Вряд ли. (Вуйцику, который возится с телефоном: дует в трубку, жмет на клавишу.) Да бросьте вы эту затею. Все уже на той стороне реки, одни мы... (Дернул раненой рукой, сморщился от боли.) Ну что там с бинтами?
Тадеуш (исчезая в кухне). Минуту, пан капитан.
Капитан. Не рисуйтесь перед окнами!
Вуйцик (швырнув трубку). Нет связи.
Капитан. Не удивительно. Скажите, подпоручик, а этот погибший, он что, ваш коллега?
Вуйцик. Нет.
Капитан. А кто?
Вуйцик. Друг детства. Сирота, как и я. Мы с ним из одного приюта.
Капитан. Тогда понятно. Я уж, кажется, все на свете повидал, но на вашем месте тоже бы разрыдался. И все же держите себя в руках. Слезы лить будем с радости. Если будем.
Вуйцик. Постараюсь, пан капитан.
Капитан. «Постараюсь». Сразу видно не военного челове...
Залп крупнокалиберного орудия. Со стен посыпалась штукатурка.
Капитан. Эка-на! (Рванулся к окну, выглянул из-за портьеры и тут же отпрянул назад.) Бьют по домам, сволочи. Боюсь, до ночи мы здесь не протянем.
Вуйцик. До ночи?
Капитан. В темноте проще уйти из города.
Вуйцик (изменился в лице). Драпать будем?
Капитан. А у вас есть другая мысль?
Вуйцик. Здесь остаются люди. Они дерутся.
Капитан. Жалкие кучки.
Вуйцик. Что?
Капитан. Вы не ослышались: жалкие кучки. Основные силы взяты в плен или убиты. Еще сутки, и все будет кончено.
Вуйцик. Пан капитан, если б я вас не видел в бою, я бы решил...
Входит Тадеуш с аптечкой в руках.
Тадеуш. Вот, нашел в кухне. (Ставит аптечку на стол, достает йод, марли, бинты, принимается обрабатывать Капитану руку.)
Капитан. Что же вы замолчали, подпоручик? Договаривайте, это занятно. Никому еще не приходило в голову обвинить капитана Глодэка в трусости.
Вуйцик. Я не о трусости, но защищать город...
Капитан. Как вы его собираетесь защищать? С кем? (Кивнув на окно.) Посмотрите туда: там никого нет, уличные бои выдохлись. И чем вы собираетесь его защищать? Этими бутылками? Смешно.
Вуйцик (резко). Мне – не смешно.
Капитан. Прекратить! Вот что я вам скажу, журналист Адам Вуйцик. Приобрести путевку на тот свет вы всегда успеете. Но не лучше ли жить? Жить, чтобы когда-нибудь написать о том, чему вы были свидетелями. О нашем жестоком времени написать. О том, что с нами было. Поверьте, для такой книги тоже нужно иметь мужество. И не думайте, что я меньше вашего люблю Родину. Мне, как и вам, тошно видеть врага на своей земле. Но мы сделали все, что могли. Борьба закончена. И теперь...
Шум подъезжающего танка, гул голосов. Вуйцик двинулся к окну.
Капитан. Подпоручик, ни с места!
Вуйцик. Я хочу посмотреть...
Капитан. Нечего там смотреть. И так все ясно, черт бы их подрал.
Голос из громкоговорителя. Граждане поляки, дом окружен. Все окна и двери под прицелом. Красная Армия предлагает вам сдаться. В случае неповиновения вы будете немедленно уничтожены.
Капитан. Заметили всё же. Дело пахнет жареным. За мной. Здесь должен быть черный ход.
Все трое исчезают в соседней комнате и тут же возвращаются назад.
Капитан. Не врут, мерзавцы, обложили, как...
Голос из громкоговорителя. Повторяю, окна и двери находятся под прицелом. Сдавайтесь или открываем огонь.
Капитан (пауза; полез в кобуру). Выходите с поднятыми руками.
Тадеуш. А вы?
Капитан. У меня сегодня плохое настроение.
Тадеуш. У нас тоже.
Капитан (выхватил пистолет). Выходите, это приказ!
Тадеуш. Нет, мы останемся с вами.
Капитан (короткая пауза). Ну что ж, дело ваше.
Голос из громкоговорителя. Сдавайтесь или открываем огонь.
Капитан (бросаясь к окну). Хоть одного.
Вуйцик. Пан капитан!
Голос из громкоговорителя. Сдавайтесь или открываем огонь.
Капитан (рванул портьеру, солнечный свет полоснул по комнате; целясь). Нет, «товарищи» оккупанты, плена не будет.
Треск автоматной очереди. Капитан сползает вниз. Тадеуш и Вуйцик склоняются над ним.
Вуйцик. Пан капитан...
Капитан. Обидно. (Замирает.)
Тадеуш секунду медлит и хватает пистолет Капитана.
Вуйцик (встав между Тадеушем и окном). Тадек, не надо.
Тадеуш. Отойди.
Вуйцик. Нет.
Тадеуш (отталкивая его). Уйди, кому говорю!
Вуйцик (сбивает его подножкой, падает сверху, отбирая пистолет). Отдай.
Тадеуш. Пусти!.. «Защищать город»! Эх ты, вояка! Одни слова!..
Вуйцик (в борьбе на полу). Уймись, это бесполезно! Я не хочу, чтоб и тебя!.. Хватит с меня смертей!..
Голос из громкоговорителя. Орудие к бою. (Громче.) Граждане поляки, последний раз предлагаем вам сдаться. Через минуту открываем огонь. Ровно через минуту открываем огонь.
Вуйцик (вырвал у Тадеуша пистолет, швырнул его в глубину комнаты). Ну вот и всё. Всё. (В сторону окна.) Мы сдаемся! (Пауза. Тихо.) Сдаемся.
***
Затемнение...
Свет падает на фигуру Сталина в окне Кремлевского кабинета. Вождь с дымящейся трубкой в кулаке задумчиво смотрит в пустоту ночи.
3.
Козельский лагерь. СССР. Территория бывшего монастыря Оптина Пустынь. Осень 1939 года. Радиоточка гремит «Маршем авиаторов»:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор.
Всё выше и выше, и выше
Стремим мы полёт наших птиц.
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ...
Под церковными куполами рядовой запаса вахтёр 35-ти лет ЕГОР КУЗЬМИН прикладом винтовки отбивается от лающей дворняги.
Кузьмин. Нельзя! Фу! Да фу же, гадина!
Появляется его начальник АНТИП ШОРНИКОВ – 40-летний толстяк с красной рожей гипертоника и наганом на боку. (Пёс, рыкнув на него, убегает.)
Шорников. Кузьмин!
Кузьмин. Я.
Шорников. Ты как с собакой разговариваешь! И что у тебя за вид? Как у козла вонючего.
Кузьмин (оправдываясь). Да я...
Шорников. Что: я? А ну подберись.
Слышится нарастающий гул голосов.
Шорников. Э, пополнение ведут. Пошли отсюда.
Кузьмин и Шорников уходят. Пространство заполняют польские военные разных званий и лет. Среди них: Тадеуш, Вуйцик, БАЗИЛЬ ЗАХАРСКИЙ, ЯНИНА ЛЕВАНДОВСКАЯ, КАПЕЛЛАН, ВРАЧ, генералы МИНКЕВИЧ и ВОЛКОВИЦКИЙ.
Вуйцик (оглядываясь по сторонам). Тадек, у меня такое ощущение, что мы на приеме в генеральном штабе. Погляди-ка, вон тот, пышноусый, это же Генрик Минкевич. Известная личность. Кстати, пишет картины, и довольно неплохо. Хм, а того генерала что-то не знаю.
Тадеуш. Ежи Волковицкий, участник русско-японской войны.
Вуйцик. На стороне России воевал?
Тадеуш. Разумеется.
Вуйцик. Ну вот она ему и отплатит сполна.
Тадеуш. Большевики и Россия не одно и то же.
Вуйцик. Думаешь? (Увидав Левандовскую.) Смотри-ка: пани. Ну и дела. Как же она здесь оказалась?
Врач. Переведена из Осташковского лагеря. Вместе со мной.
Вуйцик. Подпоручик авиации. А имя?
Врач. Янина Левандовская. Дочь генерала Довбур-Мусьницкого.
Вуйцик. Генеральская дочь? Надо же, а по ней и не скажешь.
Врач. Да, скромна, но воли – на пятерых.
Вуйцик. Не сомневаюсь. Летчица, все-таки.
Врач. Парашютистка. А могла бы стать музыкантом, если бы не война. Училась в консерватории.
Вуйцик. Я восхищен. Нет, я убит наповал!
Из постройки, оснащенной табличкой «Администрация лагеря» и красным флагом на крыше, выходят и направляются к пленным капитан КОРОЛЕВ и политрук АЛЕКСЕЕВ.
Вуйцик. Идут. (Толкнув Тадеуша плечом.) Пойдем ближе.
Тадеуш, Вуйцик и Врач смешиваются с остальными пленными. Королев и Алексеев останавливаются. Королев дает отмашку в окно, и песня обрывается на полуслове.
Королев (у него ангина, шея закутана, говорит сипло). Граждане военнопленные, попрошу внимания.
Пленный 1. Мы не военнопленные! Наша часть шла сдаться без боя!
Недовольный гул голосов.
Пленный 2 (Пленному 1). Позор. Из-за таких, как вы, Польша в огне.
Королев (поднял руку, дождался тишины). Статус военнопленных придуман не мной, а постановлением Советского правительства. Итак, начнем. Как многие из вас догадались, вы доставлены в лагерь, дислоцирующийся на территории Союза Советских Социалистических Республик. Я – Василий Николаевич Королев – являюсь комендантом этого лагеря, мой помощник – Михаил... (Закашливается и делает Алексееву знак продолжать.)
Алексеев. Старший политрук Алексеев – комиссар лагеря. Как говорится, прошу любить и жаловать.
Вуйцик. А это обязательно?
Алексеев. Считайте, что это необходимо.
Левандовская. Зачем?
Королев. Чтобы с меньшими... как же это?.. осложнениями влиться в дружную... (Кашляет.)
Минкевич. Лагерную семью?
Алексеев. Именно.
Захарский. А нельзя ли нам вернуться к своим семьям?
Алексеев (пошептавшись с Королевым). Мы с товарищем капитаном оценили шутку.
Захарский. Это не шутка! Мы ни в чем не виноваты перед вашей страной, чтобы развозить нас в вагонах для скота и держать в неволе!
Пленные. Верно, хорунжий!
– С нами обходятся как с преступниками!
– Требуем человеческого отношения!
– И соблюдения норм международного права!
Алексеев. Я все понял и хочу заметить на всякий случай. Возможно, кому-то из вас придет в голову мысль о побеге. Так вот, рекомендую оставить эту идею как невыполнимую. Территория лагеря оснащена каменной стеной с колючей проволокой в два ряда...
Пленный 3. Мы видели!
Алексеев. За стеной имеется ров, наполненный водой. И самое главное: охранные вышки оборудованы ручными пулеметами, а часовые, поверьте на слово, стреляют без промаха. Вопросы?
Пленный 4. Здесь был монастырь?
Королев. Был да сплыл.
Левандовская (разговор между пленными). Поразительно.
Вуйцик. Ничуть. Монастырей у них теперь нет, если вы это имеете в виду.
Пленный 4. Куда ж они подевались?
Капеллан. Отобраны властями.
Врач (Королеву и Алексееву). А в какой части страны мы находимся?
Вуйцик. Да, сориентируйте по местности!
Алексеев (жестко). Я же сказал: часовые стреляют метко.
Волковицкий (разговор между пленными). По моим подсчетам, мы в трехстах километрах от Смоленска.
Тадеуш. Это Оптина Пустынь, неподалеку от Козельска.
Вуйцик (Тадеушу). Ты что, ясновидец?
Тадеуш. Знаю из книг.
Вуйцик (с улыбкой). Одобряю.
Пленный 5. Теперь ясно, это Козельский лагерь. Говорят, не самое плохое место по советским меркам.
Пленный 4. Да уж, могло быть и хуже.
Алексеев. Итак, будем считать, что наше знакомство состоялось. После размещения по общежитиям каждый из вас будет вызван в Особое отделение лагеря для проведения беседы и заполнения учетных карт.
Королев. На этом – всё. Добро пожаловать в СССР. (Дает отмашку в окно и уходит; Алексеев – за ним.)
Радиоточка изрыгает «Сталин – наша слава боевая» и, затрещав, молкнет.
4.
Особое отделение Козельского лагеря. Комната допросов. Дверь в коридор, дверь в кабинет. Стол и стулья – вся немудреная обстановка.
Тадеуш сидит напротив «комбрига» ВАСИЛИЯ ЗАРУБИНА, пенсне которого время от времени играет световым бликом. В открытую дверь просматривается часть кабинета. Хозяин кабинета – сентиментальный палач ИВАН ЭХНЕР – дает корм попугаю в клетке, не пропуская при этом ни одного слова из комнаты допросов.
Зарубин (глядя в протокол). Ну, с этим все более-менее ясно: Ягеллонский университет, возвращение в Гродно, газеты «Вечерний курьер», «Голос Гродненский». (Поднял взгляд.) Кстати, о чем вы писали?
Тадеуш. О разном. В основном, хронику новостей.
Зарубин. Ясно. С этим. А вот ваше членство в «Легионе молодых». Что вы можете сказать по этому поводу?
Тадеуш. Я никогда не состоял в этой организации.
Зарубин. Но вы знали о ее существовании?
Тадеуш. Разумеется, в связи со своей профессиональной деятельностью.
Зарубин. И только?
Тадеуш. Исключительно.
Зарубин. Что ж, допустим. (Пишет, кладет ручку, достает папиросы.) КУрите?
Тадеуш. Бросил.
Зарубин. И правильно сделали. Отрава, знаете. (Кинул пачку на стол.) А давайте-ка мы с вами немного пофантазируем. Не против?
Тадеуш. Смотря на какой предмет.
Зарубин. Да все на тот же. Предположим, вы бы не попали в плен. Ваши дальнейшие действия?
Тадеуш (просто, как само собой разумеющееся). Воевал бы за свободу Польши.
Эхнер (тут же). Польши больше нет!
Тадеуш. Ну почему же.
Эхнер (быстро входя). Потому что вы ее просра...!
Зарубин. Иван Александрович!
Эхнер. И скажите спасибо, что вы оказались в нашем плену, а не в немецком! Там бы из вас живо...
Зарубин (вскакивая). Товарищ Эхнер! Что вы себе позволяете! (Короткая пауза.) Выйдите. Немедленно. (После того, как Эхнер, сверкнув глазами, двинулся обратно в кабинет.) Постойте. Верните записную книжку.
Эхнер достает из мундира блокнот Тадеуша, кладет на стол и уходит, закрыв за собой дверь.
Зарубин. Безобразие. Простите его, с этой работой у любого сдадут нервы. (Кивнул на блокнот.) Возьмите. (Пауза. Тадеуш не двигается.) Берите, ну что вы. В ваших стихах нет ничего крамольного. Знаете, они мне даже понравились. Нет, я, конечно, не специалист, но достойную литературу отметить могу.
Тадеуш. Благодарю.
Зарубин. Не стОит. А на русском языке сочинять не пробовали?
Тадеуш. Это трудно.
Зарубин. Понимаю, истинная поэзия – это свои колориты. Своя, так сказать, почва. И всё же, если бы вам вздумалось написать по-русски, какую тему вы бы выбрали?
Тадеуш. Расстрелянное солнце.
Зарубин (не сразу). Как прикажете вас понимать?
Тадеуш. Не знаю. Расстрелянное солнце, и всё.
Зарубин (пауза; протягивая ему блокнот). Забирайте.
Тадеуш опускает блокнот в карман шинели.
Зарубин (усаживаясь). Так на чем же мы остановились? Ах да. Значит, не попади вы в плен, воевали бы с Советским Союзом?
Тадеуш. Я так не говорил.
Зарубин. А как же?
Тадеуш. Я готов драться с врагами моей страны, а Советы это или кто-то другой, значения не имеет. Скажу больше, я против большевизации Польши, но еще совсем недавно хотел видеть Россию нашим союзником в борьбе с нацистами. И не только я, об этом мечтали многие мои земляки.
Зарубин. Вы же знаете, что это неосуществимо. Вы же знаете, что между СССР и Германией заключен пакт о ненападении.
Тадеуш усмехнулся.
Зарубин. Чему вы?
Тадеуш. Так...
Зарубин. И всё же?
Тадеуш. Гитлер – субъект беспринципный. Рано или поздно он порвет договор. Вашему политическому руководству следовало подумать о том, что Польша могла бы стать надежным помощником в схватке с этим негодяем. Но вы решили иначе. Вы поделили несчастную страну между собой, и, кажется, провели ряд совместных парадов?
Зарубин. Ценю вашу смелость, но неужели вам не страшно говорить это мне, офицеру государственной безопасности?
Тадеуш. Страшно. Но я поляк.
Зарубин какое-то время внимательно смотрит на него, затем быстро пишет и протягивает ему протокол.
Зарубин. Подпишите и можете идти. Пока, разумеется. (Отходит к окну.)
Тадеуш подписывает протокол, поднимается.
Зарубин (не глядя на него). В вашем деле записано, что на предложение сдаться вы ответили вооруженным сопротивлением. Это так?
Тадеуш. Нет, я не успел.
Зарубин. А капитан Глодэк? (Пауза.) Что вы молчите?
Тадеуш. Я знаю, что из своего пистолета он не убил ни одного вашего соотечественника.
Зарубин. Идите.
Тадеуш уходит. Появляется Эхнер.
Эхнер (хмуро). Я справился?
Зарубин. Вполне.
Эхнер. Надеюсь, мне не придется это повторять?
Зарубин. Если потребуется – будете.
Эхнер. Не понимаю, зачем вам это?
Зарубин (убирая в портфель бумаги). Контраст, Иван Александрович. Добрый и злой следователи, читайте детективы.
Эхнер. Да я не о том. Зачем это вообще нужно? Он же явный враг Советской власти, а с ними разговор особый. Слышали, как он сказал «я поляк»? Будто «Господь Бог», не меньше.
Зарубин. Это может вызывать только уважение.
Эхнер. Их уважать? Ну уж нет.
Зарубин. Завидуете?
Эхнер. Я?
Зарубин. Вы.
Эхнер. Кому? Чему?
Зарубин. Скажите, это правда, что вы писали стихи?
Эхнер. Откуда вам это известно?
Зарубин. Да уж известно, не взыщите. «Красная Армия гордо рубит поганые морды» – ваш опус?
Эхнер. Допустим.
Зарубин. Под «погаными» вы Золотую Орду подразумеваете?
Эхнер. Я не понимаю, к чему вы...?
Зарубин. А к тому, что каждый должен заниматься своим делом.
Эхнер. А я им и занимаюсь. Именно делом, Василий Михайлович, а не либерализмом.
Зарубин. Камень в мой огород?
Эхнер. Нет, просто к слову.
Зарубин (выдернул из портфеля лист бумаги). А вы вот с этим документом твердо ознакомились или только глазами пробежали? «...Возлагаются следующие задачи. Создание агентурно-осведомительной сети для выявления среди военнопленных контрреволюционных формирований и освещения настроений военнопленных». Где результаты? Где служебное рвение? Ничего этого нет и в помине. По возвращении в Москву я буду вынужден доложить о работе Особого отделения лагеря как о неудовлетворительной.
Эхнер. Доложите, товарищ майор. Но справедливости ради не забудьте упомянуть и о том, что сделано за время моего назначения. Вы прекрасно знаете, что вахтерская команда никуда не годится. Все они – во! (Стучит по крышке стола, обозначая тупость.) Всего лишь за две недели выявлено несколько случаев пьянства, покупок часов у контингента и самовольных отлучек. Шесть человек отосланы мною в райвоенкоматы, а на троих в Смоленске заведены уголовные дела. И это, по-вашему, не результаты проделанной...?
Зарубин. Это ваши домашние радости. Почему работа по созданию агентуры стоит на месте?
Эхнер. А вы думаете, это так просто? Да их одна мысль о сотрудничестве с нами приводит в бешенство. «Настроение». Хотите знать их настроение? Пожалуйста. Они спят и видят себя в строю. Они обращаются друг к другу не иначе как по воинскому званию и даже повышают друг друга в звании. Они пришивают самодельные погоны на шинели взамен тех, что с них были сорваны. Они пришивают – я срываю, они пришивают – я...
Зарубин. Иван Александрович, ваши трудности меня не интересуют. Выполняйте приказ, и точка. (Убрал документ в портфель, щелкнул замком.)
Эхнер (ворчит). «Приказ». По мне бы так всех – во двор и – пулю в затылок.
Зарубин. Это не вам решать! Товарищ младший лейтенант госбезопасности. (Уходит в коридор.)
Эхнер (пауза). Дерьмо московское. «Комбриг».
5.
Лагерный барак с местами для сна в несколько ярусов. Вечер. Среди пленных младших и средних чинов – Тадеуш, Вуйцик, Левандовская, Захарский, Капеллан (сейчас у него в руках чётки с крестом) и Врач. Захарский отрешенно сидит в углу, остальные спорят.
Пленный 6. Комбриг – интеллигентный человек? Ха-ха-ха! Да у них таких интеллигентов полстраны и все – в органах.
Пленный 3. Зарубин как приехал, так и уедет. Эхнер тут всему голова, а он, похоже, зверь сущий.
Пленный 5. А я согласен на статус военнопленного. Да, согласен. Но тогда соблюдайте Женевскую конвенцию, в которой черным по белому...
Капеллан (Пленному 5). Разве вы не знаете, что большевики не подписали конвенцию?
Пленный 6. Вот то-то и оно, капеллан Майда, что для них законы не писаны.
Пленный 4. А кого-нибудь спросили, куда бы он хотел отправиться в случае освобождения?
Вуйцик. Меня спросили.
Врач. Меня – тоже.
Левандовская. И меня.
Пленный 6. Меня тоже спрашивали. А я и ответил, что готов хоть в преисподнюю, лишь бы подальше отсюда.
Пленный 3. Ну да, там бы хоть кормили по-человечески.
Капеллан (Пленному 3). Там бы вообще не кормили, уверяю вас.
Пленный 3 (кивнув на котелок). Но то, что они здесь дают, назвать едой язык не поворачивается.
Вуйцик (Пленному 3). А вы подключите воображение. Представьте себе, что это не тухлая рыба, а скажем...
Пленный 6 (Вуйцику). Ну хватит! Вам бы лишь погримасничать!
Капеллан. Тихо, тихо, не хватало нам только ссор. На самом деле, все не так плохо, как кажется на первый взгляд.
Пленный 6 (язвительно). Да уж конечно.
Капеллан. Надеюсь, никто не будет отрицать, что генерал Волковицкий знает Россию не понаслышке?
Пленные. Знает.
– Безусловно.
– Кому как ни ему.
Капеллан. Так вот, мне удалось поговорить с ним.
Пленные. О чем?!
Капеллан. Я спросил, почему он сдал свою дивизию Советам, а не гитлеровцам? Ведь как бывший царский офицер он должен был понимать, чем это грозит. И знаете, что он мне ответил? Те, кто попал в германский плен, сказал он, больше не смогут принять участие в войне. Нам же, оказавшимся в России, еще представятся такие возможности.
Пленный 6. Какая наивность! Участвовать в войне! И это говорит генерал Волковицкий. Да большевики прикончат нас точно так же, как это бы сделали фашисты. Если уж у них поднялась рука на Тухачевского, то что говорить о таких как мы.
Врач. Но нас здесь четыре тысячи.
Пленный 6. И что же?
Врач. А в других лагерях еще больше. Всех не прикончат.
Пленный 4. Рано или поздно нас будут искать.
Пленный 6. Кто нас будет искать? Бежавшее правительство? Или, может быть, семьи, которые даже представления не имеют, где мы находимся?!
Захарский (вдруг, с безумным взглядом). Наши семьи? Их тоже... убьют?
Пленный 6 (Захарскому). Я это вполне допускаю.
Захарский. Этого не может быть. Слышите, этого не может быть.
Пленный 6 (Захарскому). А кто их защитит, скажите на милость, если польской армии больше нет?
Пленные. Да ее по большому счету и не было!
– Что-о?!
– Что слышали!
– Вот именно, разве это армия: один внешний блеск!
– Одни парады и банкеты!
– Перестаньте, это не везде так было!
– Не трогайте армию! Это не она виновата!
– Виновато правительство! Оно не заботилось об армии!
Пленный 6. Так или иначе, а всем нам – крышка. И Польше вместе с нами.
Тадеуш (Пленному 6). Не сметь! Не сметь так говорить! Польша не погибла. И не погибнет никогда. Да, наша эпоха уничтожена. Ее не вернуть. Но это не значит... это не значит, что уничтожена страна.
Молчание.
Захарский. Бежать. Отсюда надо бежать. (Бросился к выходу.)
Пленный 4. Захарский! (Схватил его, удерживает, другие помогают.)
Захарский. Уйдите! Пустите меня!.. Я хочу домой!..
Капеллан. Прекратите истерику! Как вам не стыдно! Вы же военный. Вы мужчина, наконец.
Захарский. Бежать, бежать!..
Входит Шорников.
Шорников. Что здесь происходит?
Вуйцик. Ничего особенного, нервный срыв.
Шорников (оглядел Захарского). Кисейные барышни, вашу мать. Значит, так. Вновьприбывшие, слушайте сюда. Завтра в 10.00 в здании клуба – распределение на работы.
Врач. По специальности?
Шорников. Чаво?
Врач. Работать будем по специальности?
Шорников. А ты кто таков?
Врач. Врач-кардиолог.
Шорников. В гипертонии соображаешь?
Врач. Может, пан обратится на вы?
Шорников. Чаво? Я вам не пан, а трудящийся. Куда пошлют – туда и пойдешь.
Вуйцик. А кто не хочет работать?
Шорников. Да и хуй с вами не работайте. Но только потом насчет жратвы и тепла не обижайтесь. (Поворачивается уходить.)
Капеллан. Минуту, любезнейший. Вам не кажется, что женщине здесь не место?
Шорников (оскалился). Как знать, может самое и оно.
Тадеуш (Шорникову). Прекратите кривляться. Пани нужно разместить отдельно.
Шорников (Тадеушу). Ты что, умнее всех? Или забыл, куда приехал?!
Тадеуш. Послушайте, вы!..
Левандовская. Тихо, поручик, разберемся как-нибудь. (Шорникову.) А вы уходите.
Шорников. Я сам знаю, когда мне уходить, когда приходить! (Хлопнул по кобуре.) И запомните: будете бузить – враз угомоню. Панове, блядь. (Тадеушу.) А тебя, очкастый, в Особом отделении приголубят. (Уходит.)
Левандовская. Что это за тип?
Пленный 7. Начальник третьего корпуса внутренней охраны... как же его?
Пленный 6. Шорников.
Пленный 7. Да, Шорников.
Вуйцик. Хоро-ош.
Пленный 7. Не то слово.
Захарский (всхлипывая). Бежать...
Левандовская. Успокойтесь, Базиль, сегодня тяжелый день. Дальше все будет хорошо, вот увидите.
***
Затемнение...
Свет падает на Сталина и Молотова.
Сталин. Надо разрешить им писать домой.
Молотов. Но это лишние затраты. Их бы прокормить, а тут еще и...
Сталин. Что за ерунду ты говоришь, Вячеслав! Выходит, немцам есть чем кормить своих пленных, а нам – нечем? Тогда передай их Гитлеру, и дело с концом. Кстати, что у нас насчет обмена военнопленными?
Молотов. Вопрос решается, но как быть с пленными еврейской национальности? Для них возвращение на германскую территорию – смертный приговор.
Сталин. Ничего, поедут как миленькие. А насчет переписки – подумай. Мы же не звери, в конце концов.
Молотов. Хорошо. Но пусть оплачивают ее сами.
6.
Особое отделение Козельского лагеря. Кабинет Эхнера. Портрет Сталина на стене, металлический сейф в углу. В печи огонь. На столе два саквояжа, набитых часами, портсигарами, ручками и проч. Эхнер смотрит опись. Напротив него сидит РАБОТНИК ЮВЕЛИРТОРГА (Ювелир), исследуя свою одежду на предмет насекомых. 1-й ОСОБИСТ играет с попугаем, просунув палец сквозь прутья клетки.
1-й особист. Робеспьер, ну скажи что-нибудь, скажи что-нибудь...
Эхнер (Особисту; сурово). Отойди от него.
Особист отходит от клетки.
Эхнер (бросив на Ювелира быстрый взгляд). Во всех бараках побывали?
Ювелир. А? А, да, во всех, во всех. (Пауза. Достал платок, вытирает лицо.) Фу-у, ну и жара у вас. Как в аду.
Эхнер. Хуже.
Из клетки отчетливо доносится: «Иван Александрович хороший, Иван Александрович хороший». Ювелир переводит восторженный взгляд с клетки на Эхнера и обратно. 1-й особист улыбается.
Эхнер (отдает Ювелиру опись). Что ж, ясно. А не прогорели? Четырнадцать с половиной тысяч – сумма.
Ювелир (вздыхая). Что делать, что делать.
1-й особист (вполголоса). Сухари сушить.
Ювелир. Чего?
1-й особист. Это я не вам.
Ювелир (пауза; Эхнеру). Что делать. Но, по правде говоря, все скуплено за бесценок. Настоящая цена значительно выше. (Берет часы Тадеуша.) Взять, к примеру, вот эти часики. Девяносто восемь рублей заплачено, а надо бы давать пятьсот.
Эхнер. По мне бы – так ничего не давать.
Ювелир. Совершенно с вами согласен. (Поглаживая саквояж.) Кстати, должен заметить, что это не всё. В том смысле, что у них еще много чего имеется.
Эхнер. Я знаю, но заставить их мы не можем. (Тянет руку к часам Тадеуша.) Разрешите.
Ювелир. Будьте любезны.
Эхнер (взял часы, внимательно осмотрел их, положил возле себя). Эти часы я оставляю за собой.
Ювелир. Но...
Эхнер. Служебная необходимость. Затраты будут вам компенсированы, а Ювелирторг я поставлю в известность. (Поднимаясь.) Ну что, в Скит пойдете?
Ювелир (поднимаясь). В Скит?
Эхнер. Бараки за территорией лагеря.
Ювелир. Прошу прощения, а как там насчет вошечек?
1-й особист. А что, пан их тоже покупает? (Ржёт. Замолкает, наткнувшись на зловещий взгляд Эхнера.)
Эхнер (Ювелиру). Этот вопрос задайте начальнику лагеря. Так пойдете или нет?
Ювелир (берет саквояжи). Можно прогуляться.
Эхнер (Особисту). Проводи.
Ювелир и Особист идут к двери.
Эхнер. Рачков! (Показывая Особисту часы Тадеуша.) А чем у нас занимается этот писака?
1-й особист. Ковальский? Заготовкой дров. Разрешите идти?
Эхнер задумчиво кивнул. Ювелир и Особист уходят.
7.
Дровяной склад Козельского лагеря. Справа – поленница, слева – проход в подсобное отапливаемое помещение, по центру – входная дверь. Истопник МАТВЕЙ ЧЕРЕПАНОВ дремлет на диване в подсобке. С улицы доносится голос вахтёра Кузьмина: «Погоди, погоди, я помогу».
Кузьмин открывает дверь. За его спиной стоят Тадеуш и Вуйцик с охапками дров (и телега, груженая дровами).
Кузьмин. Матвей! А, Матвей!..
Черепанов открывает глаза, но не откликается.
Кузьмин. Ушел, что ли? Хм. (Пропуская Тадеуша и Вуйцика на склад.) Ладно, ссыпайте что в руках, а с остальным пусть разбирается сам. Без него не будем тут хозяйничать.
Тадеуш и Вуйцик кладут дрова у поленницы, не спешат уходить.
Кузьмин. Ну всё. Видите, нету его. Матве-ей! Нету.
Вуйцик. Дровишек не дадите? В бараке холод ужасный.
Кузьмин. А где распоряжение? Без распоряжения не могу. Да и не мое это дело. Я вахтёр, а не истопник. Так-то.
Вуйцик усмехнулся, подмигнул Тадеушу, жестом выпроводил его, достал портсигар, вынул папиросу, постучал ее гильзой по мельхиоровой крышке.
Вуйцик. Ну, на нет и судьи нет. Чэщчь.
Кузьмин (увидел портсигар). Чего сказали?
Вуйцик (поворачиваясь к выходу). СчастлИво, говорю.
Кузьмин. А ты погоди. Дозволь, мил человек, папиросочку.
Вуйцик. Пожалуйста.
Кузьмин (берет папиросу, кладет за ухо). Какой у вас портсигарчик роскошный.
Вуйцик (убирая портсигар в карман). Самый обыкновенный.
Кузьмин. Для вас, может, и обыкновенный, а мы тут слаще морковки не ведаем. Хи-хи.
Черепанов мгновенно вскакивает, прислушивается.
Вуйцик. Тяжело живете?
Кузьмин. Так это с чем сопоставить. Вот, к примеру, шинелька на вас новая, хоть и порченая малость. Гимнастерка – на танцы иди. Небось, дома-то всё имели с лихвой?
Вуйцик. Не жаловался.
Кузьмин. Вот-вот. А я, вишь ли, только форменными штанами и довольствуюсь. Потому гражданские купить не на что. (Вздыхает, глядя на карман Вуйцика.) Хорош, хорош портсигарчик, что и говорить.
Вуйцик (вынул портсигар). Держите.
Кузьмин. То есть... как?
Вуйцик. На танцы пойдете – сгодится.
Кузьмин осторожно тянет руку к портсигару, Вуйцик тут же убирает его в сторону.
Кузьмин. Что такое?
Вуйцик. Мои дрова – ваш портсигар. Вместе с куревом.
Кузьмин. Да как же... без распоряжения не...
Вуйцик (опуская портсигар в карман). Ну, дело ваше.
Кузьмин. Стой. (С опаской глянул на входную дверь.) Давай. (Прячет портсигар в тулуп.) Ну, бери что унесешь. Тачку не дам.
Вуйцик. Тадек!
Кузьмин. Тихо ты!
Вуйцик открывает дверь – Тадеуша у склада нет.
Кузьмин. Закрой, закрой.
Вуйцик прикрывает дверь, собирает в охапку дрова.
Кузьмин (поглядывая в щелку двери). Быстрее. (Пропуская Вуйцика на выход.) Через клуб иди, там потише. И смотри в случае чего.
Вуйцик. Не робей, танцор. (Уходит.)
Кузьмин закрывает дверь, рассматривает портсигар. Черепанов появляется в дверях подсобки.
Черепанов. Сука.
Кузьмин дернулся, побледнел, обернулся.
Черепанов. Ну и сука же ты, Егорка.
Кузьмин. Ты... здесь?
Черепанов (идет к нему). Жизнь, говоришь, трудная? Штаны купить не на что?
Кузьмин. Ты чего, Матвей?
Черепанов. Я-то ничего. А ты, значит, за портсигар панской сволочи продался? Ну-ка дай сюда.
Кузьмин (отступая к поленнице). Чего дать?
Черепанов. Портсигар.
Кузьмин. Зачем?
Черепанов. Дай сюда, а нето я не посмотрю, что ты при винтаре. Враз на куски порву, гниду вражескую.
Кузьмин (трясясь от страха). Возьми.
Черепанов забирает портсигар. Кузьмин, улучив момент, хватает полено, замахивается. Черепанов тут же бьет его в челюсть. Кузьмин отлетает к поленнице, дрова засыпают его.
Черепанов (сплюнув). Шкура. (Выходит вон, хлопнув дверью.)
8.
Особое отделение Козельского лагеря. Комната допросов. Особисты возвышаются над Кузьминым, сидящим на стуле по центру. В руке одного из них портсигар Вуйцика.
Кузьмин. Не знаю. Не знаю, как вышло. Бес попутал не иначе (хочет перекреститься), вот вам... ой. Да чтоб они сгорели, эти поляки. Да я их, поганцев, ишо с двадцатых годов (и)гнорирую. Не погубите, товарищи. Заглажу, истинный крест загла...
1-й особист. Мы тебе не товарищи. Твои товарищи по 58-й статье в тайге лес валят.
Из коридора быстро входит Эхнер, склоняется над Кузьминым лицо в лицо.
Эхнер. Ну, что будем делать, враг трудового народа?
Кузьмин. Товарищ... ой. Господин... ой. Гражданин...
Эхнер. Пил?
Кузьмин. Как?
Эхнер. Водку пил, я спрашиваю?
Кузьмин. Ни-ни, ни в одном глазу. Позвольте искупить, гражданин Эхнер. Честным трудом, и все такое... (Плачет.)
Эхнер морщится от отвращения и отходит к столу, где лежат папиросы.
Кузьмин (вдруг без слез). А Черепанов давеча сам с ними политические беседы вел. Я ему: Матвей, ты же знаешь, что...
Эхнер. Заткнись.
Кузьмин (не расслышал). Как?
Эхнер. Рот закрой.
Кузьмин. Ага.
Эхнер (закурил, выпустил кольцо дыма). Искупить, говоришь?
Кузьмин. Как на духу, искуплю. Довольны мною будете.
Эхнер. Ладно, поглядим. (Особистам.) Профилактика была?
2-й особист. Никак нет.
Эхнер. Почему?
1-й особист. Не успели.
Эхнер. Так проведите.
Кивнув, 1-й особист бьет Кузьмина в грудь ногой, и тот падает на пол вместе со стулом. 2-й особист наносит ему удар каблуком в пах. (Четкие отработанные действия.)
9.
За лагерным бараком. Бледная луна предвещает рассвет. Тадеуш и Вуйцик сидят плечом к плечу под дежурным освещением. Рядом с ними лежит блокнот Тадеуша.
Вуйцик. Не понимаю, как они живут в атмосфере подозрительности, доносительства, всеобщего страха? Ведь это же противоестественно, когда сестра дает обвинительные показания на брата, сын на отца, жена на мужа. И при этом все они имеют нахальство считать себя великим народом с великой культурой.
Тадеуш. Так оно и есть, между прочим.
Вуйцик. Что?
Тадеуш. Это великий народ.
Вуйцик. Чушь. Великий народ никогда бы не допустил осквернения святыни. Посмотри, во что они превратили монастырь. Волосы дыбом встают.
Тадеуш. Народ здесь не при чем.
Вуйцик. Вот как?
Тадеуш. Этот народ тянулся сюда со всех уголков страны. Рабочие, крестьяне, промышленники...
Вуйцик. Ну да, художники, философы, композиторы...
Тадеуш. Совершенно верно и ничего смешного.
Вуйцик. Да когда все это было.
Тадеуш. Неважно. Что влекло их в Оптину Пустынь? Что заставляло преодолевать расстояния в тысячи верст от родного дома? А русские писатели? Чехов, Толстой, Достоевский. Побывав здесь, они создавали произведения, которыми теперь зачитывается весь мир. Вот тебе и народ, вот тебе и культура. И не надо сваливать всё в одну кучу. Большевизм и Россия...
Вуйцик. Повторяешься.
Тадеуш. Возможно. Но не грех и повторить, если не доходит.
Вуйцик. Ну хорошо, я готов с тобой согласиться. Но из твоей логики следует, что весь народ обманут большевиками? Так что же это за народ, черт подери, если его так легко обмануть?
Тадеуш. Обмануть можно любой народ, и Германия тому наглядный пример. Но рано или поздно народ прозревает, хватается за голову, стыдится своего прошлого. Так будет и здесь, я уверен.
Вуйцик (короткая пауза). Удивительный ты человек, Тадек. Знаешь, моя приютская наставница Барбара Новак – добрейшей души старушка – говорила: «Когда тебя обижают, улыбнись в ответ, и обидчику станет совестно». Но ты даже ее переплюнул. Ты защищаешь своих недругов. Да если бы только недругов. Изуверов. (Кивнул на блокнот.) Даже стихи на их языке написал.
Тадеуш (резко). Перестань.
Вуйцик. Нет-нет, стихи хорошие, ничего не скажешь. Но ты же не Барбара Новак. Тебе-то уж сам бог велел не улыбаться, а ненавидеть.
Тадеуш. А Эве?
Вуйцик. При чем здесь Эва?
Тадеуш. Она переводит из русской литературы и будет делать это несмотря ни на что. Да разве только Эва. Вспомни случай с Генриком Щенкевичем.
Вуйцик. Помню. Вся редакция встала на уши.
Тадеуш. Но он мечтал поехать в Россию и добился своего. И привез материал...
Вуйцик (ирония). Ну да, об охоте на медведя. Сильный материал, ничего не скажешь.
Тадеуш. Не упрощай. Это была статья на тему российской истории.
Вуйцик. Лучше бы он написал о том, как разрушали церкви, стреляли в крестные ходы, а священнослужителей закапывали живьем в землю! Тоже – исторические факты.
Тадеуш. Те, кто это делал, рано или поздно ответят за свои злодеяния.
Вуйцик. Кто их призовет к ответу? Бог?
Тадеуш. Люди. В первую очередь.
Вуйцик. Какие люди? О чем ты? Вспомни здешние политические процессы. Эти люди поддерживали смертные приговоры. Расстрелять! Уничтожить! Как бешеных собак! Вот что они кричали с пеной у рта.
Тадеуш. Я сказал: рано или поздно.
Вуйцик. Значит, в будущем? Потомки осудят своих отцов? «Прозреют, схватятся за голову». Да никогда, это же ясно, как белый день. А ты меня и впрямь удивляешь. Такое ощущение, что тебя поместили в санаторий, а не в концлагерь. (Отвернулся.)
Тадеуш (пауза; убирая блокнот в карман). Ничего-то ты не понял, Адам. К сожалению.
Вуйцик (короткая пауза; с усмешкой). Хотя здесь и был санаторий. Аккурат до нас.
Тадеуш. Дом отдыха.
Вуйцик. Ну да, Дом отдыха. Говорят, на конвертах до сих пор такие печати шлепают. (С жестом.) Бум! и для тех, кто не в курсе, мы – отдыхающие. Кстати, ты написал домой?
Тадеуш. Написал, а ты?
Вуйцик. Разумеется. Хоть это разрешили, чёрт бы их изодрал. (Спохватился.) Да, меня заставили переписать.
Тадеуш. Не тебя одного.
Вуйцик. Заставили переписать, чтобы в письме не было ни слова о тебе.
Тадеуш. Вот как?
Вуйцик (кивнув). Я, конечно, намекнул, что мы с тобой вместе. Да так замаскировал намёк, что поймут ли в Гродно? (Короткая пауза.) Но чем же Эхнер тебя невзлюбил?
Тадеуш. Да бог его знает. (Поднимаясь.) Ладно, пойдем, пока не превратились в ледяные глыбы.
Крик: «Базиль!!!» В окне барака загорается свет. Пленные просыпаются. Дверь кладовой распахнута настежь. Среди разбросанной утвари болтается в петле Захарский. Один из пленных возится с веревкой.
Пленный. Нож! Скорее!
Тадеуш и Вуйцик бросаются в барак.
Пленный 3. Нет ножа.
Пленный 6. У меня есть. (Достал из матраса нож, передал через других.)
Пленный срезает веревку, Захарского выносят из кладовой.
Врач. Пустите! Ну пропустите же! (Щупает Захарскому запястье, смотрит зрачки.)
Вбегают Тадеуш и Вуйцик.
Тадеуш. Жив?!
Вуйцик. В санчасть! Быстро!
Врач. Поздно.
***
Затемнение...
Свет падает на Сталина, Молотова, Берию и Ворошилова.
Берия. Тосковал по дому, говорят.
Ворошилов. А по мне так – одной тварью меньше.
Молотов. И всё же, подобные ЧП недопустимы.
Сталин. Отпусти, Господь, ему этот грех. Не суди его, Всевышний.
Пауза. Общий хохот.
10.
Санчасть Козельского лагеря. МЕДСЕСТРА возится с окровавленной пятерней Шорникова.
Шорников. Пристрелю заразу и – на мясо для контингента.
Медсестра. Сами виноваты, Антип Савельич.
Шорников. Я?
Медсестра. А то кто ж? Разве можно на собаку замахиваться. Да еще на такую грозную, как наш Тузик. (Пауза. Отрезала бинт.) Ну вот и всё. (Смотрит на покрасневшую физиономию Шорникова.) Ой, опять у вас давление разыгралось. Давайте-ка я вам...
Шорников. Потом. (Оглянулся на вход; тискает Медсестру.)
Медсестра. Антип Савельич, вы что-о?..
Шорников. Ну-ну-ну-ну-ну. (Повалил ее на стол лицом вниз, задирает халат, спускает трусы.)
Медсестра. Антип Савельич, увидеть же могут.
Шорников. Молчи, дура.
Медсестра. Да нас с вами за это... Ох!..
Шорников рыкнул, запыхтел. Появляется Кузьмин. Медсестра, взвизгнув и опрокинув со стола склянки, убегает в соседнюю комнату.
Шорников (заправляясь). Что тебе здесь надо?
Кузьмин. Таблетку.
Шорников. Какую таблетку?
Кузьмин. От желудка.
Шорников. Сходи посрать и все пройдет.
Кузьмин развернулся уходить.
Шорников. Кузьмин! (Подошел к нему.) А ну – в глаза мне.
Кузьмин обернулся, посмотрел хитро, подло.
Шорников. О том, что здесь видел – молчок. Понял?
Кузьмин. А если нет?
Шорников. Осмелел?!
Кузьмин. Ну не всё же вам смелым-то быть.
Шорников. Ишь ты, блядь. Никак, стукачком заделался?! Ну так я тя живо просвятю. Не ты ли, пес драный, Эхнера оборотнем называл? А кто проявлял сочувствие к висельнику?
Кузьмин. Я... не проявлял.
Шорников. Не ври. Кто мне говорил: надо похоронить его по-человечески? Чьи слова? Запомни, пикнуть не успеешь, как окажешься в кутузке. Ну, пшёл отсюда.
Кузьмин, пятясь, удаляется. Шорников щупает заболевший затылок, бросает взгляд на дверь, куда убежала Медсестра, достает из штанов мятую денежную купюру, кладет на стол и быстро выходит.
11.
Особое отделение Козельского лагеря. Кабинет Эхнера. Тадеуш и Эхнер сидят друг против друга. На столе – стопка писем в конвертах и часы Тадеуша. (Клетка с попугаем завешена тряпкой.)
Эхнер (через паузу). Соглашайтесь и забирайте ваши часы.
Тадеуш. Мне за них заплачено.
Эхнер. Считайте это моим подарком. Кстати, зачем вам деньги? (Кивнув на стопку писем.) Ну, кроме как...
Тадеуш. Только для этого: оплачивать корреспонденцию.
Эхнер. Понимаю, супруга, наверно, заждалась весточки. (Взял письмо.) Можно отправить хоть сегодня, хотите?
Тадеуш. Что-то мешает?
Эхнер. Надо переписать снова, только и всего.
Тадеуш. Под вашу диктовку?
Эхнер. Ну зачем же. Просто в рамках того, что дозволено писать. Но прежде – ваше решение. Я жду.
Тадеуш. Предложение заманчивое, не скрою...
Эхнер. Еще бы.
Тадеуш. ...Но пан забывает, что я журналист, а не доносчик.
Эхнер. Крепкий же вы орешек. (Встает, ходит.) Я постараюсь вам кое-что объяснить, если вы до сих пор этого не поняли. Ваши сердцещипательные беседы с Зарубиным – ничто. Зарубин здесь гость – ни больше, ни меньше. Козельский лагерь, каков он есть, находится в моем абсолютном подчинении. А это значит, что в моей власти сделать здешнюю жизнь кого бы то ни было невыносимой. И никто мне в этом не помешает. Скажу больше, никому даже в голову не придет инкриминировать мне превышение полномочий. Всем известна моя преданность делу партии и ненависть к ее врагам. Именно поэтому стереть в лагерную пыль вас или кого-то еще мне не составит труда, но! Но и облегчить пребывание в лагере я тоже могу кому угодно. Из этого следует, что ваша сговорчивость могла бы пойти вам на пользу. Ну а несговорчивость, как вы понимаете...
Стук в дверь.
Эхнер. Да?!
Появляется 2-й особист.
Эхнер. В чем дело?!
2-й особист. Товарищ младш...
Эхнер. Ну?!
2-й особист. Там этот... из отправленцев хочет говорить с вами.
Эхнер. Что ему нужно? (2-й особист пожал плечами.) Скажи, что я занят.
2-й особист. Как бы беспорядка не вышло.
Эхнер. Хорошо, пусть войдет.
2-й особист исчезает. Тадеуш поднимается.
Эхнер. Куда вы? Разговор не закончен. И потом, а как же ваше письмо?
Тадеуш садится на место. 2-й особист впускает ДАВИДА ЛИБЕРМАНА и закрывает за ним дверь. Либерман, увидев Тадеуша, останавливается в нерешительности.
Эхнер. Слушаю вас.
Либерман. Здравствуйте...
Эхнер. Говорите.
Либерман. Да-да. Моя фамилия Либерман. Зовут Давид Генделевич. (Смотрит, проверяя, понял ли собеседник намек.) Аптекарь из Кракова.
Эхнер. Суть дела?
Либерман. А дело, видите ли, в том... Одним словом, ходят разговоры, что некоторых из нас собираются отправлять домой. То есть, по обмену на пленённых немцами.
Эхнер. И что же?
Либерман. Но я... я бы хотел остаться в вашей стране. (Как заученное.) Я полюбил ее всем сердцем, считаю общественный строй Советского Союза самым справедливым в мире, где человек любой национальности...
Эхнер. Я понял вас, но это невозможно.
Либерман. Почему?
Эхнер. Потому что есть приказ, и я обязан его выполнить.
Либерман. Но... вероятно... в данном случае можно сделать исключение?
Эхнер. Никаких исключений быть не может. Счастливого пути в Краков.
Либерман. Но там гитлеровцы. Мне удалось бежать от них в самый последний момент. Ведь я, как вы догадываетесь...
Эхнер. Хватит! (Взял из сейфа документ.) Слушайте и передайте остальным. «Рассмотрев присланные Вами заявления военнопленных о нежелании выехать к месту жительства: на территорию, отошедшую к Германии, Управление по делам военнопленных выставленные ими мотивы считает несостоятельными. Этим военнопленным необходимо обстоятельно разъяснить, что они должны возвращаться к месту их постоянного жительства, и направить их к месту жительства». Вам все ясно?
Либерман. Да, но ваши начальники, видимо, недопонимают, что для таких как я это равносильно... Но вы-то, лично вы должны меня понять.
Эхнер. Что вы имеете в виду?
Либерман. Ведь мы с вами, в некотором роде... одной крови.
Эхнер. Кто вам это сказал? Я не имею никакого отношения к вашей братии, слышите?!
Либерман. Да-да, конечно, простите ради бога. А, может быть...? (Снимает с шеи золотой медальон.) Возьмите, больше у меня ничего нет.
Эхнер (пауза). А ну пошел вон.
Либерман (падает на колени, обняв Эхнера за ноги и уронив медальон на пол). Не губите.
Эхнер. Это еще что такое?
Либерман. Умоляю вас, не губите! Я не хочу к ним! Не хочу!
Эхнер (отталкивая его). Мухин!
Либерман рыдает на полу. Тадеуш сидит, в ярости сжимая кулаки. Влетает 2-й особист.
Эхнер. Убрать.
2-й особист сгребает Либермана в охапку. Эхнер поднимает медальон, сует ему в карман шинели. Либерман и 2-й особист удаляются.
Эхнер. Будь все трижды проклято. (Кладет документ в сейф; поглядывая на Тадеуша, наливает воду в стакан.) Что с вами?
Тадеуш. Не страшно отправлять людей на верную гибель?
Эхнер. Подумайте лучше о себе. (Залпом выпил воду.) Ну что, вернемся к нашим баранам?
Тадеуш. Без меня.
Эхнер. Вы отказываетесь?
Тадеуш. Я уже все сказал. Другого ответа не будет.
Эхнер (пауза). Что ж, очень жаль. (Взял со стола письмо.) Корреспонденция, значит? Ну-ну. (Бросил письмо в печь.) Вот так, пан Ковальский. А письмецо вашего приятеля отошлем. Он же любит супругу, верно?
12.
Минуту спустя Тадеуш и Вуйцик быстро идут по территории лагеря.
Тадеуш. Распоряжаться людскими жизнями как вздумается! Мерзавцы! Какие же они мерзавцы!
Вуйцик. Наконец-то ты это понял, но криком ты никого не спасешь.
Тадеуш. Отстань, вечно ты со своими советами.
Вуйцик. Могу и отстать, тоже мне. (Идет в сторону.)
Тадеуш (резко остановился). Адам, погоди.
Вуйцик остановился. Тадеуш подошел к нему.
Вуйцик. Ну? Чего?
Тадеуш. Прости. Пожалуйста, прости. (Огляделся по сторонам.) Послушай. Хочешь заниматься журналистикой?
Вуйцик. То есть?
Тадеуш. Здесь, в лагере. Хочешь или нет?
Вуйцик. С тобой не соскучишься. Разумеется, хочу. Но как?
Тадеуш. Есть одна задумка. Пошли.
Уходят.
***
Затемнение...
Свет падает на Сталина, Молотова, Берию, Калинина, Ворошилова и Микояна.
Сталин (напряженно смотрит на Микояна; после паузы). А ты что скажешь, Анастас?
Микоян (испуганно). Я?
Сталин. Ты.
Микоян. С одной стороны, конечно... Но с другой... А, в общем, я как все.
Сталин. А все – это Сталин?
Микоян. Безусловно.
Ворошилов. Только Сталин.
Молотов. И спору нет.
Сталин. Ах вы, жуки, жуки. Ну, раз так, спешить не будем.
Калинин. Конечно, надо всё обдумать. Такое дело...
Берия. Дайте мне приказ, и я начну хоть завтра!
Сталин (Берии). Не горячись. (Обращаясь к остальным.) Сперва встретим Новый год. Он будет високосным, а что это значит?
Все. Что?
Сталин. А это значит, что кому-то в нем повезет, ну а кому-то не очень.
Молчание.
Окончание https://www.chayka.org/node/8461
[1] В 2017 г. пьеса переведена на польский язык.
Добавить комментарий