Почти сон
Это был почти сон, но навек он спасен.
Нам его показал телевизор.
По степи шла
одна из солдатских колонн,
безоружна, похожа на вызов.
Что за чувства солдат
на опасность вели,
хотя сами того не хотели,
но знамена в руках, чуть касаясь земли,
что-то тайное им шелестели.
И под птиц заклинающие голоса,
и шагавшие, и часовые
посмотрели друг другу в родные глаза,
но как будто их видят впервые.
Эти парни, прицелы сумев отвести,
не дождавшись вас всех, дипломаты,
преподали вам, как себя надо вести,
заморозив в руках автоматы.
И о чем-то важней
всех команд войсковых
под ботинок чужих перестуки,
осторожно застыв
на крючках спусковых,
в первый раз призадумались руки.
О, история, хоть на мгновенье замри!
И ты замерла. Ты застопорила.
Слава Богу, услышала из-под земли:
«Не стреляйте!» – приказ Севастополя.
Вся политика меньше, чем жизни детей.
Но когда жить сумеем, когда же,
без продажи оружья –
продажи смертей,
чьей-то совести самопродажи?
И услышим ли мы
в день прозрения свой тишину,
слезы счастья не спрятав,
как беззвучный расстрел
всех неначатых войн
из невыстреливших автоматов?!
6-8 марта 2014
Я пришел к тебе, двадцать первый век
Я пришел к тебе, двадцать первый век,
не сломался, а дохромался.
Как подранок-медведь,
тщусь хоть внутрь прореветь,
словно в самом жестоком романсе.
Когда я вырастал,
мне шептали: «Не суйсь...»,
Я конечно, настырно совался,
и впервые мне в образе женском Исус
в няне Нюре нарисовался.
И со вмятинами от девичьих зубов
как ромео-джульеттовская любовь,
крошка-крестик от Ланни Макхолти
на холодной войне согревал душу мне
в безнадежном, казалось бы, холоде.
И Христос, сотрясая в Кремле потолки,
где хотят-не хотят, но выслушивали,
гневно вскидывал сахаровские кулаки
беззащитно по по-детски веснушчатые.
Было много христов, и я был всех готов
породнить на распятой планете.
Одного Христа видел я неспроста
в рыжем турке – Назыме Хикмете.
Мы с тобой, век двадцатый,
слились и срослись,
словно смертники в Бабьем Яре.
Я – немыслимо выживший социализм,
но в единственном экземпляре.
Я люблю строки в лоб,
ритма дробный галоп,
и не жалую виршей чистюшных,
Пра-родитель мой был,
как никак, эфиоп,
ну а няньками были частушки.
Волга Стеньки впадает
в египетский Нил.
Это я их сосватал, гуляка.
Я с Есениным в жилах соединил
Маяковского и Пастернака.
И Ты, Господи, крышу мою осени,
нежным шепотом сосенных игол,
где хранят нас два ангела нашей семьи:
Жиляковы – Тамара и Игорь.
Целый мир превратил я в поэзии зал,
и поскольку я завистью стольких терзал,
приписали мне Бонда все ранги,
потому, что по росту никак не влезал
я в госдепно-цековские рамки.
Хлестаковым был зван,
колорадским жуком,
шея часто влипала в намылку,
и, поэта в опале согрев пиджаком,
ледяную увидел ухмылку.
Объяснения этому я не найду.
Не смогу никогда примиряться
с тем, что вижу
при оскользи чьей-то на льду,
нескрываемое злорадство.
Ну откуда взялась, расплодилась везде
зависть к тем, кто счастливей, богаче?
Мы, вчера помогая друг другу в беде,
нынче рады чужой неудаче.
В этом самозлорадстве – России разлом.
Нам самим бы в себе разобраться.
Наше самозлорадство и кончится злом.
Как бы всем нам добраться до братства?
Боже мой, нам бы не было в мире цены,
если б только не зависть и ругань
всех вконец измотавшей
холодной войны –
нашей самовойны друг со другом.
Я пришел к тебе, двадцать первый век.
Как нам жить? Нас шатает от ветра.
Ждут Россия, Украйна и Чили ответ.
Век, ты тоже устал. Ведь и ты человек.
Оба ждем друг от друга ответа.
2014
*
Без Пушкина, но неразлучно.
Когда по нам стреляли кучно,
его убить в нас не смогли,
и «белые» стихи России
они особенно красивы –
чуть-чуть по-пушкински смуглы.
13 февраля 2014
Пересоленный мост
В знаменитом фильме «Мост через реку Квай» (1957) пленные англичане строят мост вместе с охраняющими их японскими солдатами, хотя в тех и других борются противоречивые чувства.
Еще больше поразили меня истории с авральным строительством моста в Лужниках и двух мостов на БАМе. Чтобы обогнать время, в бетон добавляют соль – и он затвердевает скорее, но «пересоленный» мост быстро теряет прочность.
Еще в 1964 году я задумал об этом повесть или даже роман в прозе и долго мучился. Только через полвека понял, что вместо пространной прозы достаточно короткой поэтической метафоры, заключающейся в самом техническом термине «пересоленный мост».
Так долго я не бился ни над одним замыслом.
Мост через реку Квай был рай,
без русского «Давай! Давай!»
для тех японцев с пленными,
без всаживаемых в мозги
гвоздей кремлевских из Москвы, –
дат съездов или пленумов.
Не важно, что ты за солдат.
Мы были все солдаты дат,
стишки писали «датские»
и к датам строили мосты
порою дивной красоты,
но сроки были адские.
Для показушной быстроты
мы подсыпали соль в мосты
под пропаганду вральскую,
о партия, лишь о тебе,
о заварушке в Октябре,
забыв совсем Февральскую.
Мы строили мосты ко дням
шахтера, физкультурника,
в честь гостя из страны Мням-Мням,
по морде видно – шкурника.
Мы, как угодно высшим лбам,
взрывали храм, мостили БАМ
по нашей стройморали.
Чтоб нам не накрутили хвост,
однажды даже целый мост
на новый разобрали.
Сам царь Никита в Лужники
проверить прибыл нужники
на личное струительство,
и нас приказ огрел, как плеть:
«Мост – к съезду сдать! Соль не жалеть!
Пора кончать строительство».
Один прохвост, другой прохвост, –
все так пересолили мост,
что ржавые уста моста,
лишь наступала темнота,
скрипели: «Совесть нечиста
твоя, святая простота.
Да, впрочем, так ли ты свята?
Я – пересоленный ваш мост.
Я полон внутренних корост.
И лишь не рабский – честный пот
своею солью мост спасет,
а вот бахвальство всё снесет.
Я столько раз вам скрежетал:
металл устал, бетон устал.
Но вновь льстецы и шустрецы,
как в пиво, сыпали сольцы.
Вы мост готовили под съезд?
Съезд сплыл. А соль опоры ест…»
А если соли чересчур,
что заклинанья: «Чур-чур-чур!» –
ведь это смерть всех арматур,
всех языков, и всех культур,
и всех искусств, и всех наук,
как рыжей ржавчины паук.
Когда владычествует ржа,
она не лучше мятежа,
и пересоленный наш мост –
как перессоренный погост.
Но если соли перехлест
ответ готов: как соль, он прост.
Вчера, сегодня и всегда:
соль – и спасенье, и беда.
Так, если власти власть слаба,
то не спасут ее слова.
Но горе, если власть крута,
и заржавела доброта.
А чем же мы себя спасем?
Тем, что есть мера, и во всем.
Хрустят все позвонки страны,
от соли в них искривлены.
Так распрямимся в полный рост –
как пересоленный наш мост!
1964-2014
*
Люблю Россию без мессий,
без мнимых самородков,
и без холопских гнучих вый,
и барских подбородков.
Мы собирать умеем рать.
Жаль, чересчур могучимся.
Мы научились умирать.
Когда мы жить научимся?
2014
*
Где та новая книга, хотя бы одна,
чтоб ее прочитала вся наша страна,
перед сном благодарно погладив рукой,
и проснулась –
хотя бы немножко, другой?
2014
Государство, будь человеком!
Ненька предков моих – Украина,
во Днепре окрестившая Русь,
неужели ты будешь руина?
Я боюсь за тебя и молюсь.
Невидимками на Майдане
вместе – Пушкин, Брюллов, мы стоим.
Здесь прижались к народу мы втайне
как давно и навеки к своим.
И трагическая эпопея,
словно призрак гражданской войны
эта киевская Помпея,
где все стали друг другу «воны»1
Здесь идут, как на стенку стенка,
брат на брата, а сын на отца.
Вы, Шевченко и Лина Костенко,
помирите их всех до конца!
Что за ненависть, что за ярость
и с одной, и с другой стороны!
Разве мало вам Бабьего Яра,
и вам надо друг с другом войны?
Ты еще расцветешь, Украина,
расцелуешь земли своей ком.
Как родных, ты обнимешь раввина
с православным священником.
Государство, будь человеком!
Примири всех других, а не мсти.
Над амбициями, над веком,
встань, и всем, вместе с Юлей, прости.
Всем Европой нам стать удастся.
Это на небесах решено.
Но задумайся, государство –
а ты разве ни в чем не грешно?
Ночь пылающего Майдана.
С 18 на 19 февраля 2014
Талса, Оклахома
Добавить комментарий