Music has charms to soothe the savage beast.
William Congreve
Тимур только лег спать, когда в гости пришел друг отца вместе со своим взрослым сыном. Звали позднего визитера, однокурсника отца по Ташкентской консерватории, дядя Замир, а его сына, саксофониста, – Нимрод.
Оба были с далекой родины предков. Тимур часто отдыхал у них на Памире. Это были сказочные дни детства. Свежий воздух предгорья, звуки проточной воды в арыках, утопающие в белых незабудках городские парки и скверы. Лето проходило в трехэтажном кирпичном доме с лепниной, высокими потолками, широченными верандами, уютным и тенистым двором – совсем не таким, как здесь, в эмигрантском квартале Вены. В воскресные дни жители областного «Дома музыкантов» – преподаватели музучилища и артисты филармонии, – гостили по очереди у кого-нибудь на квартире, устраивали общее веселье. Если кто-нибудь готовил плов, угощать всех соседей хотя бы маленькой тарелкой было обязательным правилом. Так, впрочем, было принято во всем городке. Здесь все друг друга знали; почти на каждой улице был свой, негласно избранный староста, который зазывал всех в случае свадеб или беды.
Сейчас у них там, после гражданской войны, пошла приватизация и, кажется, все поголовно заняты сбытом товаров друг другу. Когда они насытятся, Тимур никак не мог понять. Плохо понимал мальчик и повороты судеб сегодняшних нежданных гостей.
…– Ты до сих пор музицируешь? – спросил отец Тимура у Нимрода.
Нимроду было двадцать шесть лет. Он, как недавно стало известно, приобрел лавки на оптовом рынке где-то в России. И теперь, кажется, мог позволять себе путешествовать по миру.
– Нет, – ответил Нимрод. – После того, что со мной два года назад приключилось, я даже инструмент в руки не беру. Это было время, когда пришлось бросить работу в училище и идти в ресторан. Все шло вроде бы спокойно. Но однажды вечером мы играли на чьей-то свадьбе. Нас было человек пять – я и мои бывшие студенты. Ко мне подошли двое подвыпивших. Попросили исполнить какую-то кавказскую мелодию. Вижу – собираются слушать музыку на халяву. Я им говорю:
– Ребята, работа счет любит.
Тот, что поздоровее, поднимается на сцену, хватает меня за ворот и пытается поднять. Я не успел опомниться, как эти двое швырнули меня на пол – и наутек. Я ударился головой о стену – хорошо, что о не какой-нибудь угол. Повезло – обошлось небольшим ушибом. Вскакиваю и бегу за этими хулиганами.
Они далеко убежать не успели. Во внутреннем дворе ресторана я их догнал. Дал ногой в пах одному, в бок – другому. Они падают, кое-как поднимаются, но бегут дальше. А я возвращаюсь и думаю: слава Богу, хоть голова и руки целы.
А из боковой двери еще двое незнакомых выходят с моим позолоченным саксофоном в руках. Как ни в чем не бывало! Понятно – решили воспользоваться суетой: меня на месте нет, молодые ребята испугались, значит, можно спокойно грабить.
– Верните саксофон! – кричу им по-таджикски.
Продолжают молча идти дальше.
– Верни саксофон, а то охранников позову! – кричу снова.
Тот, что помоложе, обернулся и процедил:
– Занимайся своим делом, пока цел.
И идет дальше.
Тут я не выдержал. Схватил лежавшую рядом палку и ударил вора ниже колен. Он упал. Я выхватил у него саксофон, вижу – он сломан. Но делать нечего, надо возвращаться на сцену. Хоть и без главного инструмента...
Такой вот выдался вечерок.
На следующий день вбегает ко мне сосед по дому и говорит:
– Приехали какие-то бородатые, в тюбетейках. Тебя спрашивают. Соседей позвать?
– Не надо, – говорю. – Сам справлюсь.
Вспомнил тех хулиганов и вора, которого по ногам ударил. Что делать? Беру саксофон, который собирался нести в починку. Готов ко всему.
На улице стоят «Жигули». Неподалеку двое, в темной одежде.
Подхожу к ним.
– Слушаю вас.
– Ты избил нашего брата? Он здесь, в машине, подняться и выйти не может.
– Не избил, а защищался, – поправляю я и рассказываю, как было дело. Говорю, а сам внимательно смотрю им в глаза. Думаю, чуть что, свистну всех знакомых по дому. Человек двадцать точно наберется.
Бородачи немного растерялись. Они ведь искали меня, чтобы избить, а я спокоен. Тогда один из них говорит:
– Идем к машине. Повтори все, что здесь сказал.
Подошли. В машине сидит тот самый, молодой, что хотел украсть мой саксофон. Я сразу его узнал. Повторяю во второй раз все, как было.
Парень, вижу, морщится. От стыда?..
– Правду он сказал? – спрашивает его тот, что меня привел.
Тот отвернулся, опустил голову. Пробормотал: «Будь проклят тот день, когда я пошел в этот ресторан…».
Первый обернулся ко мне:
– Эта труба у тебя в руках – тот самый саксофон?
– Как видите, – говорю, – не кастет же. Я зарабатываю, а не ворую.
Он помолчал.
– Ты – благочестивый человек, – говорит он. – Обидит кто, зови, найдешь нас в парке.
– Будет нужна моя музыка, и вы зовите, – отвечаю я и возвращаюсь домой.
Так мы и разошлись.
Всякое бывает в кабаках. Но, клянусь своими учителями, никогда не отвечал хамством на хамство. Те двое пьяных не в счет. Хоть чуть мне голову тогда не разбили.
– А почему ты не вышел к тем бородачам со своими знакомыми? – спросил отец Тимура.
– Выйди я с соседями, – ответил Нимрод, – получилась бы драка. Покалечить меня могли, пальцы сломать. А так они увидели музыканта, – растерялись... Поняли, что я не собирался и не собираюсь кого-то бить. Так что я правильно поступил.
– Ладно тебе прикидываться мудрым, – перебил его дядя Замир. – Тебя спасла их бестолковость. Попадись ты другим – нашли бы тебя где-нибудь в городской реке с пупком кверху!.. А ты знаешь, что маэстро Имрану переломали пальцы?
Вопрос был явно обращен к отцу Тимура.
У Тимура, лежавшего в постели в соседней комнате, екнуло сердце. Он хорошо помнил дядю Имрана. Тот тоже жил в «композиторском» доме. Иногда из его окон раздавались звуки скрипки, собиравшие на улице много любопытных. Про него говорили, что скрипка его плачет, жалуется, зовет...
– За что его покалечили? – прервал дядю Замира отец.
– Он и сам не знает, – ответил гость. – Есть версия, что виной всему политика. Он баллотировался в городские депутаты, громко ругал на предвыборных собраниях бизнесменов за самовольный захват земли.
В тот день двое здоровенных мужиков ночью вошли в наш дом и постучали в двери соседки. Она открыла.
– Здесь живет скрипач Имран? – спрашивают. – Покажите его квартиру.
– Зачем вам Имран?
Пришедшие переглянулись.
– У нашего друга сегодня свадьба. Срочно нужен артист.
Женщина все-таки не спешила отвечать. Ей не нравились эти двое. Ночь. В разных концах города слышны выстрелы; не всякий решится в это время проводить даже семейные вечеринки. А тут – на свадьбу вот так, срочно?..
– Зачем вам именно он? У меня сына недавно убили. От него осталось много всяких музыкальных видеокассет. Я вам их бесплатно отдам. Крутите на здоровье.
– Нам не нужны ваши кассеты, – раздраженно сказал один из них. – Нам нужен живой артист Имран. Он должен играть и веселить гостей.
С плохим предчувствием она поднялась вместе с ними на третий этаж. Сказать, что она не знает его квартиру, было бы слишком неправдоподобно для наших мест.
Показав дверь соседа, женщина остановилась на лестнице – посмотреть, что будут делать непрошенные гости. Но один из них жестко приказал:
– Возвращайтесь к себе. По-хорошему.
И она пошла к себе.
Через пять минут услышала шум мотора – это увезли Имрана.
Тогда женщина поднялась ко мне, позвонила в дверь. И все рассказала. А что я мог сделать? В те дни я места себе не находил: трясся за свою семью, благодарил Бога за каждый прожитый день...
Утром стою на автобусной остановке, вижу – едет машина знакомого, врача. Увидев меня, он притормозил, открыл дверцу.
– Ты знаешь музыканта Имрана? – спрашивает.
– Конечно, – говорю. – Кто ж его в городе не знает, во многих концертах вместе играли. А что с ним случилось?
– Мне позвонили, сообщили, что его избили где-то на окраине. Поехали со мной. Поможешь.
Мы приехали в район в конце города. Там, на трамвайном кольце, сгорбившись, сидел на скамейке Имран. Он остановил на нас взгляд, но словно не увидел, остался безучастным.
– Это он, – сказал я.
Доктор протер руки смоченной в спирте ваткой и стал его осматривать.
– Фаланги раздроблены... Я могу оказать только первичную медицинскую помощь. Остальное, насколько можно судить, – дело травматолога. К нему мы должны попасть как можно скорее.
…Тимур, затаив дыхание, продолжал слушать доносившийся из гостиной рассказ. Мальчик пытался представить себе, как дядю Имрана сажают в машину и везут к черту на кулички. Не мог маэстро не догадаться, что его везут не на свадьбу. Почему он не позвал на помощь? Боялся показаться слабаком? Или, может, навредить соседям?
В сознании Тимура что-то рушилось. Он так ясно слышал виртуозную игру маэстро – и вот теперь его покалечили. Значит, его музыка – и вообще музыка – не нужна? Если бы старика просто запугали, это хоть что-то объясняло бы: мафия есть мафия. Но они, судя по рассказу дяди Замира, этим хотели напугать всех артистов. Пусть ходит Имран без рук среди своих друзей-музыкантов, как живое свидетельство, кто в этой жизни настоящий хозяин!..
Тимур, поздний ребенок в семье, для своих двенадцати лет был очень смышлен. Он читал биографии великих артистов и понимал, что они были в почете даже во времена самых великих царей. Он видел на фото, как Билл Клинтон трепетно сжимал в руках саксофон и явно считал свое второе ремесло не менее почетным, чем первое. Музыка казалась силой. А теперь получается, что это не так? Что музыку можно запугать, раздавить?..
Гости уже ушли, родители легли спать, а Тимур все думал и думал. Зачем получать профессию, зачем учиться, добиваться совершенства в искусстве, если культуры не становится больше? Какой смысл?..
Мальчик мучительно вспоминал примеры того, как музыка заставляет всех людей быть благородными, но не находил. Впрочем, поздно ночью он все-таки додумался до одной зацепки… и заснул.
Утром отец должен был повести его на урок музыки. Тимур казался грустным и задумчивым. Отец решил, что сын хочет посвятить свой день футболу.
– Ты еще успеешь до игры, не гонять же тебе мяч с самого утра?
– Не об этом я думаю, – ответил мальчик. Лицо его казалось осунувшимся.
– А о чем?
– Я думаю о том… нужна ли наша музыка кому-нибудь? Вообще?
– В каком смысле? – в голосе отца прозвучала тревога: похоже, мальчик углублялся в какие-то нравственные дебри и сам страдал от этого.
– Сейчас музыку слушают везде, на всех континентах? – неожиданно спросил мальчик, напряженно о чем-то думая.
– Есть какие-то страны, где музыка запрещена. А зачем тебе это?
– А раньше таких стран было больше?
– Да, конечно, особенно во времена инквизиции и террористов, – ответил отец, хотя никогда не задумывался над этим.
– А когда люди впервые стали записывать музыку? – спросил мальчик очень серьезно.
– По-моему, – замялся отец, – науке об этом мало известно.
– Я бы хотел сыграть по самым первым нотам древних людей, – сказал мальчик.
– Почему? – удивился отец.
– Тогда можно будет убедиться, что музыка изменилась очень сильно. Ведь сейчас неизвестно, стала она еще более совершенной или нет. Как-то тяжело становится, если не знаешь, что музыка становится лучше и делает человека добрее.
Как ему будет трудно жить, подумал отец. Он почувствовал всю пропасть мальчишеского скептицизма.
– Все-таки музыка развивается, – ответил отец, – и единственное доказательство тому – культура. Прежняя культура имеет своих великих музыкантов, а новая – своих. Вот когда ты освоишь всего Моцарта и сравнишь его, скажем, с Гершвиным, то поймешь, что американец подарил нам еще больший шедевр; у него, например, больше понятного восточному человеку. Это музыка будущего, когда Запад и Восток сольются воедино. Гершвин ближе к жизни, чем его выдающиеся предшественники. Тебе нравится «Рапсодия в стиле блюз»?
– Да, – сказал мальчик, – мне нравятся и «Турецкий марш», и американская рапсодия. Но мне жалко и Моцарта, и Гершвина. Первый кланялся заклятым врагам австрийцев – янычарам, второй – джазу. Они раздваивались между политикой и музыкой, потому и не достигли желаемых высот, как маэстро Имран и многие тысячи других.
– Откуда ты знаешь про дядю Имрана? – настороженно спросил отец.
– Вчера слышал ваши голоса из гостиной.
Отцу стало не по себе. Он был владельцем маленького магазина-дискаунтера, давал уроки сольфеджио, жена преподавала музыку в частном детском приюте, а среди школьников, с которыми учился его сын, были сыновья бизнесменов, и Тимур им завидовал.
Взять хотя бы эту историю с музыкальным колледжем. Сын солгал ребятам во дворе, что учится в престижном заведении. На самом же деле у семьи не было таких средств, чтобы дать мальчику хорошее музыкальное образование или даже баловать себя походами в венские театры. Как-то друзья, которым хвастался сын, увидели его родителей, идущих к автобусной остановке с потрепанными футлярами, и стали смеяться над ним. И он выдумал еще одну ложь – что учится на грант.
Тогда объяснить Тимуру, что не все выпускники авторитетных лицеев, колледжей, консерваторий талантливы, что в музыке нужно гораздо большее, нужно иметь душу и сильный характер, – оказалось легче, чем сейчас отвечать на его вопросы. Сейчас сын коснулся, может быть, самого трудного вопроса в культуре: насколько облагораживает она людей. А значит – насколько, в конечном счете, нужна…
Отец знал, что Тимур умен, но не думал, что его могут волновать столь сложные вопросы. Хорошо было людям эпохи Возрождения. Они наивно верили в свободу музыки. Они создали автономную музыку, музыкальное мышление, профессию композитора... Да, сегодня высокая музыка, хоть и с провалами в ширпотреб, существует. Ее развитие – дело тысячелетий. И надо смириться с этим и понять свое место в искусстве как разумное звено в тысячелетней цепи. Но как это объяснить сыну?
Они подошли к старой части города. Прямо на тротуаре светловолосые уличные музыканты исполняли классику. Они часто тут стояли, по отрывкам их разговоров можно было понять, что они, как и родители Тимура, выходцы из бывшего Советского Союза, хотя и другой волны эмиграции. Аккуратные, в хороших костюмах с «бабочками», они играли, не обращая внимания на деньги, которые бросали прохожие в разложенный на земле скрипичный футляр.
Не было никаких сомнений, что у всех четверых хорошее музыкальное образование. Исполнение их было безошибочным. И многие прохожие внимательно прислушивались, иные даже аплодировали артистам. А те играли, не бросая и взгляда на деньги в футляре. Казалось, исполнители просто занимаются культурным просветительством, приучая людей к классической музыке.
– Взгляни на них повнимательней, – кивнул отец сыну. – Они – настоящие музыканты.
– Почему, отец? Почему они настоящие? – быстро спросил Тимур.
– Они талантливы, потому к ним и тянутся люди. Скорее всего, они тоже бежали от войны, разрухи, неурядиц, голода – и сегодня делают то, что лучше всего умеют делать. Где-то на родине, по которой они, как и мы, сильно тоскуют, они не могут найти своего места в жизни, а тут их искусству аплодируют даже простые люди, всех рас и наций. Высокая музыка неистребима, и она сильнее бескультурья.
Теперь представь себе, что люди, не признающие важность музыки, пренебрежительно относящиеся к музыкантам, оказались на необитаемом острове. Так вот вскоре им позарез станут нужны мелодия и гармония – так же, как нужны будут хлеб и вода. Без музыки агрессивность людей удесятеряется. Если б они могли сами удовлетворять эту потребность в прекрасных звуках, мы бы сказали, что профессия музыканта – не из самых необходимых. Но они сделать этого не сумеют, ведь человек без специального образования, не знающий нотной грамоты, не может по-настоящему хорошо овладеть музыкальными инструментами. Ты согласен?
– Да, – сказал мальчик, подумав.
– Значит, что? – спросил отец с удивившим его самого вдохновением.
– Значит, наша профессия нужна, – ответил Тимур.
Он оглянулся на уличных музыкантов. Их уже успели обступить прохожие, с восхищением смотревшие на артистов. Мальчик мгновенно уловил это восхищение.
– Давай купим маме цветы, – вдруг попросил он, словно в знак примирения с музыкой.
– Давай, – ответил отец.
Добавить комментарий