Письмо было вполне ординарное. Такие в "Комсомолку" приходили часто. В шахтерском городе Черемхово Иркутской области произошел такой случай. Поздно вечером "Скорая помощь" доставила в больницу пятилетнюю девочку с сильнейшими ожогами кожи. Ее можно было спасти только одним-немедленным пересаживанием кожи. Дежурный врач Т. Хорошилова обратилась по местному радио к гражданам города: жизнь ребенка в опасности, срочно нужны доноры кожи. В это время на шахте кончалась смена. В больницу явилась целая бригада. Девочка осталась жить. Врач Т. Хорошилова решила через газету поблагодарить ее спасителей.
Я покрутила в руках это письмо. Опять героический поступок? Эта тема уже набила оскомину. Да и не по моей части она. Но меня зацепила приписка, сделанная в конце, как бы между прочим: девочку обварил кипятком родной отец, будучи в состоянии сильного опьянения. Ведется следствие по этому делу.
Поехать? Не поехать? Я еще никогда не бывала в Сибири. Если не получится статья, всегда можно найти что-то другое, с пустым блокнотом я обычно не возвращалась из своих поездок.
Выписываю командировку. Было это в конце марта то ли 69-го то ли 70-го. В стране наблюдалась "глухая пора листопада".
В Иркутском обкоме комсомола в восторг от моего приезда не пришли. Еще по телефону сказала о письме из Черемхова. А сейчас со мной разговаривают как-то настороженно.
— Гостиница в Черемхове на ремонте, — сказал секретарь обкома, — жить вам придется в Иркутске. Каждое утро за вами будет приходить машина. Водитель у нас очень надежный.
Мне это показалось странным, но возражать я не стала.
В восемь утра в дверь моего номера постучали. На пороге стоял уже немолодой, хмуроватого вида водитель. И мы отправились. За всю дорогу шофер не обмолвился ни единым словом.
К тому времени я уже много поездила по России, много повидала забытых Богом уголков. Но такого грязного, унылого, бесприютного места, как Черемхово, не припомню. В Средней полосе поселки бедные, неказистые, но всегда порадует взор старая церковка на пригорке (если ее не успели порушить), или тихая речка с пойменными лугами.
В Черемхово — открытый способ добычи угля. Вокруг терриконы, отвалы, пыль и грязь.
Первый визит — в больницу, к доктору Т. Хорошиловой, автору письма. Но оказалось, что она после ночного дежурства уже уехала домой. Мне объяснили, что ей пришлось делать сложную операцию на черепе молодому парню, которому в драке проломили голову.
Ну, и дела. Девочку отец обварил кипятком, а тут человеку голову разбили. Врач, встретивший меня, тяжело вздохнул:
— Живем как на фронте. Да вы сами все увидите, услышите...
Так началось мое знакомство с этим "фронтовым" городом. Как скоро выяснилось, в местной гостинице никакого ремонта не было, хотя она в этом крайне нуждалась. Просто иркутяне застыдились поселить в ней столичного журналиста. Комнаты здесь — на шесть-семь человек, удобства во дворе. Это при сибирском-то климате.
Зашла в продуктовый магазин. Там ни продуктов, ни покупателей.
— А мясо у вас можно купить? — наугад спрашиваю продавщицу.
Она даже из-за прилавка вышла, чтобы разглядеть меня.
— Да вы что, с луны свалились? Мясо! Да мы его лет семь и в глаза не видели. Иногда привозят в шахтерскую столовую.
Но это было на третий день моего приезда. А тогда, после больницы я отправилась в милицию. Надо разыскать папашу, который чуть не отправил на тот свет свою дочку.
Из камеры мне вывели парня лет двадцати семи. Среднего роста, худощавый, светлый ежик волос. Помню его имя-Виктор. Узнав, что по его душу прибыл корреспондент из Москвы, он оцепенел от удивления, от страха, а потом... заплакал. Передо мной сидел не отпетый бандит, каким я его представляла, а несчастный бедолага.
— В тот день нам аванс дали, — всхлипывая, начал он рассказывать, — ну, как водится, выпили с ребятами. А закуси-то нет. Я опьянел, понятное дело. Прихожу домой, а жена на меня набросилась, кричит: нет, чтобы в дом какую еду принести или гостинец ребенку, а вам бы только напиться. И такое меня зло разобрало! Где мне еду достать? Все тут живут впроголодь. Ну, понятное дело, в трезвом виде я бы такого не сделал. А тут думаю: чем бы в нее, дуру, шарахнуть? Все равно жизнь не задалась. Вижу на плите в большом баке вода кипит. Я схватил его, да на беду тут подбежала Леночка, моя любимая дочка, весь свет в окошке она для меня. Сволочь я последняя. Я же ее чуть не загубил. Спасибо Тамаре Георгиевне, что она быстро по радио выступила. Если б дежурил другой врач, погибла бы Леночка. Это точно. А меня пускай осудят, я это заслужил.
И парень опять заплакал... Позже узнала, что ему дали два года условно. В данном случае мягкий приговор был, я думаю, справедливым.
Когда Виктора увели в камеру, я долго разговаривала с работником милиции. Разговор оказался откровенным. Вообще я уже поняла, что народ тут открытый.
— Это мелкий случай по сравнению с тем, что у нас происходит каждый вечер, каждую ночь. Нам работы невпроворот. Только успевай раненых да избитых подбирать, частенько и трупы. Как на войне.
— А что, водка в магазинах есть? — спрашиваю.
— Да навалом. Если бы продукты так подвозили. Я родом из Белоруссии, после армии тут остался. Сибирь, она человека привораживает. Женился на местной, двое мальчишек у нас. Родители живут под Гродно, хозяйство у них. Так они нам зимой посылки с салом присылают. Крупу, сушеные яблоки. Спасибо им, тем и живем. Вы думаете, что только у нас так? По всей Сибири. Что там вожди наши думают?
О такой откровенности я не могла и помыслить где-нибудь в Воронеже или на Украине. Там надо сильно попотеть, чтобы докопаться до истины. Сибиряки все говорят без утайки, без страха. Наверное, тут живут особые, приспособившиеся к трудным условиям люди. Много потомок каторжан. А потом ведь дальше Сибири — то посылать некуда!
И вот я знакомлюсь с ней, с Тамарой Георгиевной Хорошиловой. Передо мной стояла красивая, статная женщина. Наверное, ей было тогда около сорока лет. Пышные каштановые волосы, открытый лоб, синие глаза и какая-то удивительная улыбка. Я сразу почувствовала и доброту, и силу, и достоинство, даже отвагу этой женщины. Мне показалось, что я знаю ее много-много лет.
И сразу безрадостный город повернулся ко мне иной стороной. Если здесь живет такой человек, значит, не все так безнадежно плохо. Это действительно была счастливая встреча, и мы с Тамарой Георгиевной потом многие годы продлевали наше общение.
Врач-травматолог. Мужская профессия. Как же она с нею справляется? Тамара Георгиевна смеется:
— Так уж получилось. Помню, как мама противилась этому моему выбору. Нет, чтобы стать терапевтом или каким-нибудь там офтальмологом... Но вот я попадаю в город, где моя специальность становится главной. Что вы, я в Черемхово самый востребованный человек! Только не знаю, радоваться этому или печалиться? Все вместе, все у меня тут перемешано. Понимаете, наш город особый. Не знаю, есть ли в стране еще такие. Подозреваю, что их не так уж и мало. Каждую ночь — бой. Значит, для меня нескончаемая работа.
Да, я уже слышала про фронтовую зону.
— У меня тут такая практика. Складываю сложнейшие переломы рук, ног. Трепанация черепа стала рутинным делом. Все это я делаю либо жертвам бандитов, либо самим бандитам. Для нас все они — пациенты. Ну, вы понимаете, я не могу все это делать механически. Перед тобой часто совсем молодые люди. И ты поневоле размышляешь: почему все это происходит? Конечно, шахтерский труд тяжел. Но он ведь здесь не так опасен, как в Кузбассе или Донбассе, где люди работают на большой глубине и иногда остаются замурованными. Аварии случаются и здесь, но не с таким трагическим концом. Так почему же? Полуголодная, пустая жизнь. Вот наша беда. Пропаганда и агитация всякая меркнет на этом фоне. Нужны кардинальные меры... Но представьте, я люблю свой город и его людей. Ведь пришли же сразу по моей просьбе шахтеры, чтобы дать девочке свою кожу.
— А потом они же в пьяной драке могут стать вашими пациентами?
— Не исключено...
Наш разговор длился два дня. И много раз звучало это злосчастное "почему". Рабочий город снабжался продуктами и товарами по самой последней категории, как, скажем, Елец или Моршанск. Но там есть какой-никакой колхозный рынок, куда крестьяне привозят со своего подворья свою снедь. А тут — суровый климат, тайга. Потихоньку браконьерствовали, убивали редкостного, на грани исчезновения прекрасного животного — сибирского изюбра.
Ну, если посмотреть шире, то и вся страна, наш замечательный соцлагерь получал за работу мизер, а на них не покупал, а с трудом доставал какие-то продукты.
В Черемхове был не только физический, но и духовный, культурный голод. Полный духовный вакуум, одичание. От этого и пьянство, драки, убийства. "Как на войне", — сказал работник милиции. Да нет, хуже. Война идет во имя чего-то. А тут бессмысленное изничтожение друг друга. На войне случаются затишья, когда пишут письма матерям и любимым. Здесь нескончаемые побоища.
Страшный я увидела город. И работа у доктора Хорошиловой страшная.
— Кстати, вчера узнала, — сказала Тамара Георгиевна, — представили меня на Заслуженного врача РСФСР.
Да таким надо при жизни памятники ставить.
Потом она упоенно, с блеском в глазах рассказывала, как она осваивала сибирские маршруты декабристов. Ее любимой темой была судьба декабристских жен. Отважные аристократки покинули ради своих мужей и налаженную жизнь, и высший свет, чтобы разделить их тяжкую участь мужей-каторжан в суровой Сибири.
Ее хорошо знали в городе не только как талантливого врача. Она часто выступала на всяких культурологических сходках, рассказывала об истории Сибири, читала стихи известных поэтов. Она и сама писала стихи. А мне их показать постеснялась. Активная натура, Тамара Георгиевна была истинным проповедником "прекрасного и вечного".
В советские времена лучшие представители провинциальной интеллигенции с ее разночинными корнями спасали народ от духовной деградации. Впрочем, и сейчас, думаю, они выполняют ту же миссию.
В наши разговоры на "высокие" темы то и дело врывались горькие всклики моей собеседницы:
— Люди тут живут без белковой пищи, без мяса, масла. Чтобы хоть раз в неделю сварить приличный борщ, я иду в столовую и униженно выпрашиваю там кости. Туда что-то все же перепадает. Так за этими костями врачи устраивают очереди. А разве наша работа легче шахтерской?
Потом снова лицо ее светлеет.
— Зато места у нас золотые... Байкал, Ангара. Приезжайте к нам летом. Честное слово, такого вы нигде не увидите. Я ведь не коренная сибирячка, приехала сюда после окончания института и вот живу уже больше двадцати лет. Двоих сыновей тут с мужем растим. Мама сюда к нам переехала. Я наших людей жалею. Так хочется, чтобы они жили иначе, со светом в душе...
Расставались мы с большой грустью. Вряд ли придется когда-нибудь встретиться.
А в конце командировки я получила неожиданный подарок от молчаливого обкомовского шофера. Выехали мы из Черемхова в Иркутск в полдень. Он и говорит:
— А ведь нехорошо, что вы не видели нашего Байкала. Давайте махнем, тут и крюку-то не так много.
— Так ведь он еще ото льда не очистился, — говорю ему, хотя сердце уже запрыгало в груди.
— Ничего, сейчас там торосы. Тоже стоит поглядеть... Я вам не представился. Имя мое Иван Соломонович. Но все называют просто Соломоныч.
Прелюбопытнейшее сочетание... Откуда оно в этой сибирской глубинке?
— А вы слышали о мудром иудейском царе Соломоне? — спрашиваю.
— Как же, слышал. Мы из староверов, раскольников. Еще нас кержаками называют. Предки мои были в Сибирь высланы за то, что они за свою старую веру стояли. По своим законам имена для новорожденных брали они не из греческих святцев, как православные, а прямо из Библии. А Библию-то написали иудеи. Среди наших были и Моисеи, и Абрамы, и Рахили. Теперь уж, конечно, от прежних обычаев отошли...
Еще издали увидела я это чудо — байкальские торосы. Что такое торосы? Это вздыбившиеся льды. Глубина озера большая, лед тает долго. И льдины рванулись вверх, причудливо громоздясь друг возле друга. Пронизанные ярким весенним солнцем, эти торосы были похожи на гигантские аквамарины. Я остановилась и не могла уже никуда двинуться. А Соломоныч улыбался. Он был рад, что не обманул моих ожиданий.
Потом мы побродили немного по таежной опушке. Места повыше уже освободились от снега. Остро пахло багульником. Соломоныч сорвал несколько веток и сказал:
— Положите их в чемодан, а дома поставьте в воду, и багульник расцветет.
Я недоверчиво взяла эти ветки и все же привезла их в Москву. Через неделю из почек и впрямь вылезли розово-сиреневые цветочки. Они долго стояли на моем письменном столе, напоминая мне и байкальские торосы, и доброго человека с необычным именем.
А сибирская история имела совсем на идиллическое продолжение. Статья моя о шахтерском городе Черемхово, конечно, получилась довольно суровой. Написала и о пьянстве, и о драках, и о полуголодном существовании людей.
И хотя я подставила какие-то подпорки и прокладки, дабы не сильно сгущать краски (внутренняя цензура всегда на страже!), не навредить автору письма, картинка получилась страшненькая.
Примерно через месяц пришло письмо от доктора Хорошиловой: "Ваша статья была в нашем городе разорвавшейся бомбой. Газету рвали друг у друга. Теперь этот номер вообще не достать...".
Много о чем еще писала Тамара Георгиевна, а в конце, как бы между прочим, одно сообщение, от которого у меня похолодело сердце:
"Из списка на "Заслуженного врача" меня выбросили. Вызывал меня к себе высокий городской чин, долго рассматривал, как редкий экспонат, потом произнес: "А сор из избы выносить не полагается. На всю страну нас ославили. Это не патриотично". Вот так. А я-то как раз себя считаю патриотом города. Иначе разве жила бы здесь? Да бог с ним, с заслуженным. Иногда важнее сказать правду, душой не покривить... Можно вам иногда писать? Для меня это очень важно".
Еще один праведник на моем журналистском пути, без которого, говорят, не стоит село. И город — тоже. Такие человеческие души, как крупинки золота в серой массе песка.
Тамара Георгиевна сумела отмести обиду, которую ей незаслуженно нанесли. Она высоко подняла себя над окружающей средой. И при этом — никакой гордыни, а только беспредельная доброта к людям. Я бы не побоялась назвать это истинным аристократизмом духа.
Когда тяжело заболел мой муж, Тамара Георгиевна присылала мне какие-то особые травы, собранные забайкальскими бурятами. Она писала мне примерно один раз в месяц. Я бережно собирала ее письма, перечитывала, когда нападала хандра. О многом рассказывала мне Тамара Георгиевна: о своем городе, о Сибири, о своей жизни, работе, молодости. И каждой строкой подтверждала, что я в ней не ошиблась.
Это был целый роман в письмах. Роман? А что, если?.. Я работала уже в "Литературной газете" и предложила заместителю главного по нашей "второй тетрадке" А.Удальцову этот эпистолярный "роман".
— Подготовьте публикацию, а там посмотрим, — сказал он.
Я написала небольшое предисловие, рассортировала, подобрала письма. И задумалась. Ведь все это следует показать Тамаре Георгиевне. Я не хотела более накликивать беду на моего друга. Что же, опять отправляться по прежнему сибирскому маршруту?
— А давайте ее пригласим сюда, — предложил Удальцов, — дорогу, гостиницу ей оплатим. Приятно же человеку из глубинки Москву посмотреть.
Шлю телеграмму: так, мол, и так. В ответ — согласие.
И вот моя Тамара Георгиевна в Москве. Помню, как она волновалась, смущалась в редакции. Потом ее волнение как-то улеглось. Мы пили кофе с пирожными в нашем буфете и говорили, говорили. Гуляли по московским улицам, зашли на нашем Цветном Бульваре в скромный продмаг. В мясном отделе не было очереди, потому что на осклизлом прилавке лежали неказистые куски, а вернее, кости, на которые уже не было желающих.
Тамара Георгиевна подошла к прилавку, и вдруг не ее глазах появились слезы. Я перепугалась, а она тихо сказала:
— Все, что тут есть, купила бы и отправила в Черемхово, чтобы в каждой семье смогли сварить хороший мясной суп.
Все мысли ее были о родном городе, его людях... А письма ее понравились и в редакции "ЛГ", и читателям, судя по откликам. Критик на "летучке" даже отметил литературный дар автора. А я слушала и радовалась за своего милого доктора.
Когда уезжаешь в другую страну, многое из того, что тебе дорого, не можешь взять с собой. Оказалась утраченной наша переписка с Тамарой Георгиевной. Рвутся невольно и многие связи. Так я потеряла свою замечательную сибирячку.
А недавно попалась на глаза старая адресно-телефонная книжка и в ней, среди других, такой адрес: Иркутская область, г. Черемхово, ул. Забойщика, 6. Вздрогнуло сердце, я увидела лицо Тамары Георгиевны, ее улыбку. Рука сама потянулась к бумаге. Получит она мое письмо или не получит? Ведь прошло уже немало лет. Живет она там или уехала?
И все-таки я отправила свое письмо по старому адресу. Если получу ответ, это будет настоящее чудо. Так хотелось в это чудо поверить.
Р. S. Я уже написала этот очерк, собралась отправлять его в "Чайку", как обнаружила в своем почтовом ящике письмо из... Черемхова. Можете представить, с каким волнением я его открывала. Письмо было от Виталия Сергеевича Хорошилова, мужа Тамары Георгиевны. Он писал, что она скончалась осенью прошлого года. Я опоздала...
"...Она три месяца не дожила до 80 лет, — пишет Виталий Сергеевич. — Простояла за операционным столом около 50 лет. День в день. Тамара Георгиевна была Почетным Гражданином города Черемхова. Ей все-таки присвоили звание "Заслуженного врача". В последний путь провожал ее буквально весь город. Милиция перекрыла движение, столько было машин... Какой это был человек! Мы прожили вместе больше пятидесяти лет в любви и согласии. Сейчас наша семья с внуками и правнуками — девятнадцать человек..."
Вот и завершилась давняя сибирская история. Завершилась прекрасная жизнь человека, представляющая лучшую, но, к сожалению, меньшую часть нашего мира. И все-таки, разве не она поддерживает его хрупкое равновесие?
Добавить комментарий