[Окончание. Начало в № 03 (38) от 04 февраля 2005].
Читатель, вероятно, обратил внимание на изысканную фразу, с помощью которой Джеймс описал спутницу Павла Жуковского во время обеда с Тургеневым: (она) “соединяла в себе все очарование своей национальности с достоинствами своего пола — сочетание поистине неотразимое”. Любопытно, что, живя в Италии, я впервые от итальянцев услышала бытующий здесь оборот “славянское обаяние”. Такое мнение о “славянах”, распространенное заграницей, естественно, льстит русскому самосознанию (не изменят ли его “новые русские” — вот вопрос). Конец фразы Джеймса заставляет думать, что и он не смог противостоять обаянию русской дамы. Тургенев, по словам мемуариста, в тот раз “говорил не о нигилизме, а о других более приятных жизненных явлениях”, и — Джеймс продолжает — “я не помню, чтобы он когда-либо держался более непринужденно и обаятельно”. Не хочет ли рассказчик сказать, что и Тургенев был воодушевлен присутствием красавицы?
Пришло время раскрыть ее имя. Речь в этом отрывке идет о княгине Марии Урусовой, урожденной Мальцовой. Биограф Джеймса дает ей следующую характеристику: “У нее были темные волосы, блестящие темные глаза и характерный русский нос. Дочь известного русского промышленника, Мария Мальцова всегда вращалась среди аристократов и в конце концов вышла замуж за князя. Однако, богатство семьи истощилось, и она жила теперь “без княжеского блеска”. Эдель пишет, что позднее салон княгини Урусовой в Париже посещал Мопассан, молодой Андре Жид привел Оскара Уальда на встречу с ней. Генри Джеймс нашел в Марии Урусовой “такое верное понимание и культуру, что разговор с нею был подлинным наслаждением”. Ее единственным недостатком — пишет он родным в Америку — было то, что она “слишком много курила”. В общении она была “так легка, как старая перчатка”.
Княгиня Мария Сергеевна Урусова, урожденная Мальцова, похоронена на римском кладбище Тестаччо, том самом, где покоится Карл Брюллов. Она родилась в Санкт-Петербурге 9 декабря (по другим данным 3 декабря) 1844 года, а умерла в Риме 3 октября 1904 года. Восемнадцати лет она вышла замуж за князя Леонида Дмитриевича Урусова (1837-1885), действительного статского советника, служившего тульским вице-губернатором и имевшего поместье под Орлом.
Весной 1876 года, когда предположительно Джеймс обедал с Тургеневым и его друзьями, красавице княгине было 32 года.
Очарованный русскими знакомыми Тургенева, склонный к некоторой экзальтации Джеймс напишет отцу, что его русские друзья — “самые очаровательные люди из всех, им когда-либо встреченных”. Позднее он несколько изменит мнение о Павле Жуковском, чьи черты, на мой взгляд, найдут отражение в “темном” герое романа “Женский портрет”.
Что до княгини Урусовой, то позволю себе высказать здесь одно предположение. Общеизвестно признание Тургенева, что Марья Николаевна Полозова, “антигероиня” повести “Вешние воды (1871), — это воплощение княгини Трубецкой: “Я только изменил подробности и переместил их, потому что я не могу слепо фотографировать. Так, например, княгиня была по рождению цыганкой; я сделал из нее тип светской русской дамы плебейского происхождения”. Всем знакомым с образом Полозовой неизбежно приходит в голову “автобиографичность” этого персонажа, его связь с самым главным, самым сокрушительным в жизни Тургенева чувством к Полине Виардо. Образ Полозовой, как и Ирины из “Дыма”, как и “соблазнительницы” из “Переписки”, бесспорно восходит к ней... Но имя Полины для автора, естественно, табуировано.
Как кажется, Тургенев намеренно скрывает и тот “лежащий на поверхности” женский тип, который послужил пластическим прототипом при создании героини-злодейки.
Таким женским типом могла быть, на мой взгляд, княгиня Урусова. С Полозовой ее сближает происхождение (у обеих оно “плебейское”), муж Полозовой — старинный приятель героя “Вешних вод” Санина, муж Урусовой, будучи вице-губернатором Тульской губернии и владея имением в Орловской, не мог быть незнаком Тургеневу. Отец Марьи Полозовой “в Туле родился”, у нее имение — в Тульской губернии Ефремовского уезда, по соседству с Алексеевкой Санина. Значит, Санин с Полозовой — земляки (“однокорытники”). Имение Дьяково, принадлежащее Мальцовым, находилось в той же Орловской губернии, что и тургеневское Спасское. Тургенев и Мария Урусова-Мальцова — тоже земляки. В повести подчеркивается простота и легкость обращения Полозовой (“сама называла себя добрым малым, не терпящим никаких церемоний”), что согласуется с поведением княгини Урусовой, курящей и легкой в обращении “как старая перчатка”. При всем при том, на обеих есть лоск культуры: Полозова читает “Энеиду” по-латыни, Урусова-Мальцова легко поддерживает разговор с эстетом Джеймсом. Обе красивы и соблазнительно женственны, у обеих славянский тип лица, вздернутый нос, обе ведут себя как свободные дамы, не связанные семейными обязательствами...
Все сказанное — только предположение, прототипы — дело тонкое. Ясно одно, что для художников типа Тургенева и Джеймса ничто не проходит даром, все “впечатленья бытия” идут в дело, и характеры будущих героев и героинь встречаются им, по слову русского мастера, за каждым новым “поворотом дороги”.
Русское влияние
Знакомство и тесное общение с Тургеневым не прошли даром для Генри Джеймса.
Здесь уже говорилось о творческом методе русского мастера, об его уроках писательского ремесла, которые были очень органично “усвоены” и “освоены” Джеймсом. Читая и анализируя тургеневские произведения (в том числе в своих печатных обзорах), младший коллега, как представляется, творчески развивал некоторые тургеневские мотивы и характеры. Мне уже доводилось писать о ряде сходных мотивов в непереведенном на русский язык романе Генри Джеймса “Американец” и тургеневском “Дворянском гнезде”1 .
“Американец” (1877) задумывался как раз во время парижских встреч его автора с Тургеневым. В “Дейзи Миллер” (1879) мне видится явная перекличка с тургеневской “Асей”. Во всяком случае, герой-рассказчик в том и в другом произведении находится в совершенно одинаковой позиции по отношению к впервые полюбившей молоденькой девушке, чье поведение представляется обоим героям “неподобающим”, вызывающе странным. Американка Дейзи, не желающая подчиниться условным европейским приличиям, схожа с дикой “плохо воспитанной” и неровной Асей, также ощущающей свою “чуждость” окружающему вследствие своего “незаконного” происхождения.
Цельные женские характеры — вот что привнес Тургенев в мировую литературу; его главные героини, как писал Джеймс, “героини в прямом смысле слова, притом героизм их неприметен и чужд всякой рисовки”.
Кто из прочитавших “Вашингтонскую площадь”, “Зверя в чаще”, “Веселый уголок” не применит этой характеристики к героиням самого Джеймса? Кэтрин из “Вашингтонской площади” (1879), которую предали все — отец, любимый, тетя, — всю жизнь, несмотря ни на что, несет бремя верности избранному в юности человеку. “Она не отступится”, — с удивлением и некоторой гордостью говорит о ней отец. Не “отступаются” и героини двух других названных произведений. Годы, десятилетия ждут они “пробуждения” своего героя, служат ему опорой, несут ему свет и любовь. Что же делать, если герой слеп, слаб и немощен или служит иным богам? Это ли не перекличка с Тургеневым, с его Натальей из “Рудина”, Лизой из “Дворянского гнезда” и соответственно со слабыми, не способными на ответственный шаг Рудиным и Лаврецким?!
Джеймс признавался, что из всех романов Тургенева больше всего ему нравится “Накануне”. Как кажется, именно в Елене Стаховой, героине “Накануне”, нашел развитие не просто цельный характер, но и новый тип женщины — смелой, страстной, внутренне свободной, ставящей перед собой высокие цели, жаждущей деятельности, что порой делало ее в глазах окружающих “странной”.
В Изабеле Арчер из “Женского портрета” нетрудно увидеть сходство с тургеневской героиней. Есть в этих романах и сходный мотив: и за Еленой, и за Изабеллой ухаживают двое, предпочтение же обе отдают третьему, причем, окружающие не понимают и не одобряют этого выбора. Еще бы, Елена предпочла судьбе жены скульптора или уважаемого профессора философии неприкаянную скитальческую жизнь с болгарским революционером. Изабелла отказала английскому лорду и богатому юристу-соотечественнику, чтобы впоследствии соединить свою судьбу с художником-дилетантом, к тому же космополитом.
Героини Джеймса и Тургенева порой настолько одинаково реагируют на ситуацию, что возникают прямые текстуальные совпадения. В “Накануне” после прогулки с Берсеневым Елена уронила руки, “стала на колени перед своей постелью, прижалась лицом к подушке и, несмотря на все усилия не поддаться нахлынувшему на нее чувству, заплакала какими-то странными, недоумевающими, но жгучими слезами”.
В “Женском портрете” читаем: “Она стояла недвижно, вслушиваясь: наконец Каспар Гудвуд вышел из гостиной, и дверь за ним закрылась. Изабелла постояла еще немного и вдруг в неудержимом порыве опустилась возле кровати на колени и уронила голову на руки”.
На романе “Женский портрет” (1881), написанном Джеймсом еще при жизни Тургенева, хотелось бы остановиться особо. В нем автор концентрированно выразил многое из впечатлений и раздумий, наблюдений и встреч своего первого пятилетия в Европе. Действие романа, напомним, происходит в Англии и в Италии. Его героиня, Изабелла Арчер, молодая американка, после смерти отца приехала погостить у богатой тетки в английское поместье Гарденкорт. Здесь она встречается с безнадежно больным дядей (кстати, у дяди тургеневская болезнь — подагра, и переносит он ее, как и Тургенев, стоически) и своим кузеном Ральфом. Ральф — по натуре философ и художник, наблюдает жизнь, практически в нее не вмешиваясь: у него чахотка, и он живет в “подвешенном состоянии”. Многое в Ральфе — от самого Генри Джеймса, это очень близкий автору персонаж. Ральфа называют “американец в Европе”. Ему принадлежит фраза, под которой, полагаю, подписался бы сам автор. Американская феминистка и прогрессистка мисс Стекпол обвиняет Ральфа в том, что он отказался от родной страны, на что следует ответ: “От родной страны нельзя отказаться, как нельзя отказаться от родной бабушки. Ни ту, ни другую не выбирают — они составляют неотъемлемую часть каждого из нас, и уничтожить их нельзя”. Все та же мисс Стэкпол предписывает Ральфу совершить три дела, которые надлежит сделать “каждому американцу”, а именно: вернуться на родину, найти себе работу и жениться (“в Америке все женятся”). Как мы знаем, не только его герой, но и сам автор (вкупе с Тургеневым!) с этими заданиями слегка шаржированной, в духе тургеневской Кукшиной, “прогрессивной” американской журналистки не справились.
В романе есть персонаж, на создание которого, как кажется, повлияло знакомство Джеймса с Павлом Жуковским. Я имею в виду Гилберта Озмонда. Напомню читателю об этом герое. Он появляется на горизонте главной героини в тот момент, когда отвергнув двух “престижных” претендентов на ее руку, она неожиданно получает большое наследство, оставленное ей отцом Ральфа, по просьбе последнего. Ральф из своего угла следит за жизнью “мисс Арчер”, отказавшись от безумных надежд, он желает счастья Изабелле, верит в ее умение распорядиться своей судьбой и хочет с помощью денег обеспечить ей свободу действий. Между тем, на пути отправившейся в Италию очаровательной и теперь очень богатой Изабеллы встает человек, о котором Ральф в сердцах говорит ей так: “Не для того вы предназначены... чтобы вечно быть настороже, оберегая чувствительность бездарного дилетанта”. “Бездарный дилетант” — это соотечественник Изабеллы Гилберт Озмонд, чье кредо: “Ни о чем не тревожиться, ни к чему не стремиться, ни за что не бороться. Смирить себя. Довольствоваться малым”. Однако, этот человек, рано осознавший, что он беден и, увы, не гений, “всю жизнь ходит с таким видом, будто он прямой потомок богов”. Зловещая миссис Мерль, познакомившая Изабеллу с Озмондом, характеризует его следующим образом: “Ни поприща, ни имени, ни положения, ни состояния, ни прошлого, ни будущего — ни-че-го. Ах, да! Он занимается живописью, пишет акварелью... Но картины его не многого стоят...”
Фигура Озмонда намерено погружена в полумрак, о нем известно, что он сын довольно известной поэтессы, “американской Коринны”, рано лишился родителей, воспитывался матерью — все это напоминает биографию Павла Жуковского, только вместо матери-поэтессы надо подставить отца-поэта. Озмонд уже много лет живет в Италии, он художник-дилетант и посвятил свою жизнь служению красоте и искусству; у него “бездна вкуса”, в его флорентинском палаццо собраны драгоценные раритеты — произведения итальянских мастеров. Все это также совпадает с тем, что мы знаем о Павле Жуковском.
Наконец, Озмонд вхож в высшие аристократические круги и причастность к высшей аристократии дает ему чувство собственного превосходства. Как кажется, и эта черта могла быть свойственна сыну Василия Жуковского, чью колыбель, как пишет Эдель, качали царственные особы. Мы знаем, как скромно оценивал Джеймс талант Павла Жуковского-художника. И Гилберт Озмонд, и Павел Жуковский были “дилетантами”, то есть не занимались живописью основательно, не учились ей, а просто “баловались” созданием картин.
Сложнее говорить о темных нравственных чертах Озмонда, проявившихся после женитьбы на Изабелле, — таких как аморальность, неприятие чужого мнения, подчиненность этикету и сословным запретам, мрачный эгоизм и эгоцентризм, — в их сопоставлении с нравственной характеристикой Павла Жуковского.
* * *
Книги Джеймса 1870-1880-х годов несут явный “русский след”, что связано с близким знакомством американского писателя с Тургеневым и его русским окружением. Возможно, благодаря Тургеневу, в сферу интересов американца попала вообще русская литература, например, Пушкин, плохо тогда известный заграницей 2 .
Испытывал ли “обратное влияние” Тургенев? Сам Генри Джеймс считал, что его рассказы не были нужны Тургеневу “как мясо для мужчин” (в переводе Шерешевской “как хлеб насущный”), что Иван Сергеевич не читал книги, которые он, Джеймс, ему регулярно посылал. Может быть, и так. К самому Джеймсу Тургенев относился с безусловной симпатией, писал ему в записке по-английски: “Я рад, что вы в Париже и очень хочу вас видеть. В моем настоящем положении я всячески избегаю человеческих лиц, но вы, естественно, являетесь исключением”. Еще до знакомства с Джеймсом Тургенев ввел “американскую тему” в повесть “Вешние воды”: в эпилоге Санин собирается в Америку — вслед уехавшей туда за много лет до этого Джемме. Мне встретилось еще одно упоминание об Америке в произведении, написанном как раз в период близкого общения русского с американцем. Имеется в виду странная мистическая повесть Тургенева “Сон” (1877), герой которой уплывает в Америку. Наверное, Джеймсу, читавшему (в переводе) тургеневскую повесть, было это приятно.
О любви
Это чувство пронизывает воспоминания Джеймса о Тургеневе. С первого дня знакомства и до конца жизни любовь к русскому писателю остается в душе американца неизменной. Любопытно, как меняется написание имени друга по мере его узнавания. Вначале оно пишется, как тогда писались русские фамилии: Turgeneff, затем написание несколько видоизменяется: Tourgueneff, потом опять по-новому: Turgenieff. Джеймс ищет фонетического соответствия, пробует называть русского по-американски Джон (“I am intimissimo with John” — фраза, составленная из двух языков, итальянского и английского, и означает “я близок с Джоном”), в очерках Джеймс уже точно воспроизводит русское написание — Ivan Turgenev, и в конце концов останавливается на Ivan Sergueitch, специально оговаривая этот вариант: “Я даю его имя не в соответствии с русской орфографией, а так как оно произносилось его друзьями, когда они адресовались к нему по-французски”. Как чутко должен был вслушиваться американец во французскую речь соотечественников Тургенева, чтобы сквозь чуждые наслоения правильно уловить его русское имя и отчество — “Иван Сергеич”.
Джеймс пережил Тургенева на 33 года. Он умер уже в новом веке, за год до социалистической революции в России, подготовленной потомками “нигилистов”. В 1917 году кольцо-талисман, возвращенное Полиной Виардо после смерти Тургенева на его родину, было украдено и исчезло. Задумаемся, кто мог бы им владеть после Пушкина, Жуковского, Тургенева?.. Чехов? Бунин? Оба были современниками Джеймса. А дальше? Булгаков? Пастернак? И они начинали, когда Джеймс был еще жив. Но к тому времени связи его с Россией оборвались, стали воспоминанием. Они окрасились в ностальгические тона, ведь вспоминая своего русского друга и русскую колонию в Париже 1870-1880-х годов, он обращался к годам своей дерзновенной, уже отшумевшей молодости.
1 См. И. Чайковская, “Seagull”, № 20, 22 октября 2004 г.
2 Недавно мне встретилась чрезвычайно интересная статья, где проводится связь между “Письмами Асперна” Джеймса и “Пиковой дамой” Пушкина. Имя героя Aspern возводится в ней к инициалам нашего поэта ASP (Joseph S. O’Leary, Pushkin in “The Aspern papers”. Sophia University, Tokyo).
Добавить комментарий