Хотя день уже и клонился к вечеру, жара стояла — не продохнуть. Потому как это было второе августа, Кундуз, а он хоть и на севере, но — Афганистана. Как говорил комбриг: "Нормальный мужик всегда найдет себе тёпленькое местечко!" К тому же бригада стояла на краю аэродрома, т.е. ни деревца, ни кустика — только потрескавшаяся сухая глина и бетон.
Второе августа — День воздушно-десантных войск, а поскольку бригада была десантно-штурмовая, боевых действий на этот день, слава богу, не намечалось, следовательно — праздник! Посему комбриг, полковник Карпов, по кличке "Карп", уже начал отмечать это событие. А надо сказать, что Карп был по-деревенски основательным, и отмечал основательно тоже. И всё бы ничего, но тут, на беду, в дело влез начальник политотдела бригады подполковник Богород. Он с порога заявил:
— Миша! Праздник, блин! Нужно торжественное собрание! Тем более, что кое-кому награды пришли, самое время вручать! А за речь не бзди — мои уже накатали!
Карп посмотрел на него слегка мутным взглядом: да бог с ней, с речью, не впервой. Но надо вылезать из бункера, из-под вентилятора, да и трусы с кедами как-то не того, форму одевать надо.
— Слышь, комиссар, а обойтись не получится? Может, запишем — и всё? Так это тихо, между нами?
— Не, Миша, не получится! Мало ли среди нас с тобой сволочей?! Кто-то заложит. Вон в 201-ой дивизии замполиту батальона влепили строгача за то, что в месте временной дислокации батальона не развернул полевую Ленинскую Комнату. И по херу, что на следующий день батальон ушёл... Да и награды людям вручить надо. Так что...
Кряхтя и матерясь, Карп натянул полевую форму, сапоги, портупею с "макаровым" в потертой кобуре, пятерней слегка пригладил волосы и вышел из бункера. По его преувеличенно ровной и четкой походке было видно, что врезал товарищ полковник неслабо.
В импровизированном полевом "актовом зале", кто на складных скамьях, на стульях, а кто и просто на земле, — расположились все, свободные от нарядов офицеры и солдаты. Перед ними стоял стол, покрытый красной скатертью, и два стула: для комбрига и начальника политотдела. При появлении начальства народ вскочил и изобразил команду "Смирно!", Карп вместо отдания чести лениво махнул рукой, рявкнул: "Вольно! Садись!", и сел на стул, вытирая пот и обмахиваясь. Личный состав уселся на место, и мероприятие началось.
Начпо поздравил всех с праздником, объявил торжественное собрание открытым и зачитал не слишком длинный стандартный доклад. Затем предоставил слово командиру бригады.
Карп встал, взял у начпо бумагу и, спотыкаясь на отдельных словах, все же более-менее прилично объяснил всем, какие они все мужественные, стойкие и преданные партии и Родине сыны. Помянул погибших (минута молчания). Затем зачитал указ о награждении личного состава, вручил орден и медали кому положено. В общем, всё в рамках правил, начпо даже облегчённо вздохнул и мысленно перекрестился, открыл было рот, чтобы закрыть собрание... Но не успел.
Видимо, жара сыграла злую шутку, или количество водки перешло в качество, но Карп встал опять, обвел всех суровым, но крепко замутненным взглядом. Его мужественное, не испорченное интеллигентностью и образованием красно-коричневое от загара и водки лицо пылало гневом и праведностью.
— А вот теперь я вам правду скажу! Да, вы смелые и сильные. Смелые и сильные пьяницы, разгильдяи, воры и бандиты! Может быть, это и не ваша вина, блин, вас воспитала эта долбанная советская школа и этот... (тут он запнулся и слово пропустил) ну, комсомол, в общем! Но я-то тут причём? Предупреждаю: сегодня — праздник, блин! Но если что... если кто... чего-нибудь учудит, завтро (он так и говорил "завтр?), я вас построю, медали-ордена навешаю — и строем в трибунал! Всех! Кроме павших, этим — вечная память и слава! И ещё, блин, тыловиков награждать только посмертно, при жизни они сами себя неплохо вознаграждают...
Он пьяно всхлипнул, вытер глаза и вдруг заорал: "Всё, на хер! Собрание окончено!" Тут же вскочил начпо, в короткой последней реплике попытался сгладить выходку командира, но махнул рукой, всех отпустил, сел на стул, взялся за голову: "Блин, что будет!"
А была — баня! Тут наши саперы давно подсуетились, для нужд своих, а также общественных (т.е. начальственных) соорудили очень даже приличную баню, с парилкой и бассейном, выложенным мрамором! Причем мрамор был нагло экспроприирован из дома богатого "духа", разваленного артиллерией. Был ли он точно "духом"? Хрен его знает, там все были "духами" (или стали благодаря нам). Но мрамор был только у него, стало быть, и не фиг сомневаться!
Но всему есть предел, даже силе начальства. После третьего захода в парилку, с водкой в промежутках, комбригу вдруг стало нехорошо, т.е., в переводе на японский, "кому-то почему-то херовато".
Начпо и главный банщик, прапорщик Сечко, медленно и аккуратно проводили командира в бункер, под вентилятор, где и передали его заботам секретарши (она же ППЖ, т.е. походно-полевая жена) Нинули. Была Нинуля красива, в расцвете, что называется, и очень неглупа. При этом искренне любила Карпа. Посему немедленно вызвала дежурного врача из медроты. Повезло комбригу: будь там настоящая жена, получил бы он чем-нибудь серьёзным по голове, и вызван был бы катафалк...
Дежурный доктор, лейтенант Ершов, по кличке "Ершик", находился в данный момент в трезвом состоянии. Или почти в трезвом. И не потому, что не пил. Серега Ершов был одним из особо везучих "двухгодичников", т.е. гражданских, после института призванных на два года в армию и попавших в Афган. Здоровенный детинушка, мастер спорта по десятиборью, под два метра ростом, широченные плечи, кулаки с голову пионера, 47-ой размер ноги — и всё это такое балдёжное, блондинисто-голубоглазое, наивное! Это и есть лейтенант медицинской службы Ершов. Плюс неожиданно тонкий, почти детский голосок, да ещё и с заиканием. Вот этот-то голосок и был причиной получения ласково-уменьшительной клички "Ершик".
Серёга мог выпить литр — и ни в одном глазу! Как-то раз он рассказывал, как он и его друзья из сборной Украины по лёгкой атлетике помогали родному колхозу, а заодно чего-то там праздновали. Звучало это так: "Взяли ва-ва-ва-семнадцать бутылок водки н-на пять человек, п-п-ол буханки хлеба и б-б-банку килек. И, ты н-не поверишь, — н-н-е хватило водки, чтобы всё это сьесть!" Сначала посмеялись, потом, побывав с ним в одной компании разок-другой, поверили безоговорочно.
Нет, Серёга был почти трезв, ибо водки было мало, аптека закрыта, с утра друзья забежали, поздравились слегка и разбежались по компаниям, оставив Серегу дежурить до 7-и вечера. Делать было нечего, посему Ершов играл сам с собой в нарды.
Звонок Нинули не застал Серёгу врасплох, он быстро взял дежурную санитарную сумку и бегом, смешно вскидывая свои длинные ноги-ходули, поскакал к комбригу, благо медрота от бункера стояла недалеко.
— Товарищ полковник! Лейтенант Ершов п-п-п...
— Хорош, доктор, садись, а то, пока ты доложишь о прибытии, мне писец будет! Что-то вот сердце прихватило, давит, блин, да ещё и левая рука онемела. И дыхалка, блин, знаешь, такое ощущение, что ты высоко в горах, как на Саланге, блин! Вроде полный вдох делаешь, а кислорода мало. Никогда такого раньше не было!
— Так, товарищ полковник, вот эту м-маленькую таблетку — п-под язык, п-пять-семь м-минут ждем, если не поможет, возьмём вторую. Думаю, это — стенокардия. Так всегда в м-медицине: раньше н-не было, а теперь — есть!
— Вот, б...! — Карп выругался, взял таблетку, прилег и затих. Минут 10 в бункере стояла тишина, после чего комбриг осторожно встал. Подвигал левой рукой, прислушался к себе. Организм вел себя спокойно — ни одышки, ни боли, ни онемения — как и не было ничего!
— Ну, доктор, ну, молодец! Так, Ёршик, садись, отметим это дело!
— Товарищ полковник! После первого приступа стенокардии н-надо в м-м-едсанбат м-минимум на сутки, ЭКГ, контроль...
— В медсанбат? Щас! Только вот шнурки поглажу от сапог — и бегом! Садись, доктор, не дури голову, а то на медаль не представлю! У меня, вишь, даже коньячок есть!
— Н-ну, коньячок м-можно, он коронарные артерии расширяет! А медаль мне н-не надо, я после Афгана, служить н-не собираюсь, у меня и работа на гражданке есть, н-невеста ждёт. Да и то... Сколько на "войнушки" не ходил — не дали, а тут две таблетки н-нитроглицерина — и дадут?
— Да не за таблетки, чучело ты длинноногое! Ты командира спас! Не только от приступа — от позора спас! Пьяным из бани в медсанбат соседней дивизии или, не дай бог, в госпиталь — разговоров на всю Сороковую Армию! К тому же когда надо — припомнят. Так что... Ну, давай, за моё здоровье — твоими молитвами!
Выпили, закусили холодной вареной свининой с горчичкой, да огурцами-помидорами.
— А всё-таки, товарищ п-полковник, вы извините, но ведь все пьют здесь, и по-многу, и пьяными в палатках валяются — и н-ничего! А вам вдруг вспомнят?
— Тут, доктор ничего не бывает "вдруг", и ты это запомни! Во-первых, к кому попадёшь: свои, может и прикроют, а чужие... Вот ты мне две таблетки дал, мне хорошо — и всё шито — крыто! А если бы это был офицер штаба армии или даже дивизии — хрен бы ты рискнул, ответственность на себя взял! Ты бы уже начмеду Армии или главному терапевту доложил, тот бы своего спеца прислал — всё! Задокументированный компромат! Дальше всё от начальства зависит: если ты не в чести — могут и суд чести устроить! Или просто уволить, или понизить в должности, в звании, по партийной линии — да что хочешь могут! А могут вызвать, устроить накачку по-тихому, и всё! Ты на крючке; дернешься — извлекут твой компромат, и вперёд! Потому как, что есть (и, главное, когда есть) компромат, решает твоё начальство! Но даже если ты будешь шелковым — по херу, просто твоё место кому-то понадобится, или придёт начальником твой бывший подчинённый, которого ты гноил (может, за ту же пьянку). И вспомнят, что надо, и уволят тебя к чёртовой матери!..
— Так что ты получишь медаль за дело! А что я напишу в представлении? Да какая разница! Что ты в бою лично уничтожил зам. главаря банды по религиозно-политической работе, во! А, может, за то, как ты "духа" кулаком в бою грохнул? И вот правда же, блин, а в штабе хрен, кто поверит!
Карп пьяно усмехнулся и налил ещё по пол-стакана, задумался...
История в бригаде была известной, почти легендарной. В одном из первых своих боевых выходов, в кишлаке, Ершов лоб в лоб столкнулся с вооружённым пистолетом "духом", выскочившим из-за угла. Тот выстрелил первым, промахнулся, патроны кончились, "дух" швырнул пистолетом в Серёгу и рванул когти. У Ершова в руках был автомат, снятый с предохранителя и с патроном в стволе. Нажми курок — все, с 5-и метров не промажешь. Серёга же (вот что значит — только что с гражданки!) бросил автомат на землю, и с криком: "Ах, так, падла!", бросился за ним. Против мастера по десятиборью у полудохлого "духа" не было никаких шансов, в несколько прыжков Серёга догнал его и от души врезал своим кулачищем по затылку. Ну а далее... Как пишут в протоколах: "От полученных травм скончался на месте". Впрочем, протоколов никто не вёл, вскрытия не было, так что, возможно, Ершов был прав: "Да он от испуга п-помер!"
— Ну что, доктор, за твою будущую медаль, что ли? — Карпов налил опять. — Хотя нет, это ж у нас третий, за тех, кто погиб!
Оба встали, молча, не чокаясь, выпили.
— И все же, товарищ полковник, я что-то перестал понимать. Последнее время мы в н-нашей бригаде как-то по-другому воюем: н-ни результатов толком, ни наград, ни трофеев. Вроде, шума много, а толку — мало! А революция афганская как же? Интернациональный долг?
— Ого, Ершик-Ковшик, дошло? Ты перестал понимать, потому что я начал. Мой единственный интернациональный долг в том, чтобы мои солдаты за ихнюю "рыволюцию" на их земле не полегли! Кому нужна эта революция — не моё дело! А вот как людей сохранить — моё! Я не могу отказаться воевать, приказы не выполнять, но как их выполнять — это моё решение. Ты, небось, вспоминаешь время, когда бригадой командовал полковник Хороших? Да, тогда воевали дерзко и успешно, ротой, а то и взводом на прочесывание ходили, пёхом или с "вертушек". "Духов", конечно, положили немало, Баранов тогда даже "Героя" получил! Но и своих — почти сотня убитых, да две сотни раненых, а? Почти каждый десятый! Это ж, бл..., не Курск с Орлом! Это ж, бл..., Кундуз с Имам-Сахибом! Да ты же Юрку Довнара помнишь?..
Юрку, точнее, капитана Юрия Довнара, начальника разведки бригады, Ершов, конечно, помнил. Немного выше среднего роста, худой, с ранними залысинами и усиками, свисающими книзу, к подбородку. Толковый, грамотный мужик (два языка, английский и арабский, жаль, не фарси!), весёлый, остроумный, он был в бригаде на отличном счету среди всех. У Юрки была кличка "студент", поскольку он закончил Военный институт иностранных языков, т.е., у всех училища-академии, а у него — институт! И хотя все знали, что это за "институт", ребята прикалывались, Юрка смешно обижался, а на "войнушках" вечно лез в самое пекло, доказывая, что он не хуже других.
Так было и в тот раз. Так — да не так! Разведрота получила приказ на прочёсывание кишлака под Лашкаргахом. Юрка тоже собирался на выход. Ершов заскочил к нему в БМД1, быстренько клюкнули спиртяшки "под сукнецо", т.е. элементарно занюхав рукавом, закурили.
— Слушай, Юр, а н-на хрена ты сегодня-то лезешь? Ты уже всё и всем доказал! У тебя — два ордена "Красной Звезды!" А ещё у тебя — пять дней до отпуска, а потом — Академия СА, и всё! Афган только во сне! Ты ведь н-не командир разведроты, ты — начальник разведки, твоё место — в штабе. Н-ну, хоть сегодня?! М-мало ли что?
— Ершик, не нуди, самому как-то не по себе... Однако пойми: страх — ужасная пакость, раз уступишь, потом всегда найдется повод разумно уступить еще раз, и два, и три... И с каждым разом всё легче! Так что, если страшно, значит, надо идти, точка! Давай ещё по маленькой — и вперёд! Ты — на БМД командира второго взвода в середине колонны.
Юр, а, м-может, я с тобой, а?
— Не, доктор, ты у нас — достояние! Меня любой командир взвода на этом выходе заменить сможет. Даже старшина или сержант, если припрёт! А медик у нас — один. Так что мы тебя беречь должны. Знаешь, до войны мы к вам, докторам, со смехуёчками относились, мол, военный врач — он не военный и не врач! Оказалось, и военный, и врач, а, главное, как же иногда хреново, когда вас под боком нет... Ну, с богом!
Засада была какая-то неправильная: возле чахлой "зелёнки" взорвалась головная БМД1, несколько коротких очередей, рота развернулась, влупила по "зелёнке" из всех стволов — и всё стихло. Прилетевшие "вертушки" покрутились, никого не нашли и улетели. Похоже, это был "семейный подряд", т.е. какие-то крестьяне купили у "духов" одну-две мины-фугаса, установили на дороге, убедились, что рвануло правильно — и смылись под шумок. За это они получат премию, гораздо большую, чем цена мины, вот и всё. Просто такой бизнес.
Когда Ершов подбежал к развороченной БМД, Довнар был ещё жив, хотя и без сознания. Правая нога была почти оторвана в верхней трети бедра, левую раздробило упавшей сверху крышкой люка. Пахло гарью, горелым мясом. И кровью. Крови вокруг Юрки было столько, что сразу стало ясно: поздно, не жилец. А она продолжала толчками вытекать из раны, Серега попробовал наложить жгут, но тут Довнар дернулся и затих уже окончательно.
Н-н-ну как же так... Я ж ему говорил... Отпуск, Академия...
Ершова замутило, он встал и медленно побрёл прочь, даже не подумав, что кто-то ещё мог остаться жив и ранен. Его окликнули, обложили матюгами, он вернулся. Раненых не было: четыре трупа, остальные — целы и невредимы...
— Ну, что, вспомнил? — Карп налил ещё по одной — Давай, помянём, стоя и не чокаясь. Конечно, я его тогда не гнал. Не хрен ему было там делать. Но — разрешил! Но пустил! А, значит, виноват. Перед матерью его, перед женой его, перед дитями неродившимися — виноват! Понял, Ершов?!
— Так точно, понял. Только... Извините, н-непривычно как-то... Н-нас же всегда учили: если Родина пошлёт, то...
— Правильно учили. Пошлёт — пойдешь! А пока не послала — сиди и не дёргайся! Знаешь, я уже старый, шестой десяток на днях разменял, больше тридцати лет в Армии, до хрена видел. Погибших друзей, калек, их жён, детей. И их мытарства по всяким конторам за пенсиями по утере кормильца, по инвалидности. И как-то однажды вдруг понял: Родина — это не берёзка за окном, не страница из букваря, херня это всё, поэзия! Родина — это вот та сука из собеса, которая измываться над тобой будет, не дай бог, если что. И всё, доктор, гуляй, спать буду, я и так тебе наговорил тут...
Стемнело. Серега медленно, чуть пошатываясь, потащился назад, в медроту. Праздник кончился.
1 БМД — боевая машина десанта
Добавить комментарий