Продолжение. Начало см. "Чайка" #7, 2001
Но Рауль оказался отличным водителем. Машина уверенно карабкалась вверх, натужно воя на крутых поворотах. Хосе сказал, что в агентстве Рауль работает полгода, и ему пока нравится возить туристов по окрестностям. "Ну да, подумала я, он еще не осознал, что по таким дорогам его тойота износится очень быстро, особенно шины. Машина-то ведь его собственная - не агентства. А сам он на этой горе рискует жизнью..." Но вслух я ничего не сказала. Я вообще не могла говорить - так трясло машину.
Этот подъем я не забуду никогда. Пару раз я готовилась распрощаться с жизнью, когда из под колес машины вдруг начинали сыпаться камни, а Рауль судорожно сжимал в руках баранку.
Наконец мы достигли середины горы и остановились. Я вышла из машины, коленки у меня подрагивали. С горы открылся вид на весь город, и я ужаснулась: более тоскливого места мне еще видеть не приходилось. Внизу плотно сгрудились безобразные серые домики и такие же серые улочки. Одна часть города выглядела, как военные казармы, - длиннющие одноэтажные здания с малюсенькими окошками, бараки, вытянутые в несколько линий.
- Хосе, кто живет в тех домах?
- Это новый район. Несколько лет назад правительство построило их для бедных шахтеров, бесплатно.
Какой ужас! Такого убожества и нищеты я еще не видела, даже в Перу, где была в прошлом году. Какое счастье, что я живу в США.
А Хосе между тем продолжал:
- Сейчас вы познакомитесь с некоторыми шахтерскими традициями Боливии. Снаружи - шахтеры набожные католики. При входе в шахту обязательно имеется распятие. Внутри шахты - они поклоняются дьяволу, и на пути в забой стоит его каменная статуя. Шахтеры молятся дьяволу, пока они в забое, и просят его заботиться о них. Кроме того, они платят ему дань: делятся с ним сигаретами и алкоголем. Статуя боливийского дьявола очень похожа на испанца, ведь испанцы были для индейцев воплощением дьявола. На рабочем месте перед началом смены шахтеры приносят в жертву Матушке Земле (Pacha Mama) конфеты, печенье, деньги, шоколад и высушенный эмбрион ламы. Это - обязательно. Почти все боливийцы верят во всевозможные талисманы и амулеты - на счастье, на любовь, на супружество, на погоду, урожай или на удачу в делах.
- А эмбрион ламы-то зачем?
- Эмбрион ламы - самый важный. Он приносит удачу.
- А как его получают?
 |
- Очень просто: искусственно вызывают у ламы преждевременные роды и потом высушивают эмбрион. Они в Боливии продаются повсюду.
Меня передернуло. Позже, в Ла-Пасе, я действительно увижу эти талисманы у каждой уличной торговки, но купить не рискну. А может, надо было? Кто знает, что приносит удачу...
Согнувшись в три погибели, входим в черную дыру шахты, предварительно залив водой и запалив карбидные лампы. Мигель идет впереди, я в середине, Хосе - замыкающим. - Берегите голову! - закричал Мигель, но я уже крепко стукнулась каской о низкий свод. Спасибо изобретателям этого головного убора. Идем, молчим. Только карбидные лампы шипением нарушают тишину. Моя кинокамера почти касается каменной тропы. Зачем я ее взяла в темноту?
Метров через двадцать Мигель остановился и осветил каменную фигурку в нише: Христос. Мы постояли немного и отправились дальше. Еще метров через двадцать в свете мигелевой лампы показалась другая фигура - с рогами. Дьявол! Мигель достал мою бутыль со спиртом и щедро полил статую. Потом он чиркнул спичкой, и Дьявол занялся фиолетово-синим пламенем.. Внутри этого импровизированного костра заалела красная точка: у статуи зажглась сигарета, кем-то заботливо вставленная в каменный рот. Я включила кинокамеру, и яркие сполохи затанцевали на моем экране.
Мы снова нырнули в темноту узкого прохода и некоторое время шли, не останавливаясь. После ниши с дьяволом я оказалась последней в нашей маленькой цепочке и оглянулась назад. Мои глаза встретили бархатную черноту. Я ужаснулась: где я и что я делаю в этой горе? Два мужчины, зарабатывающие в три раза меньше, чем у меня с собой в кошельке, и я одна, русская, чьим духом здесь никогда и не пахло. Когда-нибудь мое любопытство меня подведет. Может, это мои последние минуты, пронеслось у меня в голове. Трусиха!.. Говорят, недалеко от этого города есть высохшее соляное озеро, белое, как снег! В середине озера стоит гостиница из соляных блоков. Электричество там от генератора, одеяла с подогревом. Днем без очень темных очков на озеро лучше не ступать - ослепнешь. Вот бы туда добраться! Но сейчас-то уж поздно менять маршрут. Ничего, в следующий раз увижу, если останусь жива.
Где-то вдали послышался мерный стук. Мигель обернулся:
- Это Антонио. Наша первая остановка.
Стук стал ближе, и мы увидели человека, который, стоя на коленях, забивал в черную породу металлический стержень.
- Привет, Антонио! Гостью к тебе привели, - сказал Мигель.
Антонию обернулся, и я увидела под шлемом с лампочкой темное лицо и усы, блеснули глаза. Они у Антонио были черные.
Я молча протянула ему две динамитные шашки и бикфордов шнур. Антонио также молча поклонился. Мигель быстро сказал ему что-то по-испански, наверное, про сумасшедшую русскую. Антонио улыбнулся.
- Антонио, - спросила я через Хосе, - за сколько времени вы пробиваете отверстие в этой породе, чтобы заложить шашку? И какой глубины?
- За два часа я пробиваю дырку на глубину 60 сантиметров, этого достаточно. Потом я закладываю шашку, отбегаю на 2-3 метра и жду взрыва. Потом собираю породу.
- И много добывается после одного взрыва? - спросила я, заметив рядом с ним небольшую матерчатую сумку.
- Не так чтобы очень, но за две недели набегает восемь тонн, порода-то тяжелая, серебро и свинец, - ответил Антонио.
- А как долго вы работаете в шахте? вы женаты? сколько у вас детей? - не унималась я. В конце концов я сюда забралась, чтобы спрашивать.
- Я в шахте уже 28 лет. Женат, у меня семеро детей. Пятеро девочек и два мальчика. Мы живем все вместе здесь же, на горе, у входа в шахту.
Я удивилась. Я не заметила никаких домов перед входом в шахту, кроме двух небольших глиняных сараюшек с миниатюрными окошками, возле которых бродили грязные свиньи, серые от рудничной пыли. Неужели в них и живет семья Антонио? Сердце у меня защемило от жалости.
- Вы пьете? - почему-то спросила я.
- Нет, я сегодня свое выпил, - Антонио сделал отрицательный жест черной рукой и улыбнулся, открыв коричневатые зубы. Тут я обратила внимание на небольшой матерчатый поднос, стоящий рядом с Антонио. На нем белели конфеты в обертках, печенье разных цветов и какой-то непонятный предмет в середине подноса. Я взглянула на Хосе. Он пояснил: - Да, это подношение Матушке-Земле, Pacha Mama. В центре подноса - эмбрион ламы, о котором я вам говорил раньше. Шахтерам нельзя начинать работу без подношения, иначе им не повезет или в забое случится несчастный случай. В Боливии существует целый бизнес по изготовлению подношений Матушке-Земле.
- И многие люди верят в эти подношения? Или только шахтеры?
- Верят почти все. Каждый рабочий день в Боливии начинается с подношения Матушке-Земле и с молитвы.
Мы отправились дальше, в другой забой. Кромешная тьма долго не рассеивалась. Затем мы вновь услышали стук. На этот раз звучало несколько молотков. В забое работали трое: двое постарше и один молодой. У старших открылись беззубые улыбки, у молодого зубы блестели белизной. Протягиваю им оставшиеся динамитные шашки и бутыль спирта. В ответ мне насыпают полный карман руды, тяжелой, как свинец.
Короткий разговор по-испански, и старший наливает всем спирта из моей бутылки. Мне протягивают стакан первой. Я отказываюсь, и наш проводник-шахтер с радостью подхватывает мой стакан. В прошлом забое Мигель также не отказался от предложенного Антонио спирта. А что, если он захмелеет и не найдет выхода из шахты? Ведь мы прошли бесчисленное количество поворотов и закоулков! Ой-ой!
- Мигель! А мы не заблудимся на обратном пути, как Том Сойер с Геком Финном? Ты же пьешь чистый спирт, и много!
Мигель засмеялся, но после моих слов выплеснул половину содержимого на стены забоя. - Это от меня Матушке-Земле! - сказал он с плохо скрытым сожалением и лихо, по-русски, допил стакан.
- Мигель, я смотрю, ни один из вас ничем не закусывает?
- Шахтеры никогда не едят в шахте. Вместо этого они жуют листья коки, с утра до вечера, до конца смены. Листья придают им энергии.
- Но это же наркотик! - воскликнула я. Мне никто не ответил. Обратно мы шли молча. Когда мы выбрались наружу, Хосе мне сказал:
- Посмотрите на эти две кучи породы у входа. Это зарплата шахтеров: по 8 тонн породы в каждой куче. Цена - 40 долларов за кучу. За месяц шахтер выносит две таких кучи, стоимостью 80-100 долларов.
Кучи выглядели совсем небольшими, высотой - сантиметров по двадцать, в ширину и длину - метра по два. Около них крутились ребятишки.
- Слушай, Хосе! Антонию сказал, что живет тут же, на горе. Где его дом? - спросила я.
- А вот он! - И Хосе указал на глинобитный сарайчик, приютившийся тут же на склоне. У меня, в который уже раз, защемило сердце. Неужели рожденный в нищете в нищете и умрет? - подумала я. - Ведь эти люди целый день работают! Какой ужас так прожить свою единственную жизнь! Серая земля, камни. И пыль. А внизу, под горой, - бараки, длинные, серые, унылые. И весь город серый под бледной черепицей низеньких крыш. Восемь тысяч шахтеров живут в этом городе. И будут жить. Потому что привыкли, потому что ничего больше делать не умеют... или не хотят? Деды, отцы, дети.
- Хосе, а постоянное жевание листьев коки не отражается на потомстве шахтеров? Ведь это - наркотик!
- Нынешний президент грозится запретить коку, но этому не бывать: традиции сильнее. Скорее переизберут президента.
- А много ли в шахтах сейчас серебра?
- Нет, очень мало. Многие шахты города закрыты. Испанцы нанесли Боливии громадный вред, когда вывезли серебро, золото и медь. С тех пор 70% населения Потоси живет в нищете. Правительство, правда, предложило шахтерам переселиться на равнину и заняться фермерством, но на это мало кто из шахтеров соглашается - уж очень непривычное это для них занятие... Ну, поехали вниз.
И Хосе пошел к машине. За ним, покачиваясь, заспешил Мигель. Ко мне подлетели двое мальчишек - почистить обувь. Дала им доллар. Резиновые сапоги и так перебьются.
Почти у самого подножия горы мы заметили в стороне от дороги небольшую кучку людей и упирающуюся ламу. Рядом стоял полицейский.
- Что это? Что-нибудь случилось? - спросила я Хосе.
- Нет. Это готовится жертвоприношение.
- А полицейский зачем?
- Для порядка. Кроме того, он следит, чтобы туристов на шахту одних не пускали - только с проводником.
Вечером в гостинице я измерила свое давление. 205 на 115! Такое у меня в первый раз в жизни. От высоты? От впечатлений? Доживу ли до завтра? Ведь завтра путешествие предстоит более приятное - на воскресный рынок Тарабуко, куда съезжаются все окрестные жители.
Дожила. Снова за окном машины потянулись равнина и старая железнодорожная колея. И в Тарабуко поезда больше не ходят. Солнце светит ослепительное, небо ярко голубое. Снова контрольно-пропускной пункт, и Рауль платит дорожную пошлину сбор. Взбираемся на перевал и едем по плато - пампасы Хампардес (pampas de Jampardez). Увидев вчера, как Рауль управляется с машиной, я с удовольствием переместилась с заднего сиденья на переднее - так лучше видно и удобнее снимать. Редкие домики из глины, такие же заборы. А это что за строение, круглое с дыркой посередине? Собачий домик? - Хосе, что это?
- Это хлебная печь, в каждом дворе есть такая. Хлеб в ней получается очень вкусный. Кроме того, он выпекается без добавок - только мука, соль и вода.
Машина едет по равнине. Вдоль дороги высокие кактусы, агавы и незнакомые деревья. Местность напоминает Аризону.
Время - одиннадцать часов утра. Въезжаем в Тарабуко. Рынок в разгаре. Хосе говорит, что этот городок - типичный для провинции. Здесь всегда можно по одежде сказать, из какой деревни человек приехал. Я уже научилась распознавать, какая женщина замужем, а какая в девичестве, и кто вдова. Надо сказать, что вдовы мне встречались на улицах Боливии часто.
Лица местных жителей, действительно, выглядят очень серьезными; не вижу улыбок. Кожа коричневая, морщинистая - от солнца и трудной жизни. У женщин - длинные косы, в концы которых вплетены шерстяные хвостики-косички черного и коричневого цвета.
Улицы наводнены продавцами овощей, фруктов, всевозможных изделий из шерсти и тканей, глиняных горшков и игрушек. Хосе говорит: - В этом городе у владелицы нашего туристического агентства свой ресторан. Там нас через час ждет обед. А сейчас давайте осмотрим рынок. В полдень здесь будут национальные танцы, это надо видеть. Танцевать будут только мужчины.
Идем по рынку. Вернее, по улицам города, которые - сплошные прилавки. Я ищу колоритные лица, чтобы запечатлеть их на пленку. Но меня поминутно отвлекают дети, он дергают меня за полы куртки и протягивают ладонь: просят денег. Черноволосые, черноглазые, в сандаликах из старой автомобильной покрышки или босые. Хосе сказал, что изготовление обуви из изношенных автопокрышек широко распространено, эту обувь носят многие, она дешевая. Каждый второй мальчишка - чистильщик обуви, от них трудно отвертеться. Как на грех, сегодня я одела удобные кожаные туфли - черные, на которых осела дорожная пыль. И от мальчишек просто нет отбоя. Наконец, я нагнулась и рукавом почистила свои туфли, чтобы больше не приставали, не отвлекали меня на каждом шагу. Но это не помогло. Один за другим мальчишки подлетали ко мне и жалобно заглядывали в глаза, чтобы получить доллар или нет в ответ. В конце концов меня окружила толпа ребятишек с протянутыми ручками, голосивших: "money, money!". Эти слова я еще услышу в Боливии не одну тысячу раз, даже на малюсеньком острове. Столько попрошаек я не видела даже в Перу или в Мексике; буквально наступление! В Боливии просят все: женщины и дети, в городах и в деревнях, - везде. Сначала я не выдерживала и давала, давала... За каждый снимок с индейцем, с ламой, в лодке, на берегу - надо было платить. Позднее старая беззубая женщина на маленьком острове посередине озера Титикака, завидев высаживающихся с катера туристов, поспешит к причалу с протянутой рукой, приговаривая требовательным голосом: "Плата, плата!" По-испански плата - серебро.
В Тарабуко меня выручил Хосе. Видя, что я растерялась, он прикрикнул на ребятишек, и их как ветром сдуло. Но через пять минуть они появятся вновь - и будут ходить за мной хвостом, хныкая и вытирая несуществующие слезы, пока я не дам им очередной доллар. Тогда они или пропадут на некоторое время, или окружат меня еще более плотной толпой.
В Боливии я убедилась, что, подавая, стране не поможешь. И еще: просить легче, чем заработать. И многие боливийцы это очень хорошо усвоили.
На рынке я купила ярко-синее покрывало с орнаментом - на память о Тарабуко.
По счастью, подоспело время обеда и мы погрузились в машину, чтобы ехать в ресторан. В полдень на главное площади начались танцы; действительно танцевали только мужчины. Они были одеты в яркие сиреневые одежды, высокие шапки-шлемы, а на босых ногах звенели громадные шпоры. Танцы состояли из бесконечных поворотов и притоптываний, со звоном шпор в такт барабану.
Добавить комментарий