История, которая я хочу вам рассказать, случилась не вчера и вообще не относится к числу историй, которые можно рассказать просто так. Она должна как-то вызреть и вообще-то не всякому её расскажешь. Дело в том, что тут много деталей, я бы сказал, личных деталей, которые можно рассказать только людям, на чьё понимание ты рассчитываешь.
И даже если ты будешь рассказывать как бы не о себе – дескать, это произошло с каким-то другим человеком, люди всегда подумают, что это твоя история, что именно у тебя в жизни она произошла. Так уж устроены люди, даже самые близкие и доверчивые.
Но тем не менее, я решился рассказать эту историю. Она в общем-то страшновата. И не то, чтобы я кого-то хотел напугать, это совсем не в моих целях, а напугать, кстати, гораздо легче, чем насмешить, и к тому же я совсем не могу пугать, я, скорее, люблю смешить – дело совсем не в этом.
И предупреждаю, это совсем не история в духе Даниила Хармса, когда рассказчик как будто собирается рассказать нечто, ходит вокруг да около, плетёт словеса, перескакивает с одного на другое, а в итоге ничего не говорит, либо преподносит абсурд, который читатель почему-то должен считать поучительным.
Нет, у меня получится совсем другая история, действительно поучительная, с началом и концом. Начало у меня вроде есть, раз я уже начал. Да и конец предвидится: я вам обещаю. Необычным он будет, хотя пока его и не видно. Тем не менее...
Да, я подумал, что в моей истории много такого, что не совсем к ней относится. Оно может затенить общее течение. Так что я опущу лишние подробности, которые просто отвлекают внимание. А с другой стороны, в деталях есть нечто, что мгновенно отражает целое, и схватить его легче. И есть какое-то «чуть-чуть», без чего и не обойтись. Оно-то и создаёт суть искусства.
Нет, пожалуй, в моей истории, никак не обойтись без мелочей и подробностей. Проблема только в том, что многие детали я начисто запамятовал, а некоторые – тут вот какое дело – большинство участников этой, вполне правдивой истории всё ещё живо, и мне бы, по-хорошему, надо бы спросить у них разрешения, можно ли это рассказать или нет, или рассказать, как-то меняя, но узнаваемо.
Да и о себе – кое-что совсем не хочется рассказывать, есть моменты, не то чтобы позорные, но сугубо личные, делиться которыми почти предосудительно..
И где-то краешком возникает такое, что условно – совершенно условно – можно назвать «смысл жизни». И что же наворачивается вокруг этого пресловутого смысла? Глубина, отсвечивающая своей радужной неопределённостью? Томительное ожидание с привкусом филигранной скуки? И – откуда я могу знать? – может быть, это мистификация, переходящая в навязчивую автопародию и сладостную графоманию, и дальше, дальше – к постшизофрении в состоянии неустойчивой ремиссии. И вот что я вам скажу, хоть вы не поверите, речь всё-таки идёт о «смысле жизни», разумеется, о нём...
Конечно, я мог бы продолжать и дальше, нагнетая интерес или, точнее, иллюзию интереса. Меня, собственно, ничто не останавливает. Ничто, кроме самой истории, которую – по причинам, от меня не зависящим, всё ещё нельзя рассказать. И справиться с этим невозможно, хотя изменение может произойти внезапно, но вполне ожидаемо.
И точка, которую я сейчас собираюсь поставить, может значить гораздо больше, чем предполагалось вначале.
Добавить комментарий