Талант и социум, вот тема сей встречи. То, что она состоялась, тоже ведь действие сил. Прибытие Павленского на Запад – проблема для администрации Франции, ибо здесь он попросил политического убежища. Как быть? Он ведь поджег дверь здания кагебе в Москве, а в Париже кагебе открыл свой «духовно-культурный центр».
Павленский сделал нечто большее: он предложил метафору истории России последних 100 лет, завернувшись голым в колючую проволоку. Лично я почувствовал облегчение от этого «Тела», освобождение от бесконечных объяснений западным людям, что такое «советский период». Наглядность, достойная идеи, сама идея, не находящая словесного выражения. Великое произведение искусства.
Известность Павленского вытянула на авансцену Комара из комфорта знаменитости; также неизвестно, согласился бы Оскар Рабин придти на встречу, если бы его не притянуло многолетнее знакомство с Комаром, более того, боевое сотрудничество 1974 года на «бульдозерной выставке».
Тема встречи была шире «конкретной политической ситуации». Талант и социум, да, художник и социальный контекст. Сей последний – очень разный у Павленского и Комара. Первый работает в политически жесткой и морально жидкой, разложившейся утинской России. Комар – на Западе, где полиция свое свое существование не афиширует, а общество руководствуется набором деонтологий, этикетов, вытекших из католической этики.
Поджог двери здания кагебе – жест революционера. И артиста, понимаюшего символическую значимость отдельного жеста. Он не изобрел это здание и эту дверь, они –реальность, и она реагирует: в результате этой акции, названной Павленским «Угроза», возникла угроза для самой жизни артиста. Но и впечатление в обществе и в мире от акции Павленского было не маленьким. Она – освободительная. Люди боятся о кагебе упоминать, а он поджег им дверь!
У Комара нет этого преимущества «твердого контекста», когда достаточно его атаковать – и ты у всех на виду. Нет и связанного с этим преимуществом риска, – одиночку так легко ликвидировать. Комару приходится создавать сначала контекст, а потом уж и произведение; собственно, теперь контекст и есть произведение, – оболочка не обязательно значительной идеи. Комар должен привести с собой слона и дать ему кисть для рисования, – заменить себя им, если уж не получается его из себя сделать.
Что ж теперь будет? Уже можно купить по-французски книгу «Случай Павленского» (Le cas Pavlenski), вышедшую в новом издательстве Louison, делающем ставку на элегантность оформления: книгу с красным обрезом, в твердом переплете, 29 евро, – такую новый русский и его французские друзья понесут домой в 16 район в элегантной сумочке Louis Vitton.
Нужно заметить: Павленский не понимает Христа, он Его помещает среди прочих угнетателей, – не видя, что неприятие угнетения воспитано христианством.
* * *
Искусство, возможно, на пути к новой типологии. «Художник и контекст» приобретает в архитектуре модус «художник и материал». Когда-то давно он строил стену и собор из камня, следуя здравому смыслу: чем толще стена, тем прочнее. В 13 веке произошла в головах революция, осозналось, что кроме и прежде толщины есть равновесие частей, эквилибр, и к небу поднялась готика. 19 век обнаружил и освоил металл как строительный материал, но еще Эйфель в своей башне пользуется контрфорсами и аркбутанами готики. Ну, а теперь архитектор имеет в своем распоряжении материалы для практически любых форм. Ничто ему не мешает выразить свою личность еще полнее, не оставляя в тени ни одной своей прихоти и похоти.
Результат неожиданен: город уникальных зданий, неповторимых, ибо повторения не нужны. Откуда же скука их, собранных вместе, например, парижского Дефанса, тоска и уныние «музея современного искусства» (из него я в Мюнхене убежал), с чем в Бобуре борются постоянным обновлением экспозиции.
P.S. Артист частенько пророчет о себе, или реальность подстраивается к артисту. Так и Павленский сначала завернулся в колючую проволоку, а потом увидел подпись следователя на постановлении о возбуждении уголовного дела: эта подпись напоминала кокон из колючей проволоки Павленского!
* * *
Павленский совершает акции такого рода, на которые нет готовой реакции, ни эстетической, ни политической. Даже эмоциональная реакция в тупике. Здравый смысл копошится, бормочет о «сумасшествии».
В самом деле, прибил к брусчатке нежнейшую часть мужчины, завернулся в колючую проволоку, зашил рот. Сожигание гебешной двери уже как-то проще и политичнее, но предыдущие произведения артиста-членовредителя не исчезли, стоят с ним рядом, усиливают его образ – и таинственным образом его защищают.
Впрочем, его удары по собственному телу имеют образцы – самосожжение Яна Палаха, например. И никто не говорит, что Палах был сумасшедшим. Он испытал такое сильное страдание от нашествия гебешной Московии, что облегчение искал в смерти через огонь.
Сумасшедший ли Павленский, или это реакция нормального человека на сумасшедшую власть? Зашил рот – а власть убивает журналистов, колючая проволока – но ведь ею обильно пользуется московское государство, забил гвоздь – но что это рядом с трупами Каширки, Дубровки, Беслана, сбитых гражданских самолетов?
Павленский не противится власти так, как кажется разумным здравому смыслом, – оружием, организацией сопротивления. Его действия похожи скорее на приемы дзюдо: он действия власти, покрытые камуфляжем лжи, обнажает на самом себе, наглядно, и так, что разум немеет и созерцает, пытаясь понять, придумать ответ.
Причем озадачен разум всех видов сложности, вплоть до уличных полицейских и политиков. Павленский обнажает сущность русского кагебизма перед внешним миром, перед Западом, который все никак не может «понять», и не сможет, ибо он ищет свои мотивы – в действиях Московии, – выгоду, доходы, влияние там побольше, тут тоже. Загадка же в том, что мотивы Московии другие, – это наслаждение абсолютной властью над всем миром, достижение которой не знает никаких моральных правил и ограничений.
Кто-то назвал акции Павленского поэзией. И что же, она есть в обнаженном теле, завернутом в колючую проволоку. Глаз и сердце ее понимают, но разум никак не может выразить в своих понятиях.
