 |
| Доктор Александр Овечкин. Фото Виктора Родионова |
|---|
Говорят, в нью-йоркском Бруклине, на чикагском "Диване" (Devon Avenue), в лос-анджелесском Западном Голливуде можно припеваючи жить без английского. Та же тенденция намечается и в городах средних размеров, вроде моего Луисвилла, штат Кентукки, с русской общиной от двух до трех тысяч человек. Точную цифру не знает даже ФБР. Зато при хорошей информированности, всегда можно найти "нужного" русского. К услугам земляков русские продуктовые магазины, продавцы в супермаркетах, портные, сапожники, парикмахеры, маникюрщицы, автомеханики, медсестры, массажисты, риэлторы, дилеры и даже мастера по надгробным памятникам. Что особенно важно, появилась своя интеллектуальная и культурная элита. Клуб бардовской песни, русская математическая школа, музыканты, переводчики, адвокаты. У нас уже есть свои семейные доктора, дантисты, врачи-специалисты. "Свои" — относительно, по происхождению и родному языку, в остальном они американцы. Кем считать, например, бывшего москвича, музыканта и поэта, ныне поющего и пишущего по-английски? Или профессоров университета по экономике, социальным наукам, в области медицины?
За годы жизни в Америке я не перестаю восхищаться целеустремленностью и бесстрашием моих бывших соотечественников по Союзу и нынешних по США. Я имею в виду не тех, кто приехал детьми, их карьера строится по американской кальке — умному и толковому открыты все дороги и двери. И не тех, кто на бывшей родине страдал от так называемого "пятого пункта". Сам "пункт" при эмиграции в США не дает никаких преимуществ, кроме возможности получения легального статуса и права на социальное равенство с коренными американцами, что, само по себе, немало.
Другой "коленкор" — въехать в страну на авось, на "птичьих правах", уже не юным. В страну, где твой диплом врача, юриста, ученого всего лишь красивая бумажка. Без знания английского и за десять лет достичь того, на что у американцев иногда уходит целая жизнь. И то, далеко не у всех.
Гость нашего журнала Александр Овечкин из этой породы победителей. В 1999 году он начал новую жизнь в США почти с нуля. Сегодня Александр — профессор Луисвиллского университета, руководитель научной лаборатории, специалист по травмам спинного мозга. С Овечкиным и его женой Еленой я знаком без малого десять лет. Одно время жили почти по соседству в рентных апартментах. Сейчас Овечкины — хозяева элегантного двухэтажного особняка в викторианском стиле, с четырьмя спальнями, джакузи, огромными окнами, камином и паркетными полами в престижном районе Луисвилла. Мой разговор с доктором Овечкиным состоит из двух частей. Тема разговора дома, у камина: как стать американским профессором и как завоевать Америку. На его работе мы говорили о главном предмете научных трудов Александра — спинном мозге.
У камина
— Так, с чего начиналась Родина, Александр?
— С берегов Камы, с Перми, где я родился 52 года назад. Настоящий "пермяк-соленые уши". С детства я знал, кем буду — доктором. Семейная традиция, мой отец был врачом. Еще в мединституте женился. Я заканчивал по хирургии, Лена по терапии. Три года отработали в небольшом пермском городке Чернушка, там жили родители жены. Вернулись в Пермь и устроились в крупнейшую в городе больницу — медсанчасть нефтеперерабатывающего комбината. Она обслуживает не только работников предприятия, но и жителей прилегающего района.
Без отрыва от операционного стола защитил кандидатскую диссертацию. В 1992 году стал заместителем главврача по хирургии. В моем ведении были хирургия, травматология, ортопедия, реанимация, станция переливания крови и другие профильные отделения — большой и ответственный участок работы. Формально, я был, что называется, в порядке. Солидная должность, неплохое материальное положение, даже в те непростые годы мы с Леной объездили пол-Европы. Ни о каких переездах на ПМЖ за границу у нас и мысли не было. Да и кто нас там ждал? Ни родных, ни близких, ни языка.
— Из каких миражей вдруг возникла Америка?
— Не сразу и не вдруг. А началось с его величества случая. Российская Пермь и американский Луисвилл — города-побратимы, по-английски — "города-сестры" — sisters cities. Сестры-побратимы регулярно обмениваются группами специалистов. Хозяйственники, коммунальщики, чиновники... В конце 1990-х я попал в состав медицинской делегации. За короткий срок командировки я толком не успел познакомиться с американской медициной, но даже то, что я смог увидеть, меня поразило. Это была другая планета, другая цивилизация. Вернувшись домой, я стал пробивать новую командировку в Луисвилл. Мне хотелось детально ознакомиться с американским опытом, чтобы перенести его на свою работу в Перми. Университетский госпиталь Луисвилла сделал мне приглашение на три месяца, удалось уговорить и начальство на отпуск за свой счет.
Главный итог второй командировки — я "заболел" Америкой. Чем ближе я знакомился с американской медициной, тем больше поражался, как здесь люди работают "по уму". Каждый знает свое место, и каждый занимается своим делом. Полная противоположность России, особенно в те "лихие 90-е". К концу пребывания в США я с особой ясностью понял, что дома меня не ждет ничего, кроме беспросветности и тупика.
— Но, ваши же слова — "я был в порядке".
— Пока не увидел, что есть другая жизнь, другие мерки профессионального и личного успеха. Половина моего рабочего времени уходила на какие-то бартеры, добывание марли, йода, гипса, инструментов и лекарств. Была надежда на медицинскую перестройку, я пытался открыть частную клинику, но в российских условиях эксперимент быстро зачах. Мое материальное благополучие давалось кровью. Фактически я работал в пяти местах без выходных и праздников. После суточного воскресного дежурства — в понедельник надо было становиться к операционному столу. Как врач в России я достиг профессионального потолка, дальше шло повторение. Ничего не светило и в науке. Научные звания в момент обесценились. Зачем годами корпеть над диссертациями, когда за деньги любой мог стать доктором наук и даже академиком? Какую-то роль в мыслях об Америке сыграл и семейный фактор, подрастающие сыновья могли попасть в армию и пекло бессмысленной Чеченской войны.
Но от желания до исполнения — трудная дорога. Главной проблемой было — как легально "зацепиться" за Америку? Во время второй командировки мои новые знакомые дали дельный совет — кафедра физиологии и биофизики Луисвиллского университета объявила конкурс в докторантуру. При зачислении я бы имел право на учебную визу в США и стипендию. И, вообще, пять лет обучения — большой срок. За это время можно "взять язык" и найти свою нишу в Америке. Поговорил с руководством кафедры. Понял, что вариант реалистичный.
— А почему вы не пошли традиционным путем советских и российских врачей? Два-три года на досдачу предметов, и американский диплом на руках.
— Не два-три... на самом деле, дольше. Но главная причина, повторяю, — докторантура давала мне шанс на легальное пребывание в стране, мне и моей семье.
— И что? Пришел, увидел, победил?
— Поначалу я думал так же. С моими-то дипломами и опытом! Сдал положенные документы и уверенный в успехе возвращаюсь домой. Готовиться к третьей поездке в Америку. Дома, естественно, знали о моих намерениях. На работе сжигать мосты было преждевременным. В случае неудачи мне было, что терять. В итоге я взял отпуск без содержания.
— Все эмигранты, в той или иной степени, авантюристы. Я не вкладываю в это слово негативный подтекст. Похоже, вы "осторожный авантюрист"?
— Я не эмигрант, у меня российское гражданство. Я — россиянин в Америке. И хотя элемент авантюры, конечно же, присутствовал, но превалировал реалистичный подход.
— Однако, несмотря на все расчеты, жизнь подкидывает свои сюрпризы.
— Без сомнения. Мои американские знакомые уверили меня, что докторантура у меня в кармане. Ну, они лучше знают американские порядки. Звоню жене, покупай билеты в Америку на себя и младшего сына. Старшему надо было продолжить учебу в Пермском университете... Через несколько дней обухом по голове — я не прошел конкурс. По одной причине — приемная комиссия решила, что с моими врачебными и кандидатскими степенями я слишком "хорош" для докторантуры. Снова звоню домой. Так и так, отбой. Лене пришлось сдать авиабилеты, пропали немалые деньги.
Спасибо, пришли на помощь американские друзья. Они сказали, что причина отказа абсурдная, и я имею право добиваться справедливости. После встречи с заведующим кафедрой он предложил мне компромисс — пройти индивидуальное собеседование со всеми профессорами кафедры. Как они скажут, так и будет. В итоге я получил стопроцентное "добро".
— А как вы с ними объяснялись на своем школьном английском?
— К тому времени он был уже не школьным. Я несколько месяцев брал язык на курсах английского при университете, занимался самостоятельно, плюс ежедневное общение с американцами приносило свои плоды. Хотя начало было непростым, порой даже комичным. Помню, как на паспортном контроле спросили, есть ли у меня намерение остаться в Америке? Я толком не понял вопрос, и ответил, — "May be" (может быть). Недопустимый ответ для въезжающего в страну по краткосрочной визе. Меня спасла снисходительность чиновника.
Мне помогали пермские студенты и аспиранты, обучавшиеся в университете по программе обмена, и даже один "черный русский", мавританец, получивший высшее образование в России. На первых лекциях я почти не воспринимал живую речь и вечером восполнял непонятое по учебникам и конспектам. Потом дело пошло веселее. Язык медиков интернационален и основан на латыни. Бытовой язык набирался в процессе общения и работы. Сейчас проблем с английским у меня нет.
— Александр, насколько я понимаю, вам пришлось пройти аспирантуру по второму кругу, только теперь на английском?
— И да, и нет. В 2005 году в дополнение к российской ученой степени я получил американскую степень доктора философии — PhD. Пусть вас не вводит в заблуждение слово "философия". Это традиционный термин для ученой степени по многим гуманитарным и естественным наукам в англоязычных странах. Моя российская диссертация была по хирургии, американская — по физиологии и биофизике.
— Вы можете заняться врачебной практикой?
— В моем возрасте это уже непозволительная роскошь...
— Стоила ли тогда игра свеч с докторантурой?
— Стоила. Через нее я вошел в американскую науку и стал профессором.
— Кстати, как в Америке становятся профессорами?
— Почти, как в России. После защиты диссертации. Степень присуждает ученый совет университета. Главное отличие американского профессора от российского — три ступени: assistant, associated и full professor.
— Что-то вроде генерал-майора, генерал-полковника и генерала армии?
— Примерно. Последняя профессорская степень самая желанная. Полный профессор имеет массу научных и персональных привилегий.
— Вы забыли professor emeritus.
— Это просто почетная степень без прав и обязанностей. Пока у меня первая степень, но я только в начале новой жизни. Надеюсь, лет через пять, максимум десять, стать full professor.
— Плох тот солдат…
— Я уже не рядовой "солдат", но смысл пословицы верный.
Лаборатория
Если уездный город Энск поражал обилием цирюлен и похоронных контор, то Луисвилл поражает числом госпиталей, исследовательских центров и просто медицинских офисов. На подступах к даунтауну целый медицинский город. На одной площади два крупных госпиталя и 15-этажная коробка Центра реабилитации имени Фрейзера, местного филантропа. В ней и находится лаборатория профессора Овечкина.
На университетской персональной страничке д-ра Александра Овечкина целый список его "господ". Долго выпытываю у профессора степень иерархии. В итоге получилась "матрешка" из нескольких кукол. "Матрешка-мама" — Луисвиллский университет, "матрешки-дочки" — школа медицины, кафедра нейрохирургии, кафедра физиологии и биофизики. Центр Фрейзера — полностью независимое учреждение, на территории которого "квартирует" еще одна университетская "матрешка" — Научный центр изучения травм спинного мозга. Там-то и приютилась лаборатория Александра Овечкина с его восемью сотрудниками. Подразделения лаборатории раскиданы по всему зданию, сам профессор занимает небольшой спартанский кабинет на последнем этаже, зато с шикарной панорамой центра города.
— Александр, какие пути привели вас в это здание?
— Извилистые. Наверное, надо сказать, как я вообще пришел к спинному мозгу. Моя российская диссертация была связана с хирургией желудка. Американская — с физиологией кровообращения легких. Точнее, изучением на клеточном уровне изменений в сосудах после пересадки легких. Как правило, эти изменения негативные, надо было понять, почему? На "постдоке" — годичной практике после окончания докторантуры — я продолжил эту работу, только слегка ее расширив. В тему попало и сердце. Эти органы тесно взаимосвязаны и взаимозависимы.
После написания диссертации и более двух десятков научных публикаций у меня была уже солидная наработка по этой теме, но с одним "изъяном". Мои исследования проводились исключительно на животных. И вот, на излете "постдока", я получаю предложение заняться проблемами легких и сердца после травм спинного мозга. Родственная тема, плюс позиция профессора. Один из главных моментов — возможность проводить исследования на людях.
— То есть, появилась возможность лечить?
— Нет, без лицензии врача это невозможно. По отношению к больному у лечащего доктора и ученого есть четкая правовая граница. Нарушать ее нельзя. Один лечит больного, второй изучает болезнь.
Центр Фрейзера уникальный не только в стране, но и в мире, где под одной крышей сошлись наука и практика. Здесь проходят стационарное и амбулаторное лечение постоперационные больные. В том числе нашего профиля — с травмами спинного мозга. У Центра Фрейзера и университета сложилось нечто вроде бартера. Центр пользуется результатами наших научных исследований, мы — "жилплощадью", материальной базой и контингентом больных.
— Как на практике проводятся ваши исследования? Нужно согласие больного?
— Обязательно. Если пациент соглашается на участие в научном проекте, он консультируется с лечащим врачом и затем подписывает контракт. Исследования мы проводим на собственной аппаратуре и оборудовании центра. Часть я вам уже показывал. Например, специальную беговую дорожку стоимостью миллион долларов для восстановления функций ходьбы после травм спинного мозга.
— Кто главный "поставщик" травм спинного мозга? Автомобиль, спорт, быт?
— Все понемногу, но, безусловно, на первом месте транспортные средства. Скорости растут, а с ними и число травм.
— Что значит для человека спинной мозг, или, как мы говорим в быту, позвоночник?
— Правильней говорить о спинном мозге. Позвоночник всего лишь гибкая костная структура для его защиты от механических повреждений. Говоря компьютерным языком, головной мозг является своего рода хард-драйвом человека, а спинной мозг интерфейсом с собственной памятью и проводами от головного мозга к важнейшим органам и мышцам тела. В большинстве случаев травма спинного мозга приводит к полной или частичной потере двигательных функций, но это всего лишь одна из проблем, нередко, не самая главная. В ряду побочных последствий этих травм — проблемы дыхания, низкое артериальное давление, утрата функций кишечника и мочевого пузыря.
— Чем может помочь больным ваше направление?
— Наиболее уязвимый орган при травмах позвоночника — легкие. Легкие человека работают с помощью диафрагмы, самой большой мышцы тела, поршня нашего дыхания. В свою очередь, диафрагма и другие мыщцы туловища, участвующие в дыхании, получают сигналы через специальные нервы спинного мозга. Если эта связь прерывается, человек перестает дышать. Примером тому — знаменитый актер Кристофер Рив, несколько лет живший на аппарате искусственного дыхания.
Моя тема — заставить мышцы снова работать. Но это часть общей задачи, стоящей перед нашей лабораторией. Новые исследования показали, что спинной мозг не такой уж пассивный орган, он может управлять рядом функций легких, сердца, сосудов без участия головного мозга за счет собственных клеток. Мы сейчас экспериментируем, как заставить их автономно работать. Если мы найдем решение, это будет большим прорывом в нашей области — каждый четвертый больной при травмах позвоночника умирает от проблем с легкими и сердцем.
— Каковы источники финансирования вашей работы? И не чувствуете ли вы дыхание кризиса?
— Как и все научные центры Америки, мы живем и работаем за счет государственных и частных грантов. Моя лаборатория сейчас имеет два таких гранта. Кризис принес с собой не только негатив. Если раньше заявки на гранты удовлетворялись на сорок процентов, сегодня — процентов на двадцать. То есть, идет естественный отбор, и деньги теперь получают самые лучшие. Надеюсь, мы и дальше будем в этой двадцатке.
— Как американская наука в вашей области смотрится на общемировом фоне? В частности, по сравнению с Россией?
— США — безусловный лидер. С Россией сравнивать некорректно, российское отставание чересчур большое. Из-за экономических трудностей многие перспективные российские ученые сейчас работают заграницей, либо на заграничные деньги.
— С какой страной вы связываете свое будущее?
— Однозначно, с Америкой. Перефразируя Черчилля, американская модель медицины (не путайте со здравоохранением) худшая из возможных, но лучше ее пока еще ничего не придумали. Я уверен, Россия все равно к ней придет.
Америка близка мне и как модель общества. Деловитость, обязательность, толерантность, приветливость, улыбчивость. Бескорыстное желание доставить приятное ближнему. Рождественские иллюминации домов делают не для себя, для прохожих. Увы, чего нет пока в России. И, конечно же, за эти 11 лет моя семья пустила в стране корни. У старшего сына частный бизнес, младший после окончания колледжа получил работу на Уолл-стрит. Растет внучка. Жена работает. Жизнь продолжается.
— И напоследок, как жить в Америке с именем-фамилией Александр Овечкин?
— Нормально. Естественно, я горжусь своим полным тезкой по имени-отчеству-фамилии. Знай наших, знай Овечкиных! Хотя, по большому счету, звезда мирового хоккея просто мой однофамилец.
Добавить комментарий