Посвящается всем расследованиям дел — от Александра Меня и Владислава Листьева до Галины Старовойтовой и Сергея Юшенкова
|
Как-то пропала жена у машиниста паровоза, который водил его на участке Минск-Орша. Была и исчезла. Машинист неделю не был дома. Приехал — в квартире никого нет. Не первый раз. Она и раньше куда-то скрывалась на неделю-две. То к родне, то к подругам. Дружбы, тем более любви между супругами давно не водилось. Особой вражды — тоже. Жили как не слишком знакомые соседи. Нет, так нет. А есть — тоже хорошо. Это если как соседи в другой квартире.
Но вот соседям машиниста по коммунальной квартире, которые давно стояли в очереди на расширение, было совсем не все равно. Они как раз полагали, что когда жены машиниста нет — это очень хорошо. Даже замечательно. Соседи написали донос в милицию о том, что машинист во время ночной ссоры зарубил жену топором, сделал расчлененку, запихал окровавленные куски тела в большой чемодан и сжег тело несчастной жертвы в паровозной топке по дороге в Оршу.
На следующий день утром в дом к машинисту пришли двое следователей и участковый. После обыска увезли его с собой.
Разговор начал первый.
— Где жена?
— Хрен знает. Уехала.
— Куда?
— Хрен знает. К своим родителям, наверное.
— Адрес?
— Мой?
— Твой мы и так знаем. Пришли по нему. Адрес ее родителей.
— Хрен знает. Я с ними в ссоре.
— Так. Интересно. Топор есть?
— Хрен знает. Раньше был.
— Когда это раньше? Вчера?
— Нет, когда в деревне жил. А когда в город переехали, не взял. Хрен знает, зачем он здесь.
— Ну, зачем… — это вступил второй следователь. — Зачем, говоришь. Да вот, к примеру, жену убить.
— Какую жену?
— Да твою жену, какую же еще, что ты ваньку тут валяешь! — крикнул, не сдержавшись, второй.
— Да хрен знает, что вы такое говорите! Жены уже неделю как нет.
— Откуда же ей взяться, если ты ее зарубил топором как раз неделю назад.
— Да на хрен она мне сдалась?! У меня и топора-то нет.
— Ладно. А где чемодан?
— Какой чемодан?
— Большой. В котором ты труп вынес и доставил его на паровоз.
— Большого нет. Только маленький есть, с которым я в рейсы езжу. Туда никакой труп не влезет. Разве что кошки.
— Нет, говоришь… — снова вступил в беседу первый с максимальной для него язвительностью. — Может, у тебя и паровоза нет?
— Да это, как его… паровоз есть. А большого чемодана нет.
— А знаешь, почему у тебя нет большого чемодана?
— Так и не было.
— Был-был. А теперь нет. Потому что ты его разломал и частями сжег в топке! А перед тем сжег там труп жены!
— Да на хрен это дело… Ничего не сжигал. Кто вам такую чушь рассказал?!
— Ты на вопросы отвечай, а не задавай. Топор куда девал?
— В деревне оставил. Десять лет назад.
— Убил неделю назад, а оставил десять лет назад?
— Не убивал никого! На хрен такое дело! А про чемодан и труп можете спросить у моего помощника по бригаде. Мы же вместе в будке ездим. Он подтвердит, что ничего не сжигал.
— Спросим-спросим. Небось, соучастник. Или дружка прикрывать будет. То есть, чем больше он будет отпираться, тем яснее станет твоя вина. Понял? Вот и с топором так. Если бы ты показал, где спрятал топор, мы проверили бы его на анализ. Нет на нем крови — значит, может, и не убивал. А нет топора — верная улика. Мы вот все обыскали — не можем найти. Знаешь, почему? Потому что ты его выбросил по дороге в Оршу. Когда проезжал мимо какого-нибудь пруда. Размахнулся — и выбросил подальше в окно. Вот и нет у тебя топора. А это — самая главная улика.
— На хрен такие улики! Что у меня нет топора — это улика?
— Верно сечешь. Сразу видно рецидивиста. Ты думаешь, кинул топор в озеро — так и концы в воду? Шалишь, братец! Тем, что у тебя нет топора, ты как раз себя и выдал. Человек, который никого не убивал топором, не станет его выбрасывать или прятать. Так поступает только отпетый уголовник. Матерый убийца. Ладно, допустим, мы тебе хотим поверить. Очень хотим. Но… Ты тоже нам помоги. Говори, где топор?
— Нету топора! Нет его! Уже десять лет как нет. На хрен мне он сдался!
— Ну вот. Закоренелый преступник, а? — это первый следователь обратился ко второму. Тот сразу же согласился энергичным кивком головы. И продолжил:
— Конечно, закоренелый. Не только топор выбросил, но и чемодан сжег. А это — вторая улика. Ведь смотри: если бы ты не тащил труп жены в чемодане, то какой смысл тебе был бы его сжигать? Тогда чемодан стоял бы себе спокойно в кладовке и все. А его там нет. И нигде нет. А ты говоришь, что и не было. Никогда не было чемодана! Ну, кто поверит в такую ахинею? Как это может быть, чтобы у хозяйственного мужика, еще и семейного, не было чемодана? Ни чемодана, ни топора? Сам говоришь, жена часто уезжала. Значит, был чемодан!
— Большого не было. А ездила она с сумкой.
— Как ты сказал? Не было большого чемодана?! Смотри, как это у тебя все гладко выходит. Зарубил жену топором — сразу топор исчез. Нес труп в чемодане — и чемодан после этого исчез! Ладно, можно поверить, что у тебя по отдельности нет топора. Или чемодана. Но когда и топора нет, и чемодана нет, и жены нет… Ты сам-то понимаешь, что таких совпадений в природе не бывает? Что это все только специально можно подстроить!
— Не подстраивал ничего. Я понимаю, что все это подозрительно. Но я правду говорю. А откуда вы знаете, что жену убили?
— Молодец, начинаешь потихоньку колоться. Конечно, все у тебя не просто подозрительно, а совершенно явно. Откуда узнали — это наше дело. Жену убили, и ты это узнал даже раньше нас. Сам и убил.
— Не убивал, — очень твердо сказал машинист. — Вот что хотите делайте, а не убивал!
— Не убивал. Так. Так-так, — очень тихо откликнулся первый. И вдруг рявкнул:
— Где топор и чемодан, с-с-скотина?!
Машинист аж подпрыгнул и выпучил глаза. И вдруг прошептал:
— Не знаю. Хрен его знает.
— Ну-ну. Не знаешь. А ты подумай лучше. Вспоминай, вспоминай!
— Не помню, начальник. Ей-богу. Правда. Не убивал я. Ну, поверьте. Не убивал. Ну на хрена мне ее убивать?
— Ты скажи: он не убивал! Вот ведь лепит горбатого, а? То у него не было топора и чемодана, то он не помнит, где они. То есть — были. Были и топор, и чемодан. Только вот не помнит, где они теперь. Начал хвостом крутить. Ты лучше подпиши признание. Оформим как явку с повинной. И тогда получишь свою десятку. И все. За хорошее поведение скостят. Через пять лет выйдешь. А нет — пиши пропало. Будет тебе вышка. Улики неопровержимые. Топора нет. Чемодана нет. К тому же у нас есть свидетельские показания соседей, которые слышали, э-э-э…
Второй помог:
— И видели, как ты убивал.
Машинист икнул.
— Как это… видели?
— Да вот так они пишут. Видели, мол. А уж слышали — точно.
— Вот ведь какие гады, все врут! Не убивал я, начальник!
— Так все говорят. Не убивал, не грабил, не крал. Суд верит не этой болтовне, а уликам и свидетельским показаниям. А в твоем деле против тебя и улики, и свидетельские показания. Ты подумай сам: всё против тебя. Если ты пришел с повинной, то мы еще напишем специальное ходатайство, что ты активно содействовал раскрытию преступления. Сотрудничал со следствием. Помог раскрытию еще ряда преступлений. Пойдут навстречу, дадут каких-то пять лет. Через два года — на свободе.
— Даже через один.
— Точно. А то и через полгода.
— Нет, но я же не убивал: как же я могу взять на себя?
— Мужик, это ты старую песню запел. Никого не интересует, чтo ты думаешь по этому поводу. Интересуют только улики. А они против тебя. Не признаешься — вышка. Признаешься — совсем другое дело.
— Конечно, совсем другое. — Второй наморщил лоб и стал загибать пальцы:
— Вот смотри: ты пришел сам, с повинной. Следствию помогал. Раскрыл другие преступления.
— Какие другие? Я же ничего о других не знаю!
— Не волнуйся. Ты поможешь нам, мы — тебе. Сами подскажем, а запишем как твои показания. Понял? Теперь слушай дальше. Вот загибаю третий палец. Мы тебе оформим убийство в состоянии аффекта. Знаешь, что это такое?
— Ну, как бы красиво. Эффект такой.
— Что-то в этом духе. Напишем, что ты был очень нервный и взволнованный. Что она тебе изменяла, вот ты в этом аффекте ее и похерил. Что ты не виноват совсем. И тогда тебе только условно дадут года два. Будешь жить, как и раньше. Она изменяла, а ты не сдержался. Сколько раз, мол, предупреждал, а она опять за свое. Изменяла ведь?
— Ну. Хрен ее знает.
— Ведь за измену можно и убить, а? Про Отеллу слышал?
— Слышал.
— Можно убить за измену?
— Можно.
— Вот видишь, ты все правильно понимаешь. Подписывай здесь.
— Так ведь я… это… вроде ж не убивал. По-настоящему.
— Мы и говорим, что ты убил не по-настоящему, а так, в состоянии аффекта. Как бы в беспамятстве. Это не считается. Она сама виновата. А ты не виноват. Ну вот: ты не виноват, а нам помог. Раскрыл еще два убийства. Тебе ничего не будет. Тебя полностью оправдают. Подписывай. А нет — то конец. Кранты. Вышка.
— Но как же, ведь я же…
— Ты же, он же… Подписывай, тебе говорят. Ну что, ты такой тупой? Если ты нам поможешь, то еще и за жертву сойдешь. Она над тобой издевалась, мучила, изменяла. Довела тебя. До аффекта этого. Ты сам к нам пришел, все раскрыл. Помог следствию. Мы представим тебя к награде. И вот сразу, как подпишешь, оформим тебе отпуск в наш санаторий МВД. Выбирай: не подписываешь — получаешь вышку, подписываешь — едешь в санаторий. Давай-давай. Не тяни, а то потом поздно будет. Локти начнешь кусать. Да поздно. А подпишешь — сразу в санаторий.
Как бы в трансе машинист поднес руку к протоколу. Она дрожала. Тяжело вздохнул:
— На хрен всё!
В полном тумане стал выводить каракули. Буквы прыгали, глаза заволокла пелена. Упавшая капля размазала конец закорючки…
В день приведения приговора в исполнение — и не только в тот же день, но и в тот же самый час — управление исполнения наказаний получило срочную телефонограмму: немедленно остановить исполнение приговора, так как жена машиниста вовсе не убита — она уехала в Душанбе и живет там у своих родителей. Ответ был получен по запросу казенного адвоката (который сделал его на всякий случай) в адресный стол города. Ответ долго кочевал по инстанциям, пока попал к адвокату, который добился личного приема у генерального прокурора. Дежурный офицер управления с телефонограммой прокурора бежал в подвал. Он услышал выстрел за пять секунд до своего финиша и успел увидеть падающее тело машиниста.
Добавить комментарий