В начале восьмидесятых в один из восточноевропейских городов прибыла небольшая советская делегация отличников народного хозяйства. Возглавляла ее Лазаренко – чиновница союзного министерства, бойкая, улыбчивая брюнетка в крупных очках. Помогал ей Кочарян – старик с военной выправкой, представлявшийся директором завода. Мне, журналисту столичной газеты, предстояло составлять ежедневные отчеты и «отписаться по итогам», опубликовав подробные путевые заметки.
Поездка как поездка, – в Союзе такие группы, как помнят многие, отправляли за рубеж сотнями. Наша отличалась почти полностью мужским составом и служебным характером визита. Неизменный в таких случаях инструктаж был не слишком строгим – ведь мы выезжали в дружественную страну. И все бы пошло по накатанному сценарию, если бы не…
Еще на предварительных сборах среди нас сразу определился заводила, или, как говорят психологи, неформальный лидер – директор подмосковной птицефабрики Эрнест Лацис. Потомок обрусевших прибалтов, высокий, белокурый, спортивного вида балагур, он смело выказывал признаки свободомыслия. Эта его черта во многом и предопределила судьбу нашей командировки.
По приезде нас поселили в «приличном» отеле. В гостинице, как выяснилось, жили исключительно «наши», то есть граждане социалистических стран, – соответственным оказался и предоставляемый хозяевами комфорт. Но и это для многих, впервые выехавших за рубеж, казалось в диковинку.
В гостиничном ресторане нас накормили шницелем и еще не помню чем. Дальше в только что розданной программе первого дня значились пешая прогулка по городу, а позже – концерт в филармонии. Остаток суток был относительно свободным, перспектива пресного вечера ничего не сулила, и я присоединился к собравшимся в вестибюле вокруг Лациса передовикам, чтобы эту унылую перспективу обсудить. И успел услышать только что сказанную им, почему-то по-английски, фразу:
– Sink or swim[1]!..
Подойдя к стоявшему рядом с креслами таксофону, Эрнест набрал какой-то номер и стал тихо разговаривать. Глаза его поблескивали. Беседуя, он поглядывал по сторонам.
– We were eleven, – доносились его негромкие реплики, – and let you be eight[2]…
Дальше наш загадочный спутник заговорил про какой-то “Seventh Heaven”[3]. По правде говоря, странно было слышать это название, понятное любому бывавшему в Останкино, здесь, в далеком заморском городе.
– See you in an hour at the appointed place, John[4], – прощаясь, сказал Эрнест так, словно собирался на ответственное задание. У него был вид молодого начальника, выполнившего план, несмотря на суровые погодные условия.
– Сейчас, – обратился он к нам, потирая ладони, – все отправимся в одно шикарное место.
Видно было, что эту встречу со своими иностранными друзьями Эрнест планировал загодя и доволен ее подготовкой.
– Ребята, значит так: пять минут на сборы, берем всю ценную провизию и бежим отсюда что есть мочи, пока не проснулось руководство. Вон, видите, и камарады подошли.
У дверей действительно поджидали какие-то люди, по виду – американцы, в джинсах, ковбойских шляпах, с большими свертками в руках.
«Знаем мы ваших сотоварищей, – помнится, подумал я, тогда достаточно тщеславный и амбициозный молодой человек, убеждая и утверждая себя в отказе. – Пусть уж eleven будет ten. Общение с Джоном и американцами могут изобразить как передачу им секретных данных, поход в кабак – как подрыв репутации страны, а обычное распитие спиртного в присутствии местных красавиц – как аморалку».
К этому, похоже, все и шло.
Итак, десять наших, не сказав ничего руководству группы, отправились на «Седьмое небо».
Спустившиеся через полчаса, чтобы прогуляться по городу, Юлия Федоровна и Вазген Суренович, конечно, первым делом поинтересовались, куда исчезли мои соседи. Услышав о каком-то “Seventh Heaven”, переглянулись – и спешно отправились кому-то звонить.
Оба, и Лазаренко, и Кочарян, были страшно возбуждены. Вазген Суренович особенно. Было похоже, что старик собирается провести операцию по захвату дезертиров, а главного зачинщика наказать так, чтобы впредь неповадно было, – но при этом не поднимая лишнего шума, дабы не скомпрометировать цель поездки и всю делегацию.
Юлия Федоровна тоже нервничала: ее начальственный опыт, похоже, дал некий сбой, войдя в столкновение с бездумными поступками подчиненных. Это своеволие, позволь ему зайти далеко, могло сорвать всю поездку. Вся ее напыщенность как-то сдулась, сейчас она походила на вечно занятую работой мать, которую вызывают на педсовет отчитываться за нашкодившего сына.
Не прошло и десяти минут, как к нашей гостинице подкатила легковушка, очевидно, местного чиновника. Лазаренко и Кочарян решили отправиться за отсутствующими.
– Поедешь с нами, – сказал мне старик.
Виляя по узким улицам, карабкаясь по извилистому горному серпантину, наша машина наконец подъехала к искомому заведению – ресторану “Siebter Himmel”[5] – одному из порочных наследий капиталистического прошлого.
Впрочем, с виду сооружение никак не походило на явочную квартиру, которую используют для встреч шпионы. Уж очень все было открыто, как на ладони. Стен, например, как таковых не было, их заменяло сплошное стекло с большими угловыми зеркалами. Уже от входа открывался вид на террасу, а с нее – на вершину горы. Впечатление – будто действительно пируешь на облаках...
Вторые, тоже стеклянные, двери в ресторан распахнулись сами, и оттуда высунулся комичного вида человек с длинными усами и в старинной форме швейцара.
Нам указали на свободный столик справа. Белая скатерть с вышитыми видами древнего города, вычурная черная керамика, малиновые дерматиновые стулья... Звуки оркестра поглощал цветастый ковер с толстым ворсом на полу.
Найти Эрнеста и примкнувшую к нему компанию не составило труда. Они все вместе сидели на террасе – наши и какие-то чужие, – полуобняв друг друга за плечи, и пели вперебивку «Калинку» и “Нappy birthday to you!”. Пели, как поют, наверное, на деревенских, аульных, кишлачных, хуторских и еще черт знает каких там застольях – с расстегнутым воротом, не всегда впопад; так в Союзе голосили только славяне, кавказцы и бывшие кочевники. Наша делегация пела, махнув рукой на все инструктажи, все программы визита и даже – прости господи! – на сам дуумвират делегации.
Дуумвират, подойдя к стеклу, украдкой, но очень внимательно наблюдал за этим самозабвенным пением, – еще с какой-то теплившейся надеждой, как бы допуская возможность ошибки...
Во главе длинного стола сидели Эрнест – в строгом костюме, с галстуком, – и, очевидно, его невеста, – как потом выяснилось, американка, – белокурая, в фате. На составленных в ряд столах красовались большие украинские бутыли с горилкой и, как ни в чем не бывало, – грузинские мандарины, узбекский виноград и туркменские дыни-«торпеды», словно здесь, в умеренных широтах, они и созрели, выращенные по передовой технологии.
Никто из нас троих, наблюдавших за этим зрелищем, не видел такого изобилия даже в дорогих московских ресторанах, а некоторые из сидевших за свадебным столом «красных» директоров, судя по их топорным манерам, не видели ресторанов вообще. Но в стремлении порадоваться чужому счастью и выпить за молодоженов единодушными казались все.
Ах, что это были за закуски! Американские куриные ножки, белорусская буженина, русская икра, латвийские шпроты... А главное, – и это чувствовалось, носилось в воздухе, – сам факт этой свадьбы был откровенным пинком под зад текущей политике. Встретились, влюбились, назло освященным десятилетиями бюрократическим заповедям, и получили то, что получили. Гражданство позабыто, паспорта отложены в сторону, границы своевольно отменены, – этакая безвизовая территория любящих сердец!
Стол давно ломился, но официанты продолжали подносить блюда. Их, видимо, тоже впечатлила эта невиданная интернациональная свадьба, и они пытались приобщиться к ней – хотя бы после ухода гостей, хотя бы к остаткам еды.
Рабочим языком, судя по всему, был русско-английский суржик.
Сидевший рядом с Эрнестом – наверное, в качестве свидетеля жениха – уралец то и дело громко заговаривал с отцом невесты.
– А там у вас, в Америке, действительно мясо соей заменяют? And you really change soy meat? – спрашивал он, словно заранее радуясь ответу, и как будто оправдывая свое государство и его сателлитов за продуктовый дефицит.
Тесть, загорелый от работы на полях американец, хозяйство которого, скорее всего, специализировалось на экзотических растениях и живности, видимо, исчерпал свои знания в великом и могучем, но усердно поддерживал разговор. Фермер, – может быть, откуда-то с Миссисипи, – судя по выражению лица, не мог понять, чем же все-таки так страшны эти советские, если они пьют, поют, веселятся и празднуют и, скорее всего, трудятся как обыкновенные американцы.
Водка, горилка, хванчкара… Захмелевшие друзья жениха и невесты, кажется, уже не различали, гражданами какого государства кто из них является. Все с трудом выговаривали и понимали чужие слова...
Я же заметил, как по мере пиршества, словно бы оправдывая молодоженов, все больше и больше менялся взгляд Юлии Федоровны, все яснее проступало на ее стоическом лице объяснение происходящего...
Тем временем распорядители необычной свадьбы внезапно обнаружили прибытие высокого руководства делегации. Лазаренко и Кочаряна немедленно усадили на самые почетные места: ее – рядом с женихом, его – рядом с невестой. Новые гости вначале держались скованно, но и им было уготовано заразиться чужим весельем. А главное – заставили выпить и их...
Под музыку оркестра глава делегации, вспомнив, очевидно, свои украинские корни, станцевала гопак. Лазаренко и Кочарян, наши бюрократы-функционеры, стали в один миг такими родными, как будто скинули с плеч лет двадцать. Почему-то они оказались вдруг похожи друг на друга, словно семейная пара...
Мне же, тогда человеку холостому, честно говоря, было горько. Какое простое решение многих человеческих проблем! И кому теперь жаловаться на многолетнее вдалбливаемую нам истину: чтобы быть настоящим и крепким, брак не должен выходить за некие территориальные рамки?..
И вот сегодня, из другой эпохи, я кричу: «Люди, а ведь мой дед был женат на еврейке! И нашел он ее, когда воевал во Франции! И в силе такой «неправильной», «не выдержанной идеологически» любви мы убеждались тысячи раз!»…
После одиннадцати все вышли на улицу. Торжество на «Седьмом небе» закончилось. Сердечно прощаясь с западными коллегами, члены советской делегации, сопровождаемые своим руководством, ввалились в прибывшие «Волгу» и «RAF». Машины были свои, посольские. Укоризненно, и в то же время, как-то по-родному закряхтели их моторы...
В машине, после учиненного мягкого допроса, один из нашей делегации, близкий друг Лациса, молдаванин, признался, что планы женитьбы были ему известны давно, когда Эрнест признался в своей многолетней переписке с будущей женой. Место проведения свадьбы они выбирали по путеводителю, яства на стол собирали всем миром – вместо разрешенных для вывоза товаров, вроде утюга, бинокля, фотоаппарата.
А я-то думал, что Лацис тогда, в вестибюле гостиницы, делал все экспромтом. Рисковый человек. По всему – не видать ему отныне загранкомандировок и, тем более, контактов с иностранцами...
Назавтра Эрнесту негласно дали трехдневный отпуск. Отпуск во время командировки. Он наверняка знал, что будет под контролем. Под колпаком теперь и его избранница, родственники, близкие. А нам в своем кругу останется вспоминать его бесконечные анекдоты про бесшабашного американца и храброго русского.
Целую неделю мы путешествовали, объездив все провинции. Везде нас отлично принимали. Мы рассказывали о своем развитом социализме, нам – об успехах социализма на их родине. Юлия Федоровна и ее старик-адъютант, неотступно сопровождавшие нас, были довольны. Такой дисциплинированности, после несанкционированной женитьбы Эрнеста, от группы никто не ожидал. Может быть, о нас, думал я, доложат в минсельхоз, или ЦК, или самому товарищу Брежневу? Мы гадали, что именно напишет в своих справках Вазген Суренович и будет ли это совпадать с донесениями местной штази[6]? И как решат между собой дальнейшую судьбу Лациса мягкая по натуре Лазаренко и скрытный Кочарян, придут ли они к консенсусу? Впрочем, решать это, пожалуй, будут на уровне ином, повыше…
– Жаль, что нет Эрнеста!.. Он ведь вернется домой вместе с нами, на свою фабрику? – каждый день допытывались мы у Юлии Федоровны, надеясь, что она смилостивится окончательно. Ведь что-что, а знаменитая птицеферма Лациса была одним из достижений нашей экономики...
– Каждому – свое, – отвечала с философской грустью Лазаренко, тоном давая понять, что ресторанная банзуха была ее досадной ошибкой, черной страницей в биографии, и надо благодарить других участников, журналиста в частности, за проявленную политическую бдительность. Мне же, признаться, подобная роль – летописца и по совместительству стукача – никак не импонировала.
Цеха, бригады, кооперативы, имения, куда нас водили, казались сплошным монотонным потоком. Обилие рабочих, нордическая педантичность не могли скрыть общей бессмысленности производства. Многое выдавали равнодушные глаза сотрудников, нервный шум на рабочих местах. Да и пустые полки универмагов тоже.
Я писал отчеты ежедневно. Внося в бумаги поправки руководителей делегации, не уставал дивиться их выдающемуся умению лакировать действительность. Не смущаясь присутствием очевидца, они живописали то, чего на самом деле не было. Получалось, что в нашей стране пребывания царил идеальный порядок, жизнь текла счастливым серпантином. А может, там, наверху, таких документов просто никто не читал?..
Юлия Федоровна, вернувшись, пустила в ход все свои связи, добившись лишь «строгача» в партбилете и понижения Эрнеста в должности до бригадира, – ведь тогда его брак с американкой еще не был юридически оформлен. Дело было представлено как birthday, «мероприятие с представлением американцам военных и аграрных достижений СССР». Но для самой Лазаренко это стало последней зарубежной поездкой в ее советской биографии: ее втихую лишили места в главке.
Нет, все-таки никто Берлинскую стену не ломал, делаю я вывод, так сказать, с высоты сегодняшнего дня. И в самом деле, посудите сами, – ведь она вся разобрана по кусочкам на сувениры. Этот бетонный забор, я уверен, рухнул сам. Потому как был противоестественным препятствием для любви.
А где же сегодня участники той свадьбы?
Юлия Федоровна открыла на Дальнем Востоке какой-то учебный центр инклюзивного образования, занялась организацией благотворительной помощи для бездомных. Вазген Суренович где-то в Поволжье возглавил совет ветеранов-чекистов, вошел в наблюдательный совет топливной компании. Ну а сам главный виновник – Эрнест Янович Лацис в начале 90-х создал со своей законной супругой-американкой совместное предприятие, и ныне его бройлеры можно встретить на рынках от Владивостока до Лиссабона.
Добавить комментарий