В сборнике, выпущенном в Калифорнии, поразительным образом объединились поэты с Западного и Восточного американского берега, из Европы, Израиля, центральной России и Урала. Называю Урал, так как поэты оттуда в альманахе "идут стеной", и легко догадаться, почему именно этот регион представлен так густо. По-видимому, с этим местом связан человек, помогавший составительнице ежегодника, жительнице Сан-Хосе, Раисе Резник, искать персоналии. По моим предположениям, в роли помощницы составителя выступила Рина Левинзон, ныне живущая в Израиле, но молодость проведшая в Екатеринбурге (тогда Свердловске), будучи женой еще одного поэта, чьи стихи включены в книжку, — Александра Воловика. Она же, Рина, открыла шлюзы для израильской русскоязычной поэзии, широкой волной хлынувшей на страницы альманаха. Сборник, озаглавленный "Связь времен", наглядно являет связь людей, друзей-поэтов, земляков — бывших и нынешних, — умеющих и любящих вслушиваться в чужие строчки. Свойство по нашим дням драгоценное.
Могу только приветствовать способ подачи материала в сборнике: за подборкой стихов (а иногда впереди нее) следует эссе о поэте или рецензия на стихи. Чересчур хвалебный тон многих, если не большинства, рецензий, их комплиментарный характер заставляет вспомнить Булата Окуджаву:
Давайте говорить друг другу
комплименты —
Ведь это все любви
прекрасные моменты.
Прекрасные-то прекрасные, но иногда хвалителю изменяет чувство меры. Цитирую: "Пушкин — это наше все", — сказал однажды Аполлон Григорьев, а потом повторил Ходасевич. Добавлю: и не только Пушкин...". Сказано об одном из поэтов сборника. Такой пассаж подошел бы в застолье в качестве тоста, на капустнике как реприза, но на страницах литературного сборника он вызывает недоумение.
Читала стихи со сложным чувством. Во-первых, хотелось найти что-то новое, услышать незнаемое и неслыханное. С другой стороны, боялась упустить и что-то незатертое, но сказанное тихим голосом2.
Не знаю, как сами поэты ощущают свое положение в современном мире, мне оно представляется не слишком комфортным. Прочитала недавно у Михаила Айзенберга, что 3-4 процентов людей, интересующихся поэзией, это не так мало и должно обнадеживать. Не знаю, откуда взялась эта цифра. Иосиф Бродский говорил об одном проценте, не уверена, что сейчас аудитория слушателей и читателей стихов увеличилась. Вижу — даже по этому сборнику, — что среди поэтов существует некий кружок друзей и сочувствующих, зачастую тоже поэтов, — вот они и составляют ту самую "аудиторию", они "в курсе", они сидят на презентациях книг (изданных за свой счет!), участвуют в дискуссиях и обсуждениях... И это слегка напоминает междусобойчик. Не сравнить со временем "оттепели", когда поэзия была востребована, а поэты-шестидесятники — популярны не меньше, чем звезды экрана! Чуть позже такая же популярность сопутствовала бардовской поэзии. 1980-й — год смерти Владимира Высоцкого, как кажется, можно считать поворотным: явление стало угасать, обрастать эпигонами, и интерес к нему пошел на убыль.
Теперь вопрос: нужны ли поэзии стадионы? В 60-е стадионы, заполненные слушателями, были ответом на пробудившиеся в людях "гражданскую активность" и "чувство жизни", загнанные в подполье в период сталинского оледенения. Но есть поэзия души, лирическая исповедь, поиск смысла... Можно ли все это вынести на тысячную публику? И не подразумевает ли поэзия в традиционном понимании общение один-на-один?
Любопытно, что на страницах сборника об этом же рассуждает екатеринбурженка Майя Никулина3, говоря о стихах пермяка Алексея Решетова (1937-2002), человека, не совпавшего со временем. Вот его самохарактеристика:
Виктору Астафьеву
...Не плачьте обо мне. Я сын "врагов народа", В тридцать седьмом году поставленных к стене. В стране, где столько лет отсутствует Свобода, Я все еще живу. Не плачьте обо мне. (1997)
Приведу безыскусные стихи этого поэта, очень похожие на детские и так же, как стихи для детей, легко остающиеся в памяти:
Мне в окошко стукнул голубь. Это был не благовест. Это был безумный голод, Наступающий окрест. Я ему насыпал крошек, А потом в теченье дня Вспоминал людей хороших, Не оставивших меня. 25 декабря 2000
Кроме Алексея Решетова, сборник обращается к поэтическому наследию еще нескольких уже умерших поэтов разных поколений: Александра Воловика, Бориса Рыжего, Бориса Нарциссова, Ольги Рожанской, Игоря Калугина, Татьяны Врубель, Леонарда Лавлинского, Михаила Генделева.
Борис Рыжий (1974-2001), сам оборвавший свою жизнь в 27 лет, Ольга Рожанская (1951-2009), смытая сицилийской волной с берега и смертельно ударившаяся о камни, Михаил Генделев (1950-2009), ушедший в 59 лет после тяжелой болезни, — поэты бесспорно яркие и неординарные. У всех троих тема жизни и смерти — одна из главных.
Борис Рыжий:
...я полыхну зеленым факелом
и рухну в синюю сирень.
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище
свердловском.
Ольга Рожанская:
Проходи! Час кончины уже позади. И кричит в перелеске сова: "Я жива!"
Михаил Генделев:
лицо завесь лицо завесь
в три длинных пряди свет завесь
нет у меня другой любви
а смерть
какая есть
(из цикла "Другое небо").
Трудно по малюсенькому осколочку понять, что собой представляет все стихотворение и каков поэт. Но ведь о Сапфо и других великих греках мы так и судим — по осколкам, к тому же, восстановленным "рукой" переводчика...
Кажется, совсем недавно слушала передачу Николая Александрова "Разночтения" (куда она делась с канала "Культура"?), где собеседником ведущего выступал неизвестный мне израильский поэт Михаил Генделев, с завидной убежденностью отстаивавший свою поэтику и почем зря ругавший Иосифа Бродского. То, что сам Генделев прочитал в качестве своего "репрезентативного" стихотворения, показалось мне абсолютной ерундой. И вот сейчас всмотрелась в его стихи, записанные не "лесенкой", но "бабочкой", — и чудо: вижу, что поэт, причем действительно ни на кого не похожий, своеобразный.
И Михаил Генделев, и изруганный им Иосиф Бродский равно желанны на поэтическом пиру. Кстати, сборник "Связь времен" по некоей "иронии судьбы" начинается стихами Ирины Машинской "Памяти И.А.Бродского", а заканчивается (правда, есть после него еще несколько имен) Михаилом Генделевым. Вот где состоялось своеобразное примирение "соперничавших" поэтов.4
На страницах альманаха встретила хорошо знакомые имена Валентины Синкевич, Евгении Димер и Сергея Голлербаха, Марины Гарбер и Игоря Михалевича-Каплана, Елены Литинской и Виталия Амурского, Марка Азова и Вячеслава Сподика... Открыла для себя Бориса Юдина, Валерия Сосновского, Александра Мельника, Михаила Юдовского — всех не перечислишь из тех 73 поэтов, что представлены в сборнике.
О "связи времен" говорит подборка стихов Георгия Иванова (1894-1958), их публикатор Владимир Батшев предваряет публикацию рассказом о поэте,5 где мне встретилась фраза, что в годы эмиграции тот "достиг высокого формального совершенства". Хочется сказать: не только и не столько формального. Приведу отрывок одного из стихотворений, включенных в подборку "Из малоизвестного":
(говорится о Молотове, Берии и других "вождях", стоящих у гроба Сталина):
В безмолвии у сталинского праха Они дрожат. Они дрожат от страха, Угрюмо морща некрещеный лоб, — И перед ними высится, как плаха, Проклятого вождя, — проклятый гроб.
Кстати сказать, почти нет в альманахе стихов сугубо политических, затрагивающих современную ситуацию в мире. Но интересно, что очень много "аналогий" с таковой можно обнаружить в стихах из Уистена Хью Одена в блестящих переводах Николая Голя. Хотя... вот и в собственных оригинальных стихах переводчика обнаружила весьма злободневное стихотворение под названием "Прецедент" — об оправдательном приговоре, вынесенном судом присяжных Вере Засулич (она стреляла в генерала Трепова):
Спор сторон. Вердикт присяжных. Слышно громкое ура — Потому что в этом зале Мы в кромешной темноте Лучик света увидали, Либерте-фраголите...
Нет под стихотворением даты, потому могу только догадываться, какие современные события в России могли вызвать его к жизни.
Человек, по-георгийивановски, "распыленный мильоном мельчайших частиц", продолжает и в наше время удивляться мирозданию, искать связь между холодом Вселенной и земным теплом, удивляться, любить. Наткнулась у понравившегося мне израильского поэта Виктора Голкова на такие строфы:
Времени зыбкая вязь сбилась в комок небольшой. Между звездой и душой Есть ли какая-то связь? Прежде не знавший границ, я родился, как и ты, из темноты, пустоты и безымянных частиц. (Связь)
О том же — связи живого и неживого — пишет Борис Кокотов из Балтимора, поэт, использующий уже даже не цветаевский анжамбемент — перенос строки, а перенос части слова с одной строки на другую:
ущерб гнездится в самой сердцевине вещей: какой-то фатальный изъ ян и насмешка... (Оранжерея)
Впрочем, в том стихотворении, из которого мне хочется процитировать строфу, переноса на другую строчку слов или их частей нет:
живому врождено
предчувствие распада,
но танец косных сил
счастливее на гран:
самой себе равна, молекула-монада,
впадая в забытье, впадает в океан!
(Забытье)
О-очень сомневаюсь, что впадающая в забытье монада счастливее живого, но восхищаюсь любовным изображением "молекулы воды" у поэта, сумевшего с явным сочувствием и теплом изобразить нечто холодно-текучее и чуждое человеку.
И все же в первую очередь поэта сегодня привлекает привычный и обжитой мир — с домом и дымом, с птицами и садом, с памятью о прошлом, живущей рядом с нами. И тут первенствуют женщины.
Рина Левинзон:
Все горше, страшнее, все тише и тише
Я солнце тебе принесу и зарю.
Теперь, когда ты меня больше
не слышишь.
Я только с тобою одним говорю.
(Тебе)
Валентина Синкевич:
потому что рукой подать
до прапамяти дома отчего,
потому что рыдала мать
над своею блудною дочерью,
потому что сегодня брат
утешает меня разговорами,
потому что холмы горят
золотыми насквозь соборами.
("И еще была тишина")
Мария Войтикова:
Здесь грех не может столько весить,
Чтоб эту землю не спасти,
Найдется праведников десять!
Сверх десяти!
Раиса Резник:
Спасибо, птенец,
что приветил мой дом
пасмурным днем, в дождь-морось,
песней о солнце, весне и о том,
что неподвластен голос,
щебечущий и насвистывающий,
воле ничьей руки.
Звучание это чистое
сбереги.
Спасибо и составителю сборника, Раисе Резник, перенявшей эстафету издания поэтического ежегодника у Валентины Синкевич6, спасибо за труд и подвижничество — все же издание альманаха русскоязычной поэзии на чужой земле — дело всегда непростое, трудоемкое и не сулящее выгод. А в качестве напутствия можно повторить ее же собственные слова, обращенные к "птенцу": "Звучание это чистое/ сбереги". u
1 Связь времен.Альманах. Ежегодник. №2, Сан-Хосе, 2010, редактор и составитель Раиса Резник.
2 См. у Марии Степановой: "Все неочевидное, не поражающее с первого взгляда, тонкое, зыбкое, многослойное — попросту не воспринимается новым вкусом...".
3 Она вспоминает, например, как поэты "растягивали" свои свитера, чтобы те висели на них, как на Андрее Вознесенском, тогдашнем кумире.
4 Слышала, что маститый Бродский платил неизвестному Генделеву тою же монетой: ругал.
5 В эссе говорится, что Георгий Иванов "окончил Санкт-Петербургский Кадетский корпус", тогда как он его не окончил, в 1922 году поэт уехал не в эмиграцию, а в заграничную командировку — за репертуаром для советских театров, которая переросла затем в эмиграцию. Хотелось бы знать, когда писалось эссе, т.к. "деление мира на два непримиримых блока", которое характеризует настоящий "политический момент", — примета уже далекого прошлого.
6 Валентина Синкевич, живущая на Восточном побережье, в Филадельфии, в течение тридцати лет выпускала поэтический альманах "Встречи" (вначале "Перекрестки", с 1977 года).
Добавить комментарий