Опера Масканьи “Сельская честь”, которую я недавно прослушал, напомнила мне об одном культурном открытии. Произошло оно в Минске в 1969 году. 35 лет назад, так что отметим юбилей.
Тогда в Минске и на “Веселую вдову” не слишком ходили, а тут — “Сельская честь” какого-то Масканьи, итальянского коммуниста, надо полагать. О трудовых доблестях передового колхоза “Красный чернозем”, нечто вроде “Кубанских казаков”. Потом раздача орденов и званий. Одним словом — Сельская честь. Премьера, а зал пустой. Спектакль отменили.
Правда, премьера-то была несколько условная. Опера написана давно. Либретто основано на рассказе Джованни Bерга, итальянского писателя и драматурга. В его первый сборник рассказов “Жизнь полей” (1880) входил и рассказ “Сельская честь”, впоследствии переделанный Верга в одноименную одноактную драму (впервые поставлена в 1884 году в Турине). В этой пьесе, как пишет критик, правдиво показаны нравы отсталой сицилийской деревни, где убийство из ревности — бытовое явление, освящённое вековыми традициями. В 1890 году на сюжет этой достоверной драмы из жизни отсталых сицилийских крестьян композитор Пьетро Масканьи написал одноимённую оперу, положившую начало жанру “веристской” оперы, а самому Верга давшую звание “вериста”. Веристская опера — это беспристрастное изображение повседневной жизни, нечто вроде предшественника итальянского неореализма, тем более, что Верга уделяет большое внимание сексуальным мотивам, что очень приближает его рассказы к правде не только сельской, но и городской жизни.
Задолго до так называемой премьеры в Минске, Итальянская опера приехала в Россию, а в марте 1894 года дала представление “Сельской чести” на земле Белоруссии, в Витебском Городском театре. Возможно, в честь будущей знаменитости Марка Шагала, который чем дальше шагал, тем больше отставал от достижений социалистического реализма. Но почему-то Итальянская опера не доехала до центра Минской губернии. Одним словом, для Минска в 1969 году опера “Сельская честь” представлялась большой новинкой. К тому же идеологически близкой. Как никак, судьба крестьян в условиях буржуазного гнета. А их энергичную сексуальность вполне можно было преобразовать в классовую ненависть к захребетникам народных спин. Оперными и балетными средствами. Ну, там, селянин и почти бунтарь весь дрожит, нечто выкрикивает, руками размахивает, подпрыгивает. Советский режиссер-постановщик вполне мог это освоить. Уж не помню точно, кто там тогда был этим постановщиком. Кажется — Отар Дадешкилиани. Сексуальную озабоченность всей труппы он очень ловко претворил в прообраз грядущих классовых битв и революций.
В отделе культуры ЦК цыкнули (знаете партийную шутку: в ЧК — чикают, а в ЦК — цыкают?) и приказали зал наполнить, упущение исправить. На следующий раз в Белорусскую Государственную Оперу нагнали батальон солдат и школьников 5-6 классов.
Для них опера оказалась еще хуже колхозных праздников. Солдаты под присмотром командиров еще сидели тихо. Как если бы им доверили военную тайну. А пионеры расшалились не на шутку. Они приняли все всерьез, как на боевой игре “Зарница”. Ученики в массовом порядке мастерили рогатки из тонких резинок трусов. Знаете, резинка одним концом завязывается на большой палец, а вторым — на указательный, в нее вкладывается металлическая шпулька из части скрепки, натягивается — и огонь по сцене. То есть стрельба велась такая, что солдаты только диву давались. Растет, растет смена. Будет, кому защищать Родину.
Для немногочисленных же зрителей дело на сцене выглядело очень необычно. То одна балерина, то другая вдруг резко дергала рукой, ногой. Или подпрыгивала. Или металась в сторону. Танцор вскрикивал, терял поддержку и ронял подругу на пол, где она крутилась на спине. И он падал и крутился рядом, вздымая ноги в белесом трико и дрыгая ими очень выразительно. Это вам не какое-то изобретение новых па и Пети-Па в балете.
Происходящее было слишком даже для сексуальных сицилийских крестьян. Тем более — для революционных сельских бедняков. Народ в зале хохотал. В зале сидели несколько американцев, они что-то записывали в блокноты.
Вы догадываетесь, на что это было похоже? Да и не похоже, а именно и было тем самым! Это был самый настоящий брейк-данс! Именно тогда, 35 лет назад, задолго до Америки, в столице советской Белоруссии была изобретена та мода. Вместе с ее писком. А также с криками, воплями и стонами. Американцы не зря писали в блокноты.
Не доиграли наши певцы и танцоры, не допели и не дотанцевали. У нас всегда так: нет завершающего удара, и все потом крадут иностранцы.
Опустился занавес, директор сказал осуждающее слово, грозился написать в ЦК жалобу на школу. На ее директора и завуча. Он забыл об искусстве и жертвах на его алтарь. Но главное было сделано: брейк-данс изобретен.
Прав ли я в своем утверждении о приоритете Белорусского театра оперы и балета в изобретении брейк-данса? Прав.
Вот краткая историческая справка. В конце 1960-х годов в США вопил на радио и пластинках некий черный, почти что экстремист Джеймс Браун. Тоже очень сексуальный, побольше сицилийских крестьян. У него даже была пластинка под названием Sex Machine. И вот тогда, на исходе 1969 года, этот Браун выпустил диск под названием Good Foot. Нечто вроде “Добрая нога”. Возможно эта “нога” — эвфемизм. Во всяком случае, при исполнении “песен” он падал на пол и там очень сильно извивался.
Джеймс Браун своим знаменитым Get on the Good Foot, который он исполнял очень энергично, добавил к своей популярности, а его выкомаривания ногами-руками стали новым танцевальным стилем под названием Good Foot.
Первые зародыши новой молодежной моды были замечены в Нью-Йорке, в Гарлеме, на 116-й улице, где несколько дворовых банд решили более не драться ножами и кастетами (возможно — под влиянием фильма “Вестсайдская история”, в которой главный герой Тони погибает весьма бессмысленно, пытаясь остановить драку “коренных” с пуэрториканцами) и придумали выяснять свои отношения не при помощи револьверов, а при помощи нового танца “Добрая нога”. Проигравшие обязывались обходить “плохими ногами” территорию победителей по соседним окрестностям.
Музыка была с рваными ритмами (Breaking), синкопированная. Стиль затем стал называться B-Boys (Break Boys) — парни, танцующие под ломаные ритмы музыки. А еще несколько позже уже в начале 1970-x и термин Good Foot, и термин Break Boys или “би-боинг” были вытеснены новым — брейк-дансом. Да это и справедливо, ибо в Good Foot, да и в Break Boys еще не было основных движений, составивших славу нового стиля. Не было ни HeadSpin, ни BackSpin, WindMill, ни HandGlides (это все — вращения на голове, на спине, разные размахивания руками-ногами как ветряные мельницы, подергивания рук-ног как у контуженого паралитика). Всего этого не было, потому что в Америке их еще не изобрели. Все эти движения были изобретены на том самом незабываемом представлении оперы “Сельская честь” в Минске. И только когда пронырливые американцы по своим подпольным записям известили первых исполнителей этого танца о новых телодвижениях, а именно, сообщили группам The Nigga Twins, The Zulu Kings, The Seven Deadly Sinners, Shanghai Brothers, The Bronx Boys, Rockwell Association, вот только тогда мир и узнал о новом брейк-танце и вообще о культуре хип-хоп.
Среди исполнителей брейк-данса самым известным стал Robbie Rob из “Zulu Kings”. Надо же! Какой-то Робби Роб из “Зулусских королей”. Да самый первый из этих племенных зулусских вождей уступал последнему танцовщику из Белорусского театра оперы и балета, ибо этот последний был обуреваем подлинным жгучим чувством. Что уж говорить о Vinnie Off (Salsoul) или о Charlie Rock (KC Crew). Нечего о них говорить.
И посему я перехожу еще к одному феноменальному представлению.
По странному совпадению в тот же самый год, имело место 50-летие советского цирка. Впрочем, может быть, и нет тут совпадения, а есть скрытая, но глубокая закономерность.
Энциклопедия свидетельствует, что первый постоянный цирк появился в России в 1873 году, и открыли его в Пензе братья Никитины, которые объехали с цирковыми номерами всю страну. Видите: снова дело происходило в провинции. А вот началом советского цирка можно считать август 1919 года. Ленинский декрет “Об объединении театрального дела” отдал все цирки в собственность государства. Первым цирком новой России был частный (в то время) цирк Чинизелли в Петрограде, тот самый, в котором Ленин выступал перед солдатами 1 января 1918 года, а боевые офицеры с фронта, после выезда вождя оттуда, устроили покушение на него как на изменника. Сидящий в открытом автомобиле рядом с Лениным швейцарский социал-демократ Платтен успел ладонью пригнуть ему голову, пуля прошила ладонь, вождь уцелел.
От этого 50-летия советского цирка пострадало тогда много народу. Сама фраза: “Поздравляю вас с 50-летием советского цирка” звучала антисоветски. Тем более, что менее, чем за два года до этого широко и пышно отмечали 50-летие советской власти. В августе 1969 года в здании “Дзержаунаго цырка” в Минске готовилось большое гала-представление по случаю славного юбилея.
Какую-то музыку к нему писал Евгений Александрович Глебов, в то время (и позже) мой близкий старший друг. Уже тогда заслуженный, а с 1984 года — народный артист СССР. В день юбилея цирка вздумали мы с Евгением поехать в лес по грибы. По моей инициативе, но домосед Глебов вдруг охотно согласился. Был у меня тогда совсем еще новый красный “Запорожец”. Поставили на опушке и пошли в глубь чащобы. Разошлись, и потерял я Евгения из виду. Заблудился, можно сказать. Какие-то поляны, перелески, вдали — какая-то деревня. А что спрашивать-то? Где заслуженный артист, композитор Глебов? Уже хотелось пускать немецкие составы под откос. Ну, все пропало! Скоро начало представления, а нам еще нужно найтись и сколько ехать! Глебову в цирке дОлжно быть обязательно, он там член жюри, да и вообще бенефис... Вдруг, чу! Слышу слабый-слабый выстрел. Женя взял с собой двустволку. На случай, если не найдем грибов, так хоть пострелять по шишкам. И начал он палить, подзывая меня. Крутил я ушами как локаторами, определил направление. Побежал. Хорошо, что выстрелы не прекращались. Все громче и громче! Верной дорогой бегу! Впереди, сзади и по сторонам — белые. Но, как и у Василия Ивановича, не до грибов тут. И — вот мы вместе. Женя разумно не слишком отошел от машины. Сели, понеслись навстречу празднику.
В цирке привычно пахло слонами. Но юбилей открылся не слонами и даже не Буденновской джигитовкой, а мощным оркестровым тутти, ораторией без слов “Коммунисты ведут”. Вернее, слова были, но непонятные. Хор ревел, как камыш в бурю.
Женя комментировал:
— Слышите, Валера, как вот тут тромбоны глиссандируют вниз? Ту-ту-Ту-ту? Знаете, что это значит?
— Не знаю.
— Это означает, что коммунисты ведут назад. Понимаете?
— Не понимаю.
— Ну, как же, это весьма толстый намек. Хор поет — “коммунисты — вперед”, а тромбоны все перечеркивают своим глиссандо вниз. Они образно говорят: все наоборот. Назад, а не вперед.
— А-а-а, это вы ловко. Но хор-то все продолжает свое долбить — вперед да вперед. Ведут и ведут.
— Ох, Валера, доведут они нас всех скоро. Тромбоны пересилят. Попомните мое слово.
Зрители, между тем, никакой антисоветской пропаганды в выпадах тромбонов не заметили и наградили ораторию вежливыми аплодисментами. Потом был еще какой-то вывоз красных знамен со скачками на лошадях,
И вот кульминация всего праздничного действа: серенада Дон Кихота Дмитрия Кабалевского в исполнении солиста Белорусского театра оперы и балета Виктора Чернобаева. Фамилия немного несоветская, но Белобаев и даже Краснобаев были бы не лучше. В прошлом году как раз отмечали в Минске 45-летие его творческого пути. А тогда он еще был только в первой его половине. Выехал он в путь на лошади, с пикой, при бородке-эспаньолке, в шляпе с широкими полями, в кирасе и наспиннике. Ну, вылитый хитроумный идальго. Росинант немного подкачал — слишком был упитанным. Бока и живот его подозрительно выпирали. Впрочем, и минский Дон Кихот тоже был пополнее своего прототипа, так что гармония соблюдалась. Многое компенсировал статист — Санчо Панса, точнее, его осел. Санчо одной рукой вел под уздцы Росинанта, а другой — своего верного осла. Осел был нормальной кондиции, как ему и положено по знаменитому роману.
Оркестр сыграл вступление. И Чернобаев запел свои куплеты.
На турнире, на пиру ли, на охоте,
Ходят слухи об отважном
Дон Кихоте
Тра-ля ля ля ля ля-я-я, тра ляля ля ля ля-я-я,
Тра-ля ля ля
ля ля ля ля ля ля ля ля.
Начало вышло неплохо. Но все эти тра-ля ля конь истолковал совершенно неверно. А, скорее, время пришло, приспичило. Он поднял хвост и выдал на гора серию мощных конских яблок. Слоновий запах сразу был забит манежем, конюшней и вообще конским заводом. Дон Кихот сбился, пропустил такт, но потом подстроился и заголосил, по-моему, с какой-то ошибкой в первой строке второго куплета:
Ох, оставь-ка ты старанье и заботу
И не пой ты нежных песен Дон Кихоту
Тра-ля ля ля ля ля-я-я, тра ляля ля
ля ля-я-я,
Тра-ля ля ля ляля ля ля ля ля ля.
На повторное ляляканье конь ответил пушечными залпами конских ядер.
При этом Росинант начал метаться, рыскать из стороны в сторону, как будто почуял волков. А может, и впрямь почуял. Волков не волков, но какую-то опасную зверюгу. В цирке как раз сидели привезенные тигры, павианы и прочая нечисть.
Санчо Панса пытался удержать коня, но его мотало все сильнее, потом он поскользнулся на уже растоптанных совместными усилиями коня, осла и самого Санчо лепешках и повалился прямо на них, как будто пытался закрыть телом от мин своего рыцаря-господина.
Конь, освобожденный от узды, начал носиться по арене. При этом он уже не прекращал сыпать яблоками.
Но и Дон Кихот не уступал тому в упорстве. Поперек всяких ритмов и тактов, не попадая в тональность и перевирая слова, он орал:
Служит — ааа — знамя, нам,
имя Дульцинеи ля-ля-ля, оплотом,
Она с нами нераз.. ля-ля — а-ваа — с Дон
Кихотом
Тра-ля ля ля ля ля-я-я, тра ляля ля ля ля-я-я,
Тра-ля ля ля ляля
ля ля ля ля ля.
Тра-ля-ля выходило еще ничего, остальное же должно было означать:
Служит имя Дульцинеи мне оплотом,
Неразлучна Дульцинея с Дон Кихотом
Росинант вошел в раж. На арене стояли столики с разными наградами деятелям цирка. Самой главной наградой был бюст Ленина, основателя советского цирка. Натурально, коняга опрокинул и этот столик. Более того, он втоптал основателя государства и его цирка в свое нутряное произведение и сильно помял бронзового вождя и учителя. Только на переплавку.
Санчо безуспешно пытался поймать поводья, конь еще несколько раз низвергал его в полное дерьмо, которого становилось все больше. Что просто удивительно, и никто бы не поверил в такое чудо, если бы дело не происходило в цирке, самим своим предназначением призванного творить чудеса.
Ослик испуганно жался к выходу с манежа, куда он, улучив момент, и юркнул. Послали рабочего сцены утихомирить коня, но он и его низверг. Вышедшие к арене шталмейстер, директор и председатель жюри с ужасом взирали на происходящее. Все они хватались за сердце, там в нагрудном кармане у них лежали партбилеты.
Упорство Дон Кихота заслуживало высших похвал. Другой бы давно ускакал за осликом. Или хотя бы сполз с коня и убежал. Оркестр все время гремел проигрыш между вторым и третьим куплетом, — дескать, тра ля-ля ля ля ля. Чернобаев очень старался, но никак не мог попасть в такт. Только начинает вроде бы:
“Как ва-ва-ееве ааа-а ля-ля-ля” — и полный затык. Оркестр и туда, и сюда, дирижер пытается поймать его вяканья — ни в какую. Весь цирк к этому времени давно лежал полумертвым от хохота. Знаете, после первых конских залпов каждый испытывал страшное неудобство. Старались не смотреть на арену, прикрывали глаза. И нос тоже. Но чем дальше, тем разнузданнее становился не только Росинант, но и публика. Была пройдена точка возврата от непристойности к просто неловкости. Оставался только невероятный, никогда мною невиданный и неслыханный гомерический хохот.
И что вы думаете? Чернобаев преодолел все. Он вдруг обрел второе дыхание, даже третье или четвертое, учитывая первобытные миазмы.
Он наконец-то попал в темп и звучным баритональным басом спел последний куплет своей потрясающей серенады:
Как вечна
на небе солнца позолота,
Так прочна любовь и верность Дон Кихота.
Тра-ля
ля ля ля ля-я-я, тра ляля ля ля ля-я-я,
Тра-ля ля ля ляля ля ля ля ля ля.
Это был поистине подвиг, достойный рыцаря Печального Образа. Не забудем, что Дон Кихот был назван самым знаменитым литературным героем ушедшего тысячелетия, ему нужно соответствовать. На последнем ля-ля и конь тоже завершил свой подвиг. Он иссяк, хотя уже казалось, что изобретен вечный двигатель.
На следующий день о спектакле говорил весь город. Но ни строчки ни в одной газете, ни слова на ТВ или радио. Сам народный артист Чернобаев в своих многочисленных интервью по случаю 45-летия (а раньше 40-летия и 30, 25-летия) никогда не обмолвился ни словом о своем подлинном триумфе. Он вспоминал что угодно, но только не самое колоритное. Например, на вопрос о болезнях и потере голоса, он рассказал:
“Помню открытие гастролей в Волгограде. Опера “Фауст”, я — Мефистофель, а у меня чертовски болит горло — ангина. Я даже не мог говорить. Но ведь открытие нельзя сорвать. Тогда я горячей вилкой проколол гланды и весь вечер полоскал горло марганцовкой”.
После чего запел.
Виктора Чернобаева теперь называют “Первым комиком белорусской оперы”. Это странно, потому что почти все его роли отнюдь не комические. Комиком он мог бы стать только из-за исполнения куплетов Дон Кихота и ни за что иное. Я рад напомнить певцу о дне его настоящей народной славы.
Добавить комментарий