-Ты счастлив, ха? – говорит он в раздумье.
Он повторяет эту фразу несколько раз во время нашей двухчасовой встречи. Он не переспрашивает. Повторяет оттого, что пытается понять, почему я оцениваю сегодняшнюю мою жизнь совсем не так, как чувствует ее он…
Мы живем по разные стороны американского континента. Видимся раза два-три в году, когда я приезжаю на побережье Тихого. Встречаемся на том же месте, в маленьком городке Сан-Клименте, куда он добирается из Сан-Диего на автобусе, а я - из Лос-Анджелеса на прокатной машине. Когда прибывает автобус и он выходит из него с рюкзачком на плечах, мы идем к моей машине на парковке, я усаживаю его и везу к океану. Паркую автомобиль, и мы идем к пирсу. Пересекаем железнодорожные пути – они проходят здесь чуть ли не у самого выхода на пляж—и направляемся к кафе. Находим столик поближе к воде, заказываем ланч.
Мы знакомы и дружны уже немало лет. Оба – иммигранты, приехали в Америку уже взрослыми, он – из Болгарии, я - из Союза. Оба учились в аспирантуре, где и, познакомившись, со временем подружились. До сравнительно недавнего времени наши жизни проходили по одному и тому же курсу. Оба были женаты на женщинах, страдавших от алкоголизма, который, в конце концов, и разрушил наши семьи. Оба пережили травму развода. Оба тосковали по нашим детям, которых могли видеть лишь урывками, на свиданиях, он – сына, я – дочь.
Впрочем, общая беда и сблизила нас. Как выяснилось, друзья не только познаются в беде, но и приобретаются в ней...
Уйдя на пенсию, мой друг увлёкся гончарным делом. У него выходят чудесные расписные пиалы. Когда я однажды, приехав в Сан-Диего, навестил его на дому, то был поражен, увидев стопы пиал, обернутых в газетную бумагу. Они громоздились вдоль стены его спальни в несколько рядов.
Я знал, что пенсия у моегo друга небольшая, и потому спросил:
- Почему бы тебе их не продать? Пиалы у тебя - просто загляденье. Покупатели наверняка найдутся….
- А! - махнул он рукой. - некогда мне с этим возиться. Делать их, раскрашивать мне нравится. Можно весь день сидеть за кругом.... Порой сам не знаешь, что возникает под руками … Меняешь краски на ходу, ждёшь, замираешь. А продавать – скука смертная.
Вот и вся его отговорка. В каждую нашу встречу он дарит мне пиалу-другую. Сначала я отвозил его пиалы домой в багаже. Потом стал дарить. Сначала дочери, потом другим своим друзьям...
Вот во время одной из таких встреч я и поделился с ним, сказав, что у меня теперь на круг - пожалуй, самая безоблачная пора моей жизни. Бабье лето, так сказать… Я чувствую себя куда спокойней по сравнению с тем временем, когда был намного моложе. Дочь уже взрослая. Обзавелась семьей. У меня появились внуки. Конечно, прошлое невозможно похоронить. Оно никогда и не уходит совсем. До сих пор, когда вспоминаю детский голос в трубке… Или, когда, роясь в старых бумагах, натыкаюсь на ее рисунки, присланные мне, с надписью печатными буквами I LOVE YOU DADDY, у меня от горя, пережитого задним числом, сжимается горло....
Но случается это теперь, слава Богу, не так часто. Я живу на сбережения, которых, учитывая мой неприхотливый образ жизни, должно хватить до конца моих дней. У меня много свободного времени, и потому могу заниматься именно тем, что нравится, а не тем, что делать должен, чтоб зарабатывать на жизнь, как это было в молодые годы.
Мы сидим в кафе на пирсе, уходящем стрелой в океан. Время от времени дощатый пол под нами вздрагивает от удара волн о сваи.
Мой друг выслушивает меня с удивлением.
- Ты счастлив, ха? – повторяет он несколько раз через короткие промежутки времени.
Затем говорит, глядя вдаль, в серо-голубые волны на горизонте, что, несмотря на боль развода и ведра грязи, которые бывшая жена вылила на него публично, обвиняя в самых ужасных вещах, которые только можно себе представить, он все равно не жалеет, что женился на ней.
- Нам было хорошо вместе, когда мы встретились. И еще некоторое время после этого, - говорит он, все так же, оборотясь к океану невидящими глазами.
Затем, после долгой паузы, продолжает ровным голосом, все так же глядя вдаль, в океанские волны, которые продолжают катить и биться под нами о деревянные сваи под дощатым полом нашего кафе:
- Мы уже не жили вместе, но еще не были разведены. И мы все еще спали вместе. Она приходила ко мне, и мы занимались любовью всю ночь напролет.
Она появлялась в дверях, и ни говоря ни слова, они бросались друг к другу в объятия. Он помнил, как мутился его разум от ее прерывистого дыхания рядом, на его подушке… Как под его пальцами, истово ласкающими ее, становилась шершавой от возбуждения кожа ее бедер… Как пахли нестерпимо возбуждающе ее волосы, которые спадали на ее лицо, когда она, наклонившись, скакала верхом на нем, словно на сладчайшей в мире лошадке…. Как на его губах возникал вкус горького миндаля после долгого, длиной в вечность, поцелуя… Как закатывались к небу в агонии страсти ее огромные серые глаза… Только увидев это, он понял, что именно французы называют «маленькой смертью» …
За это все отдашь, думал он. Все! Даже жизнь... К чему она ему теперь, когда, старик, он стал невидимкой! У него длинная седая борода. В шее - боль, если повернешь голову под каким-то не таким углом. Когда идет по улице и его окликают, он поворачивается всем телом, как это делает волк, а не собака…. Проходит мимо молодой полногубой красавицы, хочет остановиться, найти повод заговорить с ней, ни для чего более, чтоб поглядеть на нее, полюбоваться. Это так наполняет жизнь! Но она его в упор не видит, как будто он сделан из стекла. Невидимый человек - это не только негр в Америке пятидесятых годов, о чем так проникновенно рассказал Ральф Эллисон в своей книге, а он, белый человек, старик теперь…
Так что появись вдруг бывшая на пороге его квартиры, он бы все ей тут же снова, не задумываясь, простил, если б можно было - хотя бы на час! -испытать, вернуть миндальный вкус на губах, услышать ее прерывистое, когда будто она убегает от смертельной опасности, дыхание…
- Знаю, это звучит смешно, - говорит он, глядя поверх моей головы на танкер, дымящий трубами на горизонте, - но иногда ловлю себя на том, что принимаю старение как наказание за что-то плохое, мной содеянное. Недоумеваю… Обозреваю прожитую свою жизнь и недоумеваю, за что же меня наказывать? Я жил сравнительно честную жизнь… Подлостей не делал...
- А! - махнул он рукой, оставив надежду понять логику того, что произошло с ним.
Нам подали устрицы, которые он, сам удивляясь, с жадностью съел.
- Надо же, - пожал он плечами, - я давно вроде бы и вкус потерял… Говорят, это признак надвигающегося Альцаймера, - проговорил он спокойно, как будто речь шла о прогнозе на легкий дождик.
- Я знаю, что нас всех ждет, в конце концов, - говорит он с легким смешком, почувствовав мою растерянность. – Я думаю, что страх перед смертью преувеличен. Не боимся же мы засыпать каждую ночь, хотя никаких гарантий, что проснемся, никто нам не даёт...
- Представляешь, снилось на днях, - продолжает он, глядя в сторону океана. - У бывшей появился молодой любовник. Обнаруживаю их, взобравшись на чердак нашего -когда-то - дома. Вижу их спины. Они сидят обнаженные, обняв друг друга. Я узнаю ее по бледным веснушкам на левом плече. Мне они всегда напоминали венчик ранней мимозы… Говорю ей, не дожидаясь, пока обернется ко мне: «Можешь мне больше не звонить» … Она мне так же, не оборачиваясь, глухим голосом: «Как же ты без меня справишься?» «Ничего, обойдусь», - говорю уверенно. И просыпаюсь с тяжелым сердцем. «Можешь мне больше не звонить!» … - хохотнул он. - Интересно, какой идиот пишет сценарии снов? Она мне уже двадцать лет, как не звонит…
Ланч кончается. Мы расстаемся до следующего моего приезда. Мой друг поворачивается всем телом, направляясь к автобусной остановке. Я иду к своей машине.
Добавить комментарий