30 сентября 2017 года исполнилось 100 лет со дня рождения легендарного руководителя театра на Таганке, актера и режиссера Юрия Любимова. На канале КУЛЬТУРА прошло несколько передач, посвященных Мастеру. Назову телефильм «Это моя свобода», сделанный на основе интервью Юрия Петровича Анатолию Смелянскому в 2004 году, программу «Наблюдатель» с участием Вениамина Смехова, Михаила Левитина и Александра Филиппенко, а также торжественный концерт, прошедший 30 сентября в Большом театре и показанный по ТВ.
У людей такого масштаба и обаяния, как Юрий Любимов, всегда много поклонников, учеников, обожателей, фанатов. Но подозреваю, что были у Юрия Петровича и враги. Самого сильного и мстительного можно обозначить словосочетанием «советская власть».
Высшее руководство страны следило за его неуемной, вызывающей неизменный интерес зрителей работой с подозрительностью.
Любимов пришел на Таганку (Московский театр драмы и комедии) в 1964 году. Пришел в театр, который зрители не посещали.
Будучи школьницей и живя в относительной близости к Таганке, помню наш школьный культпоход в этот театр в долюбимовскую эпоху. Культпоход был, но что за спектакль смотрели, – сказать не могу. Скучно, монотонно, НЕИНТЕРЕСНО.
Было удивительно, что через несколько лет этот театр "загремел" не только на весь Союз - на весь мир! В общем происходила та же история, что и с Кириллом Серебренниковым, превратившим непосещаемый театр Гоголя в зону энергетического притяжения для зрителя, особенно молодого. Конец этой истории однако печален для обоих – видно, не любит власть, когда народец раскрепощается и позволяет себе от души веселиться, словно ее, власти, нет в натуре.
Любимов, воспитанник вахтанговской школы, пришел в Театр как реорганизатор, он оставил в нем немногих «старичков» (среди прочих молодого талантливого Вениамина Смехова) и влил в труппу бывших студентов Щукинки, в 1963 году сыгравших под его руководством пьесу Бертольта Брехта «Добрый человек из Сезуана». С того и началось.
20 лет, вплоть до 1984 года, Юрий Петрович вел свой корабль от успеха к успеху. Не было в Москве театра более привлекательного, модного, громкого, чем Таганка.
И не сказать, что все было гладко. Спектакль «Кузькин» по повести «Живой» Бориса Можаева был запрещен. То был 1968, время оккупации советскими войсками революционной Праги, брожения интеллигенции, выхода восьмерых протестантов на Красную площадь...
Цензура свирепствовала. Советская идеология насаждалась со страшной силой. Был и еще спектакль по стихам Вознесенского «Берегите ваши лица» (1970), который запретили, как говорят, из-за песни Высоцкого. Называют разные песни, кто «Охоту на волков», кто «Тот, который не стрелял». Я больше верю второй версии. Уж больно эта песня, спетая от лица того, кого расстреливают свои же, продирающая до печенок, похожа на «антисоветскую».
Но в общем Юрий Петрович умел отражать атаки. И не сказать, что «власти» его не любили. Своей уверенной хозяйской повадкой, крепкой статью, мужественной красотой лица и фигуры не мог он не внушать хлипким советским чиновникам уважение и даже отчасти восхищение. Но когда чиновники, та же Фурцева, входили в раж, приходилось «идти на уступки», что дорого стоило и режиссеру, и его актерам.
В 1980-х гг., особенно после смерти Брежнева, находившегося при власти 18 лет (1964-1982), за Таганку взялись с особым рвением.
Сначала был запрещен спектакль о Владимире Высоцком, поставленный труппой Таганки после смерти замечательного артиста и барда (1981), потом последовал запрет на пушкинского «Бориса Годунова» (1982), а в 1984 году Юрий Любимов, находившийся тогда в Лондоне, узнал, что он освобожден от должности художественного руководителя театра на Таганке и лишен советского гражданства. Это ли не свидетельство какой-то редкой, прямо-таки патологической нелюбви?
Запрет спектакля о Высоцком можно хотя бы логически объяснить – власти боялись того громадного влияния, которое было у народного любимца, пытались помешать его «общественным» похоронам (и это при том, что втайне слушали записанные на магнитофон ставшие народными его песни). Что до «Бориса Годунова», то этой истории с трудом веришь, так она смахивает на анекдот.
Правда, сегодня, после того как Серебренникова обвинили в том, что спектакль «Сон в Летнюю ночь», который видели сотни зрителей, он не поставил, тем самым украв у государства деньги, уже даже и на историю с Любимовым смотришь снисходительнее.
Оказывается, сменивший Брежнева на посту Генсека Юрий Андропов, был в юности моряком. Ни Любимов, ни Золотухин, исполнявший роль Гришки Отрепьева, этого не знали – и в простоте душевной надели на Самозванца тельняшку. Роковой намек, который был «расшифрован» в доносе, поступившем Генсеку от некоего любимовского собрата по ремеслу. Дескать, намекают, что после Брежнева пришел Андропов – Самозванец.
Согласитесь, смешно и жутко.
Оставшись за границей (вернее, насильно там оставленный), Любимов не пропал. Его знали, любили, он ставил по всей Европе, в Израиле, США. После семи лет изгнания, в 1988 году, в горбачевскую Перестройку, Юрий Петрович с триумфом вернулся на родину.
Про дальнейшее – раздел Таганки, уход режиссера из своего театра за три года до смерти, его работу над «Бесами» в театре Вахтангова и «Князем Игорем» в Большом, - вы сами все знаете.
Хочу написать хоть немного о своем понимании любимовской Таганки.
Вениамин Смехов возводит ее генеалогию к мюзиклу «Вестсайдская история», который Юрий Любимов увидел на Бродвее, увидел – и был потрясен. Скорей всего, так. Ведь первое, что поражало в театре на Таганке – его небывалая энергетика, движение, динамичность, молодость и импровизационный настрой актеров, органическое слияние действия с музыкой, песней, зонгами, шансоном...
В разговоре со Смелянским Любимов говорит, что работу над спектаклем всегда начинает с музыки... Были тому предпосылки и в биографии самого Любимова. Все же он вахтанговец, наследующий карнавальной традиции Евгения Багратионовича. В юности он служил в Ансамбле НКВД, и хотя не пел и не танцевал, а вел на пару с Эрдманом конферанс, все же этот синтетический коллектив, соревновавшийся с Краснознаменным Ансамблем, мог оказать на него влияние. Все его актеры, за редким исключением (Алла Демидова, например) поют, играют, легко, гибко и красиво двигаются.
В первых спектаклях Таганки зал был заворожен Золотухиным, выступавшим в наряде Пьеро и певшим «под Вертинского». Вертинский был еще под запретом, а Золотухин ему подражал – и очень неплохо. Было это в спектакле по Джону Риду «Десять дней, которые потрясли мир». Там же звучали частушки, играла гармошка. Спектакль начинался прямо у входа в театр, когда красноармейцы накалывали на штыки ваши билеты. Этот спектакль заряжал публику энтузиазмом революции. А в «Добром человеке» поражала актриса Славина. Никогда больше не слышала такого истошного крика. Она играла двух брехтовских героев – хорошего и плохого, - но не помню, чтобы градус ее крика снижался хоть на децибелл. В этом спектакле пелись зонги. Нам не повезло, в роли летчика в тот раз был не Высоцкий, но спектакль я запомнила – таким ярким, необычным и громким во всех смыслах он был.
Сказать, что я стала фанатом Таганки, нельзя. Уже тогда мне хотелось чего-то другого, и позже, посмотрев работы Эфроса, я нашла именно в нем «своего» режиссера. Но могу сказать, что о Таганке говорили, о ней спорили, она была именно тем театром, который был нужен людям в эпоху окончания «оттепели» и наступления тяжелого брежневского застоя...
Любимов сделал ставку на Поэзию. Выписываю из его афиши 1960-1970-х:
«Антимиры» А. Вознесенского (1965), «Павшие и живые. Поэтическое представление» (1965), «Послушайте!» по Владимиру Маяковскому (1967), «Пугачев» по поэме Есенина (1967), «Под кожей статуи Свободы» по поэме Евтушенко (1972), «Товарищ, верь!» по Пушкину (1973)
Сплошной поэтический театр! Этот театр давал возможность выплеснуть эмоции и заразить ими зал, прослоить спектакль музыкой, снабдить ритмом, движением, а еще - разнообразными средствами выразить образный мир Поэта. Иногда на грани фола. Помню сцену «Бани» в «Антимирах» Вознесенского и то, как я, девочка скромная, сочувствовала занятой в ней Алле Демидовой.
Таганка работала в основном со стихами "громких", публицистических поэтов - Маяковского, Вознесенского, Евтушенко. Двое последних, были моими современниками, собирали стадионы на свои концерты, их обожала молодежь, причем по обе стороны океана (их выпускали за рубеж в качестве "культурных агентов"). Лично мне всегда нравилась тихая поэзия, та, которую читаешь наедине. Но потрясающее чтение Вознесенского и Евтушенко не могло не увлечь...
Поэтический спектакль средствами такого театра, как Таганка, решался прекрасно, а вот спектакль по Чехову... Помню, что с «Трех сестер» (1981) я убежала, не выдержала «издевательства», как мне тогда казалось, над чеховскими героями. Вершинин, начинавший произносить свои монологи», тут же захлопывался остальными персонажами. Понятно, что это «такой прием», но меня он раздражал, как и слишком громкие звуки (колокола?, колокольчиков? Сейчас не вспомню), раздававшиеся на протяжении спектакля. В общем сбежала с половины. Но успела полюбоваться на вдруг раздвинутую стену, в проеме которой сияла вечерняя Москва, куда так стремились чеховские героини. Это было хорошо!
Еще на один спектакль, который тогда «гремел», я просто не пошла, хотя мне предлагали контрамарку. Говорю о спектакле «А зори здесь тихие» (1971) по Борису Васильеву.
Помню, я удивлялась, как оппозиционный театр может взять для постановки такую явно «советскую», насквозь фальшивую вещь (лживость ощущалась мною, несмотря на восторженные рецензии). И вот сейчас я с большим удовольствием услышала в интервью Любимова следующий обмен репликами о «Зорях». Смелянский: «Был великий спектакль!» Любимов: «Вы понимаете, что это не очень хорошая литература?»
В 1972 году театр поставил спектакль по поэме Евтушенко «Под кожей статуи Свободы».
Посмотрела сейчас эту поэму, она о трагических событих в Америке, случившихся в 1968 году, - убийстве Мартина Лютера Кинга и спустя два месяца – Роберта Кеннеди. Понятно, что поэт недоумевает, как такое могло случиться в «свободной» стране Америке.
А я подумала сейчас вот о чем. Можно ли было написать про другое событие, случившееся в то же время в советской стране? Оно называлось «Ввод ограниченного контингента советских войск для подавления антисоветского мятежа в братской Чехословакии», и Евтушенко против него выступал - мы знаем, что он послал телеграмму со своим протестом в Цека партии.
А вот написать про это поэму и тем более поставить на эту тему спектакль – было невозможно – и Евтушенко, и Любимову. Брались за более проходные темы, в этом смысле «непорядки» в Америке были темой весьма подходящей. Говорю это не в упрек, прекрасно понимая, какая погода стояла тогда на дворе.
Буквально два слова об одной роли Юрия Любимова. Он сыграл Мольера в спектакле, а потом телефильме Анатолия Эфроса «Жизнь господина де Мольера» по Михаилу Булгакову. Сыграл гениально. Да и весь спектакль замечательный! Какие там Броневой! Гафт! Ольга Яковлева! Лев Круглый! Но Мольер -Любимов выделяется и на этом звездном фоне.
Сам Юрий Петрович считал, что Эфрос взял его на эту роль, так как он, Любимов, режиссер и потому может обращаться с артистами... Не знаю, так ли это. Любимов здесь играет в «психологическом ключе», ничем не напоминающем приемы его собственного театра. Ни песен, ни танцев, ни эффектов. Лица. Слова. Скупые жесты...
Посмотрите, какие глаза у Мольера перед смертью! Любимовский Мольер умирает на сцене, как и реальный великий сочинитель комедий. Сам Юрий Петрович Любимов умер во сне, за три года до своего столетия.
Смерть во сне – привилегия праведников. Похоронен он на Донском кладбище в Москве. Земля да будет ему пухом!
***
Это моя свобода. Юрий Любимов
***
Наблюдатель. 100 лет Юрию Любимову
Добавить комментарий