 |
| В.И.Мурадели на родине, в Грузии |
|---|
По-разному сливаются реки. Широко и вольно, как Волга и Кама, незаметно и буднично, как Яуза и Москва-река, где стоит архитектурный памятник сталинского времени - высотный дом на Котельнической набережной. На месте лепившихся друг на друга по крутым склонам приречного холма одно-двух-трёхэтажных домиков, бараков, халуп со страшными дворами, вырос в самом начале пятидесятых, при жизни вдохновителя и по его приказу один из десяти запланированных в Москве высотных домов (со смертью вождя их строительство прекратилось - успели только семь). В этот дом, из которого был виден за поворотом реки Кремль, вселяли советскую элиту - артистов, писателей, художников, композиторов... Проще говоря, жили в этом доме замечательные творческие люди, чудом уцелевшие от когтей режима.
Сливаются реки и становятся одним целым, и не различить в общем потоке "своей" и "чужой" воды. По-разному сходятся люди. Каждый старается самим собой остаться, хоть идут по жизни вместе, да не всегда это - по желанию: бывают очень неравнозначны сошедшиеся величины и порой от этого трагедии случаются, порой счастье выпадает...
В доме этом на Котельнической жил Вано Ильич Мурадели, настолько непонятый, неоцененный, закрытый людям, распевавшим его песни, что оторопь берёт от удивления и несправедливости: по-моему, вопреки общему мнению и кажущемуся преуспеванию, - загубленная жизнь, растоптанный талант.
Должен заранее оговориться: читателю, может быть, покажется - слишком часто автор "якает", да не вижу другого способа рассказать о человеке, ставшем столь близким и таким дорогим, что не верю в его отсутствие на земле. До сих пор просыпаюсь внезапно утром оттого, что кажется: звонит телефон и я, сквозь сон, слышу его голос:
- Здравствуй, дарагой! Паачему не званил, что случилось? Забалел? Я валнавался! Наташка, гаварит: "Пазвани! Пазвани!..." Ты не прападай, звани пажалюста! харашо?.. Жду тэбя..."
Это он с таким акцентом, когда очень волнуется, а так говорит красиво, правильной русской речью, по-московски акает, а уж выступает публично или в застолье - тамада, конечно! - заслушаешься...
Но - по порядку.
Я знал песни Вано Мурадели, пел их. Но особенно проникла в душу одна. Это произошло далеко от Москвы, в рыбацком посёлке на берегу Азовского, ещё не изуродованного плановым хозяйством моря, когда в нём было полно рыбы!.. Как и везде, тут было место, где собирались люди: это, конечно, берег. Лежали перевёрнутые вверх дном с зимы колобухи, сушились сети, бродили гуси и утки, играли дети, загорали в сезон приезжие дачники. Тут же стоял врытый в песок, изъеденный ветром, волной, солнцем, просоленный и потому не гниющий кривой столб, а на нём хрипатый громкоговоритель-колокольчик - рог изобилия советской власти; недаром же говорили: нечего есть, в магазине пусто - повесь авоську на репродуктор.
Колокольчик не умолкал никогда, и, волей-неволей, люди воспитывались властью, память и сознание буквально забивались всем советским: новостями политики, промышленности, сельского хозяйства, науки и искусства. Именно этот глашатай прогресса и прохрипел новую песню Мурадели "Бухенвальдский набат", и в нашей немаленькой компании с явным профессиональным музыкальным "креном", песня всем оказалась и по вкусу, и по сердцу: война не так далеко ушла, каждому было, что и кого вспомнить и помянуть...
"Какой он из себя, что смог написать такую мощную песню?" Моё воображение рисовало его могучим атлетом. Наивно, конечно, я и тогда понимал это, но так вот...
Сильная песня. Сильный человек только мог родить такую, и призыв "Берегите мир!" тогда звучал по-другому. Совсем по-другому. Это было наше общее желание.
Мурадели, Мурадели, какой-то странный небожитель, наверное. С одной стороны "Москва - Пекин", "Партия наш рулевой", "Едем мы, друзья, в дальние края" - это звучало в эфире с утра до ночи. Ну а мы без всякого принуждения, здесь на рейде, выйдя на баркасе ночью по лунной дорожке, распевали от сердца "Высоко летят под облаками и курлычут журавли над нами" и "Тропинка школьная моя, веди от самого порога", и "Опять иду я Подмосковьем, где пахнет мятою трава".
О том, чтобы увидеть этого замечательного человека, я уж не говорю познакомиться с ним, - я даже и не то, что не мечтал - не мыслил. Всё равно, что о встрече с марсианином думать.
И вот прошло лет шесть. На мои стихи уже писали многие композиторы, было и несколько известных песен, всё это так или иначе звучало, издавалось... И как-то зав. редакцией музыкального издательства Ростислав Бойко, сам очень интересный композитор и мой соавтор, позвонил мне и попросил принести стихи для хорового цикла да побольше, чтобы можно было отобрать. Я подумал, он для себя просит, отдал и забыл, а через полгода, примерно, он сказал, как бы мимоходом: "Помнишь, я у тебя стихи просил? - и, не ожидая ответа, - Мурадели цикл хоров написал... я заказал ему... очень неплохо получилось. Интересно. Позвони ему, вот служебный телефон..."
Что? Кто?! Какой Мурадели? Может, я не понял? Но другого Мурадели нет...
-Да! - сказал мне в трубку женский голос. - Да, меня предупредили о вашем звонке. Вано Ильич просил вас заехать. Завтра в час дня удобно? - у него приём начинается, а сегодня депутатский день, он занят. Меня зовут Анна Моисеевна, я его секретарь, адрес знаете?..
В приёмной Председателя Союза композиторов Москвы было не то что многолюдно - тесно, люди ждали приёма. Очевидно, я от волнения был совершенно зелёного цвета, потому что Анна Моисеевна прежде всего поинтересовалась, как я себя чувствую и не дать ли мне валерьянки. Она тут же отправилась в кабинет, через несколько мгновений распахнула дверь и громко объявила:
- Проходите, Вано Ильич ждёт вас. - Я был смущён до предела, было неудобно перед ожидаюшими приёма людьми.
- Дарагой! -услышал с порога. - Как харашо, что вы зашли! Спасибо! Генацвале! Прахади, прахади! - он вышел из-за стола, положил мне руку на плечо, прижал к себе и сказал очень серьёзно. - Спасибо тебе за стихи, дорогой! Я очень старался. Говорят, получилось. Твой друг, Слава Бойко, замечательный парень, он мастер... - Мурадели поднял палец. - Сказал, что издавать будет, хочу тебе показать!.. Знаешь что, приходи ко мне домой, вот телефон, наверное, в десять буду дома. Не поздно? Раньше не получится- заседания. А сейчас не могу: люди ждут, извини. Договорились?.. Ах, как хорошо, что ты такой молодой!..
Тогда я ничего не понял и был в сомнении: не спутал ли Мурадели чего-нибудь, зачем ему хоры для детей а cappella на мои стихи? Но слова его запечатлелись навсегда, и лишь потом приобрели смысл и цвет.
...Дверь открыла Наталья Павловна. Оказывается, я встречал её и прежде, только не знал, что - жена Мурадели: она приезжала в издательства, на Радио по делам мужа, грузная, простое русское лицо... а в глубине прихожей уже звучал голос:
- Кто пришёл? Захади, дарагой! Наташка! Этот же тот самый великолепный поэт! Я тебе о нём говорил! - от таких слов я снова впадаю в тихую панику (не привык ещё к гиперболизированной, цветистой речи Вано), а на пороге комнаты появляется могучая фигура человека в борцовской белоснежной майке, тренировочных синих брюках и с сокрушающей улыбкой... - и я включаюсь: внутри звучит "Бухенвальдский набат!", мелодия сливается с обликом автора - всё становится на свои места и я успокаиваюсь и отвечаю на вопросы обо всём: о доме, о детях, о книжках, гонорарах, задумках...
- Понимаешь, вчера особенно много народа было. Все просят, работать надо, помогать надо... одна женщина пришла прямо с чемоданом с вокзала: ночевать негде, сын одно очко в институт не добрал, одна воспитывает - опять Мурадели... Ты не приходи больше в кабинет, только домой, а то подумают люди, что я рабочее время на свои пустяки трачу! Ладно?..
Так начиналось знакомство, наша дружба, что, к сожалению, длилась недолго - до его последнего мига... но каждый день этих лет интенсивного общения просторен и поместителен, как сам талант Мурадели - и в творчестве, и в стремлении жить.
...Это произведение оказалось удачей композитора - "Ручей", "Бродят шорохи", "Облака", "Глядится в лужи застеклённые красавица весна" - проникновенные мелодии, прозрачное хоровое изложение, удобное и напевное голосоведение - это был совершенно неизвестный Мурадели. До того он писал для детей очень мало, а чисто хоровой музыки, хоров без сопровождения, совсем, по-моему, не сочинял... возможно, с годами у него накопилось столько невысказанной, нерастраченной нежности, чистоты, столько воспоминаний, что возникла необходимость поделиться - и он словно выплеснул на ходу, чуть качнувшись, из полного сосуда свежего, ароматного напитка...
Во время записи на Радио "Десяти картин" Детским хором под управлением профессора Владислава Соколова - ребята устали, переволновались: как же - сам Мурадели придёт на запись. И вот - половину материала записали и скисли... И Вано говорит своему другу, потихоньку:
- Слава, уступи мне место на минутку... - он встаёт за пульт. - Ребята, сейчас я вам что скажу... - все напряжены, ждут... - Вы замечательно поёте! Сейчас посмотрим, как вы пьёте чай с пирожными! Все в буфет!..
Как замечательно он зажигает аудиторию своей энергией, темпераментом, как весело, цветисто и уважительно говорит об авторах, как объясняет ребятам, что хотел выразить и как надо спеть: "Без вас же ничего не получится и никто не узнает, что хотели сказать людям поэт и композитор!" - и как оживают и поют после этого ребята! Они поют, как говорят профессионалы - на раз! И с первого дубля получается прекрасная запись! Она до сих пор жива и звучит...
А мы выходим из ДЗЗ (Всесоюзного Дома Звукозаписи) вслед за шумной ватагой я и два музыканта - Владислав Соколов и Вано Мурадели, два соученика по консерватории Слава и Ваня... солнце уже на закате, сосульки тенькают, тихо, пахнет весной, так отрадно и радостно... и вдруг Вано говорит:
- Мы со Славой умрём, - я начинаю возмущаться, - погоди! а ты о нас напишешь, и об этой записи обязательно, обязательно напиши: как великолепно ребята пели, какие у нас прекрасные дети... и как мы вышли вместе втроём, и как сосульки тенькали...
Мне подумалось, что обращение его к детской музыке не случайно: он хотел высказаться откровенно, а лучшей возможности, чем писать для детей - не придумать. И мои ощущения в дальнейшем подтвердились неоднократно - и в совместной работе, и в обращении Вано Ильича к новым авторам за детскими стихами. В последний год жизни он, в основном, писал только для детей и написал очень много.
...Легенда о его всесильности и доброте намного опережала его действительные возможности, но его вера в то, что он творит, именно творит праведное дело, страсть, с которой он бескорыстно и радостно помогал людям, открывали перед ним такие двери, что я только диву давался:
- Знаешь, я NN квартиру выбил в Моссовете, он же с соседями жил! Как может композитор с женой и дочкой жить с соседями? Где работать?..
- Он теперь по гроб жизни вас благодарить будет! - реагирую я.
- Нет, ты не прав! Ненавидеть станет!
- Как это?!
- Очень просто! Его будет мучить мысль, что я ему добро сделал, и что люди это знают!.. Только я-то по-другому не могу: он же у нас в Союзе композиторов, в Московском - они же все мои дети. Они же меня выбрали - как же я могу по-другому... И знаешь, - добавляет с грустью, - скоро им чешские унитазы доставать буду, я всё могу!..
Что это - поза? игра на публику? Зачем ему это надо было при его-то славе?! А может быть, "синдром голода", как я это называю: не могу до сих пор (а с войны полвека прошло), не могу выбросить даже корочку, внутренняя память тех лет, когда я пухнул от голода, удерживает меня...
А ведь как ему досталось от всесильных. Это же его вместе с Шостаковичем и Прокофьевым учили писать музыку малограмотные вожди пролетариата - и никто не вступился! Никто! Не заступились - отступились. Руки подать не хотели - боялись. Не осуждаю, но и вычёркивать не след: не все такими пугливыми были, есть примеры... Нет, "Сороковые роковые" не помиловали ни его, ни семью - Наталью Павловну Шиловцеву и её дочь, его падчерицу, причисленную к делу врачей.
Сегодня уже не проверить, но я должен рассказать об этом. Со слов Вано Ильича, разумеется....
 |
| Дома, за работой |
|---|
В кабинете Вано (так его все называли за глаза: Вано или Ваня) стояла стеклянная немецкая горка со стеклянными же полочками внутри, на которых разложены были разные удостоверения и значки - не праздная коллекция, а действующая, так сказать. Предметов было - тридцать два! По количеству общественных нагрузок композитора. И ко всем он относился весьма серьёзно, не отлынивал, не откручивался, удивительно, как находил время. Например, он был шефом интерната и раз в месяц посещал школьников, помогал им организовывать экскурсии, доставал автобус для поездок и т.д., был ректором народного университета культуры и раз или два в месяц читал лекции, был почётным пограничником - тут же лежала его медаль, почётным чекистом...
- Почему, говоришь, я их уважаю, чекистов... - Вано волнуется. - Не всех!.. Уже после того, как "Москву-Пекин" написал, думал: всё, отпустили меня... Нет! мне знакомый чекист рассказал потом, когда Сталин умер. Он на Лубянке работал и очень мои песни любил... У него стопка ордеров лежала... на арест... стопка подписанных ордеров, понимаешь?.. Каждый день приносили, каждый день он отдавал часть, а мой каждый раз вниз перекладывал - как дойдёт до него очередь, вынимал - и вниз... Рисковал, конечно, страшно. Полтора года перекладывал, пока Сталин умер. И всё остановилось, понимаешь?..
Как, зная это, было жить? Служить той власти, от когтей которой едва уцелел? И почему тот человек перекладывал клочок бумаги ценой в человеческую жизнь, рискуя собственной?.. Почему? Кто ответит...
Я рассказываю то, что поведал мне Вано о своём избавителе и не знаю: делился ли он этим с кем-нибудь ещё, потому и рассказываю... Похоже очень это на правду, на поразительно невозможную правду.
Падчерица Вано умерла в сорок. Сразу почти после реабилитации. На сердце у неё был рубец от инфаркта. Когда скончался Вано, у него на сердце нашли такой же рубец. Тогда инфаркты переносили на ногах, и никто не знал об этом...
Он никогда не жаловался. И в последний год, когда постоянно болело и ныло сердце - от переутомления, а может оттого, что видел со своей вершины дальше и глубже прочих... и видно было, что - устал.
- Зачем вам это всё, дорогой Вано Ильич, зачем? Если машина к половине девятого подкатывает к подъезду и привозит к полуночи - и вы не пишете! А вам сочинять надо! Вы же композитор!..
- Не понимаешь! - сердится Вано, и в воздухе пахнет грозой...
- Вань, а Мишка то прав, меня не слушаешь.... - дальше бы хорошо привести фразу Натальи Павловны целиком, не обрезая смачной концовки... Вано смягчается:
- Вам хорошо говорить, а я не имею права: людям помогать надо - и музыкой, и делами. Работать надо!..
И он работал, как каторжный. Работал, подгоняемый властью, понукаемый ею.
Может быть, ему это было по душе? Ну, хотя бы сначала? Кому не лестно быть востребованным?..
И он написал столько песен-агиток, которые умерли ещё при его жизни и принесли ему нелюбовь и даже презрение многих... а сколько раз обещал себе и клялся родным и близким, что всё бросит, оставит все посты и вот просто со следующего понедельника уйдёт в сторону - "буду работать, писать буду!". Говорилось много раз, но так и не случилось...
Может быть, он был отравлен ядом власти или верил, что, владея ею, сможет принести пользу... кому? Он никогда не притеснял людей и, действительно, пользуясь своей известностью, своими постами, помогал многим - иначе ради чего сознательно бросил свой талант в эту геенну огненную?..
...Звонок по телефону. Об одном известном композиторе фельетон в "Правде", что в те годы было равнозначно приговору, и если не вмешаться - пропадёт человек. И Мурадели тут же звонит по телефону домой партийному чиновнику, чей портрет носят на демонстрациях, и "решает вопрос". Так вот как это бывает!.. Значит, и Иосифа Бродского можно было спасти одним звонком - это те же годы. Но - не нашлось такого человека...
Так жил Вано. Считая себя настоящим коммунистом (будучи даже членом идеологической комиссии ЦК КПСС), и тихо ненавидя власть, на которую работал и представителем которой был. Оттого и не выдержало сердце, разорвалось, в конце концов.
В самой середине шестидесятых, в очередной полуночный разговор о недавнем прошлом, о вожде всех народов, Мурадели вдруг спросил в лоб: "А ты знаешь, кто такой Сталин?" - Ответом было молчание. Каждый знал о нём своё. Вано взял листок бумаги и своим удивительным почерком вывел крупно: "провокатор". Показал написанное. Молча порвал у нас на глазах. Сложил клочки в хрустальную пепельницу и поджёг. Он больше ничего не сказал. Боялся произносить вслух - его телефонная трубка наверняка слышала все шорохи квартиры круглые сутки...
- Знаешь, я новую песню написал. Сейчас покажу. Не удивляйся. Для Института переливания крови. У них конгресс. Международный. Очень просили -сверху звонили. Это важно - переливание крови. Я туда ездил специально - столько людей они спасают! Никто ещё не слышал. Сейчас, Наташку позовём, что моя КГБ скажет? Она главный цензор! -он усаживается за рояль, оборачивается ко мне, протягивает руку:
- Это разве руки пианиста - это руки танкиста: один палец две клавиши нажимает! - кокетничает слегка. Играет хорошо, чисто, а поёт! У него настоящий оперный голос, очень красивый сочный баритон. Когда он учился в Московской консерватории по классу композиции у Бориса Шехтера и Николая Мясковского, его даже сманивали на вокальный факультет: предлагали певцом стать... да он и учился в молодости по классу вокала в музыкальном училище в Тбилиси.
- А зачем вам это, Вано Ильич, дорогой!..
-Я не думал, что ты такие вопросы задавать будешь! - Он сердится. - Люди просят, понимаешь? Работать надо. Люди просят - помогать надо...
Почему мои песни поют? Потому что я знаю, о чём люди думают, что хотят... я поэтому коммунист и народный артист... я самый настоящий народный!.. Вот смотри: Ленинскую премию получила певица - мои песни поёт! Она получила, а я нет! (в голосе обида и горечь - совсем по-детски) А кто премии выдаёт?....
- Вано Ильич, так вы же сами в этом комитете!
- Нет! Не путай пожалуйста - не везде Вано!..
Он по-детски обидчив, наивен, и порой кажется беззащитным... может, только и позволяет себе расслабиться перед близкими...
-Почему один приехал? -хмурится Вано. - Больше без жены не приезжай! Семья - это счастье!..
- Хорошо...
- Она должна знать, что мы пишем! Народ должен знать... - Я не возражаю.
- Бог не дал мне сына - если бы у меня был такой, как ты... - и на глазах слёзы.
В один из вечеров обязательная встреча совпала с трансляцией хоккейного матча на первенство мира. У наших игра не шла - проигрывали. Вано смотрел телевизор, когда я пришёл.
- Сегодня работать не будем! Не могу! Ты посмотри, как они играют! Халтура! Если бы мы так писали, разве бы нас народ понял?- он расстроен до такой степени, что приходится вмешиваться Наталье Павловне:
- Вань, если ты не перестанешь нервничать, я этот ...ный телевизор на ..й выключу! - она любит выражаться по-народному, крепко и просто...
-Нет. Досмотрю этот позор!..
Матч кончается за полночь. Вано расстроен, долго молчит. Мы сидим в столовой за огромным, вечно накрытым столом. Он встаёт, молча уходит в кабинет и возвращается с тетрадкой, раскрывает её и замедленно, выговаривая каждое слово, несуетно читает по-грузински.
- Я тебе сейчас переведу, это стихи мои, я ещё в Тбилиси писал... и сонеты у меня есть...- он начинает переводить, будто читает заранее приготовленный подстрочник, некую легенду гор, другой жизни, может быть, другой планеты - и мы забываем обо всём. И я понимаю, откуда у него придирчивость к каждому слову и слогу - он и себе спуску не даёт, и чувство языка его не с неба упало - это годы труда!
- Мы с тобой сделаем книжку! Я уже звонил в издательство - добро получил. Теперь надо делать: будешь переводить... - он сразу всё решает практически.
И неожиданностью своих решений не раз ставит в тупик.
-Почему я? Разве у вас нет лучших переводчиков? - Но оспаривать его решения не всегда приемлемо, порой опасно. Сердится он темпераментно. Иногда зло. Не терпит возражений...
Вот он сосредоточился и кажется, несколько отключился. Разговор идёт как бы сам по себе. Но нет, не заблуждайтесь: он здесь! Прирождённый лидер, - "продукт эпохи"! Все правда, так и есть. Но - его деликатность, природная хватка и понимание жизни дают ему возможность как бы "вычислить" интерес собеседника, и он никогда не давит его своим авторитетом и весом. Пример? Его разговор с Владимиром Заком. Я уже писал об этом замечательном музыканте, учёном, моём педагоге и друге. Этот диалог я воспроизвожу не дословно, но близко к оригиналу, беру на себя такую смелость, поскольку очень хорошо знал и одного, и другого.
- Дорогой Владимир Ильич, не удивляйтесь, это с вами говорит Председатель Московского Союза композиторов Вано Ильич Мурадели...
- Да, Вано Ильич! Я удивлен, но внимательно вас слушаю...
- Я приглашаю вас к себе на работу, в Московский союз. В качестве музыкального критика.
- Но Вано Ильич!.. я в музыкальной школе работаю... а критики... критики должны быть зубастыми!..
- Даарагой! Паслушай - ты напрасно со мной споришь!.. Я очень сильный, я гиревик, понимаешь, обо мне даже писал журнал "Здоровье". Мы с тобой в разных весовых категориях... а то, что в школе работаешь - очень хорошо! значит, детей любишь, значит, у тебя душа нежная, а мне нужны нежные критики, понимаешь?!. - И вопрос был решен.
Талантливейший музыкант был поднят на то место, которое более соответствовало его возможностям. Ведь в ДМШ он оказался волей судьбы, спасался там от власти в страшном 1952 году, - а какой был не страшный?..
Фото из личного архива автора
Добавить комментарий