После окончания московского ИнЯза я поступил на работу в английскую редакцию Иновещания Гостелерадио СССР — и вскоре сделался заправским англоманом: подражал англичанам в их акценте и манерах, читал в основном английские газеты и журналы, слушал Би-Би-Си по-английски. Меня раздражало высокомерное отношение к Англии моих коллег из соседней редакции вещания на США. Послушать их, так все новое и оригинальное рождалось в США, меж тем как английская культура безнадежно устаревала. Убедить меня в этом было невозможно, я преданно верил в «добрую старую Англию», но неожиданно моим англофильским воззрениям был нанесен серьезный удар. Меня, что называется, нокаутировал Том Вулф, кстати, в молодости и вправду занимавшийся боксом. А поводом стал его очерк в американском журнале «Эсквайeр», который, к счастью, приходил в нашу редакцию, хотя некоторые страницы отсутствовали, вырванные цензурой. По сравнению с этим очерком статьи в английских журналах — о русских я уже и не говорю — показались мне пресными и малокровными. Помню, как я с восторгом повторял красочное заглавие этого очерка о сделанных на заказ автомобилях: There Goes (Varoom! Varoom!) That Candy-Colored Tangerine-Flake Streamline Baby. «Ур-ра! Ур-ра! Вот она — та самая конфетнораскрашенная мандариннолепестковая обтекаемая малютка!»).
Новая журналистика
Так Вулф стал моим кумиром, и я с жадностью ловил любую информацию о его личности. И не напрасно: он оказался пионером «новой журналистики», возникшей в начале 60-х годов и быстро завоевавшей популярность сначала в Америке, потом в других странах. За последние десятилетия об этом жанре написано множество монографий, но точнее всех, право же, высказался о нем сам мастер Вулф: «Меня заинтересовало не просто открытие, что достоверную документальную прозу можно, оказывается, писать приемами характерными для жанра романа или рассказа. Речь шла о гораздо большем. Мне открылся тот факт, что в документальной журналистике можно использовать любые литературные приёмы — от традиционных форм диалога до потоков сознания — и применять их одновременно и в относительно сжатом контексте..., будоража читателя не только интеллектуально, но и эмоционально».1
Что до эмоций, то вулфовские репортажи никого не могли оставить равнодушным, они повествовали о героических поступках в драматических обстоятельствах. Так из-под пера Вулфа вышла, как мне кажется, лучшая документальная книга о космонавтах The Right Stuff (названная в русском переводе «Настоящая вещь», хотя, по-моему, точнее было бы «Настоящие люди»), по которой сделан вполне достойный фильм, завоевавший четыре Оскара. Он также выдвинул идею «насыщенного репортажа» (saturation reporting) — это когда журналист неотрывно находится со своим героем много месяцев подряд, наблюдая его в самых разных ситуациях и ежедневно интервьюируя. В наше время этот журналистский жанр выдвинулся в разряд популярных — именно таким способом пишутся ныне очерки для литературных журналов, на основе которых затем создаются книги. Не премину добавить ко всему этому, что Том Вулф — талантливый художник, чьи работы выставлялись на многочисленных выставках, и автор объемного труда по истории современной живописи.
В 1980-е годы Вулф перенес свою журналистскую технику с её уникальной пунктуацией в жанр романа2 — и уже первый его опыт удался на славу. Роман «Костер тщеславий» (The Bonfire of the Vanities) числился в бестселлерах в течение нескольких лет и вместе с фильмом того же названия принес Вулфу многие миллионы долларов. Огорчила автора, правда, негативная реакция на него корифеев американской романистики того периода Джона Апдайка и Нормана Мэйлера. Они посоветовали Вулфу заниматься своим делом, то есть вернуться в журналистику, некоронованным королем которой он слыл в Америке. Разве что вместо короны первый журналист США повсюду носил белый костюм. Когда его спросили, почему он выбрал такой странный «фирменный знак», Вулф поведал, как однажды летом, надев новый белый пиджак, чуть в нем не изжарился. Но не выбрасывать же хорошую вещь — и уже следующей зимой Вулф заявился в нем на светский прием. В компании черных смокингов его белый пиджак смотрелся уникальным светлым пятном и пленил носителя раз и навсегда. Он обзавелся десятком таких же и запечатлелся в белом костюме, белом галстуке и двухцветных туфлях на многочисленных фотографиях в самых фешенебельных местах, в том числе и в Белом Доме, приглашаемый последовательно пятью президентами США. С Вулфа и пошла мода на белые костюмы зимой.
В этом же «фирменном» туалете Том Вулф пожаловал на презентацию своего последнего романа «Зов крови» (Back to Blood) — 700-страничной эпопеи о Майами, несколько глав которой целиком посвящены «новым русским». Одна глава даже называется Na Zdrovia, притом, что в английской транскрипции почему-то пропущена буква «o», но так уж, видимо, 82-летний автор услышал русский тост. Ошибка маленькая, но будучи одной из многих, она показывает, с какой небрежностью именитый автор трактует реалии русскоязычной среды во Флориде.
Признаться, я ожидал от признанного мэтра большей аккуратности. Вспомнилось, сколь горячо творец «новой журналистики» в теоретических статьях, апеллируя к своим излюбленным классикам Бальзаку и Золя, призывал литераторов по их примеру кропотливо изучать мельчайшие детали быта, одежды, обычаев и нравов американской жизни. И в то же время едко высмеивал шаблоны массового оглупления, насаждаемые телевидением, Голливудом, бульварной прессой... В плену которых неожиданно оказался он сам в этом романе — носителем стереотипных взглядов на наших соотечественников. Им, по Вулфу, присуща разнузданная чрезмерность во всем — они громогласно галдят, а не разговаривают; обжираются, а не едят; напиваются до одурения, кричаще и безвкусно одеваются, а главное — подло надувают легковерных коренных американцев. Правда, надо заметить, что Вулф, большой почитатель Гоголя, явно подражает нашему классику во всем, что касается русских персонажей, а потому сатирическое преувеличение для него — рабочий прием.
Ресторан «Гоголь»
«Гоголь» у него еще и ночной клуб, где развертывается одна из важных сцен романа. Тщательно и, как всегда, метафорично, описан интерьер заведения — в сверкании позолоты на мрачно-фиолетовом фоне обоев, «…будто перед вами открыли бабушкину шкатулку с драгоценностями». От броских деталей описания у меня создалось полное впечатление, будто ресторан «Гоголь» реально существует, тем более что по пути туда герои романа проезжают известные мне улицы Холондейла и Санни-Айлза, в северном Майами. Кроме того, автор скрупулезно перечисляет ресторан «Татьяна», Академию балета Кирова, Русские бани, Успенский Культурный центр и другие достопримечательности района, который, по словам Вулфа, в народе называют Mother Russia. И все же о ночном клубе «Гоголь» никто из моих знакомых не слышал, а Гугл дает информацию о ресторане с таким названием, только за тысячи миль от Майами, близ Невского проспекта в Петербурге.
Завсегдатаи «Гоголя» поданы через восприятие «посторонней» — красавицы-кубинки Магдалены. Впервые попав в русский ресторан, не понимая ни слова по-русски, она «чувствовала себя погребенной под грузом всех этих согласных, из которых чаще других улавливала з, б, й, г, к». Ей бы прочесть «Мертвые души» — тогда она, безусловно, уловила бы ещё и сходство своих соседей с персонажами великого сатирика. Скажем, сидевший через стол от неё толстый господин непременно сошёл бы за Собакевича — притом, что Вулф представляет его как пятого по силе советского гроссмейстера времен Михаила Таля. Физиономия у шахматиста квадратная, а угнездившиеся на лысоватой голове пучки жестких черных волос проросли на скулах «в виде бараньих котлет». Фамилия ему дана по-русски малоприятная — Жутин, и от его прилипчивого тяжелого взгляда Магдалене и в самом деле делается жутко. Сгущают это ощущение жутинские манеры: «он громоздил локти на стол, ел только ложкой, орудуя ей, как лопатой, и ловко запихивал в рот мясо и картошку. А если кусок нельзя было поддеть ложкой, то он хватал его пальцами и, жуя, зыркал глазами направо и налево, будто стремился загородить свою еду от воров и собак». С кубинкой шахматист заговорил по-английски и как только выяснил, что она работает медсестрой, принялся поносить всех врачей, в особенности же психиатров. Ну как тут не вспомнить Собакевича, у которого все в городе были мошенники и христопродавцы: «Один только и есть порядочный человек: прокурор, и тот, если сказать правду, свинья».
Однако, в отличие от Собакевича, шахматист трусоват и испуганно меняет тяжелый взгляд на угодливый, завидев любовника Магдалены, спешившего ей на выручку. Впрочем, не только он, но и вся собравшаяся в ресторане компания дрожит и пресмыкается перед высоченным широкоплечим ловеласом по имени Сергей Королев, натурально, олигархом, тесно связанным с русской мафией.
Фальшаки
У Вулфа он выступает реинкарнацией Чичикова, только что афера его совершенно иного свойства и несравнимо масштабнее. Королёвские «мертвые души» — это поддельные картины знаменитых русских художников-абстракционистов, и он не скупает их, а, наоборот, выгодно сбывает малосведущим собирателям по всему миру. В Майами Королев пользуется непререкаемым авторитетом, так как даровал местному музею полотна, оцененные «экспертами» в 70 миллионов долларов. В знак благодарности признательные отцы города распорядились присвоить его имя вновь отстроенному импозантному музейному зданию, по фасаду которого пустили огромными буквами его инициалы. На самом же деле королёвские дары — всего лишь подделки, копии, сработанные талантливым живописцем из России. Обученный в традициях русской реалистической школы, художник презирает абстракционизм, но обречен на подневольный труд, ибо не в силах отказаться от щедрых гонораров хозяина. От стыда он периодически впадает в тяжелые запои и пристает к посетителям его студии, чтобы они, как он сам, единым махом опрокидывали внутрь стакан водки, разбавленной абрикосовым соком, с воплем: «На здоровье!» В поисках вдохновения художник ежевечерне отправляется в русский стриптизный клуб в Санни-Айлз, по существу же публичный дом, под названием «Медовые страсти» (Honеypot).
Именно там его находят другие персонажи романа — остроглазый, всюду поспевающий журналист Джон Смит и храбрый полицейский-кубинец Нестор Камачо, выступающий в данном эпизоде в роли детектива. Последний следует за художником по пятам и вынужден с отвращением выслушивать за тонкими стенками кабинок стоны русских мужчин. А те почему-то в момент оргазма выкрикивают одно и то же русское слово — «дерьмо». Где, интересно знать, подслушал сей нелепый вопль досточтимый американский автор? Вулф отнюдь не брезгует описаниями разврата, на который падки не только «новые русские», но и американцы иного происхождения.
Так мы узнаем о психиатрах с особой специализацией на сексопатах, помешанных на порнофильмах и интернетных порносайтах. Один такой специалист, доктор Норман Льюис, нередко выступает по телевидению, а потому сдирает с пациентов невообразимые гонорары. У него на крючке плотно сидит перверт-миллиардер с явно еврейской фамилией Флейшман, по многу часов в день глазеющий, мастурбируя, на порносайты. Именно ему беззастенчиво сбывает за миллионы свои подделки Королев, и именно его, неспособного освободиться от порочного пристрастия, неспешно лечит психиатр Льюис. И сам, впрочем, не чуждый извращений, он — завсегдатай разнообразных оргий под предлогом изучения психических отклонений у своих будущих пациентов.
На оргию в открытом море после регаты в честь Дня Колумба Льюис завлекает свою ассистентку Магдалену. Он рентует сигарообразную моторную лодку, способную развивать до 80 миль в час, и после головокружительной гонки по океану прибивается на закате к скопищу яхт, на которых тусуются нудисты. Лодка, что показательно, названа «Гипоманьяк» (Hypomanic), а «гипомания», объясняет Магдалене Льюис, это короткая стадия эйфории, которую переживают больные маниакально-депрессивным психозом прежде чем впасть в безумие.
На таких «маниакально-депрессивных» перепадах строится, я бы сказал, и весь сюжет романа. То героям выпадают счастливейшие моменты, например, всеобщее признание и слава, а уже на следующей странице на них обрушиваются тяжелейшие потрясения, повергая в состояние острой депрессии. Приведу характерный эпизод из романа, создающий у читателя впечатление катания по американским горкам с перехватывающими дыхание взлетами и падениями (rollercoaster).
Политкорректность
Накачанный в тренажерных залах морской патрульный Нестор Камачо снимает с верха 70-футовой мачты человека, замыслившего самоубийство. Снимает самым невероятным образом — взобравшись по канату на одних руках до верхушки мачты, он обхватывает самоубийцу ногами и, преодолевая его отчаянное сопротивление, спускается с ним на воду, а потом, проявляя невиданную сноровку, вытаскивает его на палубу. Всё это под телекамерой, на глазах у миллионов телезрителей. о работают на главную цель автора — показать непримиримость глубоко засевших антагонистических взглядов и интересов культурно и расово различающихся эмигрантских диаспор...
Полностью журнал доступен только подпискикам журнала «Чайка». Информация о подписке в разделе «Подписка»
Добавить комментарий