Станислав Рассадин: «Были у нас счастливые три дня...»

rassadin.jpg
Станислав Рассадин, осень 2008. Фото Ирины Чайковской

— Станислав Борисович, последний раз мы с вами беседовали в Москве ровно год назад.¹ Тогда у вас было одно жесткое пророчество насчет российского будущего: ужасные времена сменятся еще более ужасными. И когда все это стало происходить на наших глазах — война на Кавказе, финансовый обвал, — я сразу про вас вспомнила. Признайтесь, вы наделены даром предвидения?

— Какой я пророк! Я даже иллюзии какие-то питал и питаю. Быть обманутым не стыдно. Пусть будет стыдно обманувшим! Все идет как идет. Хуже сейчас вот в каком смысле: Путин, передав власть Медведеву, захотел остаться вторым, а вернее, первым президентом; но он взял на себя также пост Председателя Совета Министров, а экономика — это не шуточки. Это меня пугает больше всего. Он думает, что можно командовать, кричать, снимать — и работа пойдет. Я не уверен, что у нас были премьер-министры, которые бы мне нравились. Но они хотя бы были профессионалами, включая того же Касьянова, — все-таки экономист, финансист... Путин и был, и остался человеком совершенно определенным, с определенным взглядом, определенной злопамятностью, степенью недоверия к тем, кто ему непонятен. А непонятны — очень многие. Что будет? Хуже так хуже.

— Привыкли уже?

— Конечно, привык. Но все же были у нас счастливые три дня у Белого Дома в августе 1991-го.

— О которых наверху предпочитают не говорить или говорить в "развенчивающем" духе...

— И не только наверху. Я уже сказал: люди стыдятся быть обманутыми. А ведь действительно — было счастье. Тогда у Белого Дома мы стояли с женой и с одной нашей подругой, приезжей датчанкой, — газета послала ее в Москву освещать экстренные события... И шел мимо человек, известный телередактор, сказал, что тех арестовали (участников заговора ГКЧП, — И.Ч.).

— Какое было ликование!

— Моя жена кинулась к нему, ткнулась в плечо головой, заплакала... А через какое-то время, года через 2-3, он мне позвонил — договориться о телепередаче, — вспомнил, как и где мы познакомились, и обозначил то время так: те смешные дни. Я ему сказал: "Почему смешные? Я так не считаю. Ведь если бы действительно победили эти, мы с тобой вряд ли сейчас бы разговаривали".

— Я с вами согласна. И хочу, чтобы в нашем разговоре прозвучала реальная оценка тех дней. В дни путча я увидела на улицах Москвы совершенно ужасных людей. Они вынырнули на поверхность. Увидела эти страшные... трудно назвать их лицами, услышала их разговоры. Все вместе сказало мне, что, если они победят, то нам не жить. Нам уже уготована определенная участь. Вы это тоже увидели?

— Да, я все это тоже видел. Меня тогда интересовало, как меня, с моей простонародной, простите, рожей, распознавали — что я не из числа.

— Нет, вы не из их числа, и дело тут не в "простонародной роже", как вы выразились.

— Эти вынырнувшие тогда люди не знали, кто я, но видели меня и мне вслед говорили понятно что. Это меня удивило, и я даже загордился.

— В августе 1991-го я вплотную увидела близкое будущее, слава Богу, не состоявшееся. Сейчас я приехала в Москву, смотрю на людей. Кажется, что интеллигенции в городе нет вообще. Всюду спешащие в офисы и из офисов молодые люди, энергичные, хорошо "упакованные", почему-то поголовно курящие. Встречаются и приехавшие из бывших советских республик, хотя сейчас они меньше бросаются в глаза, чем, скажем, год назад. Что скажете? Прочитала вашу заметку в НГ под страшновато-ироническим названием "Народ к разврату готов" — и ощущение, что ситуация обозначена вами очень точно.

— Мне, собственно, нечего добавить. Последние два года я из дома не выхожу. Бывает, что произношу про себя всякие грубые слова, типа "быдло" — в статьях я такие слова не употребляю. Но вообще я не склонен обвинять людей. Приведу уже говоренную мною фразу Зощенко: "В хорошие времена люди хороши, в плохие — плохи, в ужасные — ужасны".

— Но так можно все объяснить и оправдать, неужели от людей ничего не зависит?

— Могу добавить, что от нас, а не только от власти, зависит, будут ли времена еще более ужасными.

— Это как?

— Уж больно легко люди поддаются. Словно их переключают. Такая автоматика.

— Помню у Салтыкова-Щедрина в голове у героя-градоначальника был помещен органчик, выпевавший две "мелодии", что-то типа: "Не поте-р-плю!" и "Ра-з-орю!" Но это метафора не народа, а правителей. У народа можно предположить мелодии иного плана, например: "Слушаюсь" и "Точно так-с".

— С людей у меня спрос мал — и все же. Как они приняли Путина, ничего о нем не зная... Человек возник из политического небытия. Со своими недостатками и своими достоинствами, но они не знали, кто это такой. Однако дружно проголосовали и — главное — дружно полюбили. Они не знают и Медведева, но как-то сразу приготовились любить и его.

— Инерция патриархальных нравов — кого батюшка сосватает, тот и мил.

— В данном случае во мне говорит забота не только о будущем страны, но и о самой власти. У правителей, которые превращают граждан в верноподданных, не может быть хорошего будущего. Вспомним, чем кончила династия Романовых... А у нас сейчас темпы другие — ускоренные.

— Станислав Борисович, вы говорите и об интеллигенции?

— Да. Те же самые люди, которые в 1991-м стояли у Белого дома, сегодня радостно отрекаются от тех дней. Вы слышите? Радостно.

— Вы считаете, что интеллигенция идет в общем русле?

— Вне всякого сомнения. Я не зря вам рассказал о телеведущем, которому так захотелось осмеять те дни.

— Но это называется ренегатством.

— Я бы назвал это боязнью отстать от моды. Общество уходит в прагматизм, общественную апатию; и вот возникла мода на эту жуткую переменчивость. Отовсюду слышно: стыдно быть наивным, стыдно быть глупым! Ну да, нас обманули. Но был духовный подъем. В лицах проступало что-то прекрасное, людей хотелось любить!

— Мы вернулись к исходной точке.

— Чтобы завершить этот цикл, нужно сказать, что на их вердикт — нас обманули, поэтому все ничего не стоит, все дерьмо, — я отвечаю: нет, не все... Солнышко восходит. Дети растут. Влюбленные встречаются. Не нужно предавать лучшие моменты своей жизни, не нужно опошлять свою жизнь автоматизмом!

— Вы говорите об автоматизме и общественной апатии. Это сегодняшние явления?

— После Сталина, во время хрущевской "оттепели", у людей в некотором смысле появилась внутренняя свобода. Душевно люди не зависели от того, что происходило наверху. Эта внутренняя свобода выражалась в кухонных разговорах, анекдотах — она, хоть и загнанная на кухню, была. Более отчаянные — выходили на площадь. Сегодня об общественном мнении и говорить смешно. Атмосфера такая, что люди стесняются лучшего в себе, это кажется наивностью.

— Стилистически это выражается в бесконечном ерничанье журналистов, в стебе, в громко заявляющей о себе пошлой и безграмотной рекламе. Вот где школа автоматизма!

Задам вам волнующий меня вопрос. Всегда была убеждена, что интеллигенция в России — соль и совесть земли. Недавно на страницах "Чайки" прочитала, что среди россиян был проведен опрос: кто из действующих политиков представляется вам интеллигентным? Знаете, кого люди назвали? Путина, Медведева, Иванова...

— Нормально, нормально, нормально. Я-то считаю, что интеллигенции как таковой в России уже нет. Она кончилась где-то на Чехове, вместе с земством. Кончилась как дворянство, про которое Шульгин сказал: был класс, да съездился. Дворянство кончилось как класс, как группа людей, чувствующих локоть друг друга, где-то в 80-х годах позапрошлого века. А интеллигенция... они даже одевалась одинаково, бородки носили, у них были общие запреты... земские врачи, адвокаты, учителя... И это все кончилось раньше, чем их начала уничтожать советская власть. Я уже не говорю про советизмы: "техническая" интеллигенция, "рабочая", "сельская". Уже сами эти обозначения свидетельствуют, что интеллигенция как таковая кончилась. Про соль нации я с вами согласен. Но это не интеллигенция, а интеллигенты, возникающие совсем иным путем, чем прежние, стоявшие на плечах предшествующих поколений. Интеллигентность — качество, которое возникло и, слава Богу, сохраняется. Оно достается или — что чаще — не достается личными усилиями. А то, что россияне называют перечисленных вами лиц интеллигентами, легко понять: люди при галстуках.

— Скажите еще — в шляпах.

— Ну да, в пиджаках, грамотно говорят.

— То и дело используя блатную лексику.

— К тому же, люди всем известные. Беда в другом. Нет сейчас моральных авторитетов. Нет Сахарова, Лихачева, Ростроповича...

— Согласна: оглядываешься вокруг — пустыня. Ни одной крупной, общественно значимой личности, к чьему слову прислушивались бы и народ, и правители. Ну, не Жириновский же, который последнее время как-то подозрительно на виду и на слуху! Правда, есть комментаторы, разъяснители, не боящиеся идти против официальных оценок. Их не много. И главный их приют как раз в вашей "Новой газете" и на радио "Эхо Москвы". И за них по-настоящему страшно. Властям ничего не стоит прибегнуть к любым средствам и любым предлогам, чтобы порвать эту тоненькую ниточку свободы.

— Вот мы сетуем на отсутствие моральных авторитетов типа академика Сахарова. Интересно, был бы он сейчас авторитетом? Да и тогда его влияние сильно преувеличивалось. Он был культовой фигурой среди сравнительно узкого круга людей. Основная масса — что бы там ни говорили "вражеские голоса", а они многое перевирали, — о нем не слыхала.

— Не скажите. Во время горьковской ссылки и особенно после возвращения из нее, в незабываемые дни Первого съезда, за которым все мы с волнением следили, Сахаров для многих стал выразителем воли народа перед лицом самодовольной власти.

— А теперь посмотрите, что происходит в наше время. Вот Солженицын. Не обсуждаю сейчас его личности. Отношусь к нему, при всем своем колоссальном несогласии со многим, что он говорил и писал, как к великому русскому писателю. Перед его возвращением я поместил в одной малотиражной газете статью "Солженицын и мы", где точно предсказал — иду навстречу вашему желанию сделать меня прорицателем, — что будет, когда он вернется. Не трудно было предугадать, что после первых восторгов он немедленно попадет в вакуум. И вот смотрите: были похороны Солженицына. Я, по своим немощам, пойти не мог — иначе пошел бы обязательно. А как мало было людей! Ну, дождик, отпускной сезон... но это не причина. Вот сейчас, не дай Бог, помри кто-нибудь из поп-звезд, никакой цунами не помешает прийти миллионам! А тут... всего-навсего писатель... моралист.

— А я из своей Америки по ТВ наблюдала довольно большую очередь к гробу.

— Нет, мало было людей, и это говорит о состоянии общества. Мы находимся в вакууме. Имею в виду образованный слой.

— То есть ту самую "интеллигенцию", которую вы похоронили. Теперь, по вашей логике, это будут отдельные интеллигенты, индивидуумы, сами себя взрастившие и не объединенные в социальную группу...

— Именно.

— Станислав Борисович, мой последний вопрос к вам очень болезненный. Меня поразил один факт, приведенный в одной из ваших статей в НГ. Там вы пишете, что убийцу Михоэлса, некоего Шубникова, наградили орденом. Так совпало, что некоторое время назад я говорила с Михаил Михайловичем Козаковым. Спросила его про фильм о Михоэлсе, который он думал снимать. Он ответил, что фильм закрыли. Эти факты как-то сопрягаются?

— Насчет фамилии убийцы... Кто-то мне позвонил и поправил — Шубняков. У моей знакомой он был заведующим военной кафедрой в институте.

— Когда его наградили? В статье не указано время.

— Его наградил непосредственно Берия, сразу после убийства. Военный орден дали — за убийство. Я читал подробный отчет, как они убивали.

— Где вы читали? Когда это было расшифровано?

— Я прочел сравнительно недавно в свежем сборнике документов. Там написано — чисто производственное описание, — как они сначала убили, потом проехали по ним колесами грузовика.

— Значит, сначала убили? А я, как и многие, думала, что орудием убийства был грузовик.

— Пишут, что пришлось убрать и агента, а с ним поехал "критик" Голубов-Потапов.

— Его тоже убрали.

— Техника безопасности.

— Так награждение Шубникова-Шубнякова было не сейчас, а при Сталине-Берии?

— Не сейчас. Но речь в моей статье шла о традиции, которая продолжается. И теперь за подобные дела дают Героя России.

— Как вы думаете, почему закрыли фильм о Михоэлсе?

— Ну, это понятно. У Миши сколько уже лет лежит фильм, который вы, может быть, видели. Говорят, он прошел в Америке на русском ТВ.

— Не видела. Но слышала. Фильм называется "Очарование зла", он посвящен Марине Цветаевой и ее мужу Сергею Эфрону.

— Поразительно, что картина шла не только на Украине, в Грузии, но и в Белоруссии. Лукашенко не воспротивился. А в России — нет. И объяснений не было никаких. Лежит и лежит.

— Вы считаете, это тема органов?

— Ну, конечно. Помню, когда прошел телефильм "В круге первом", Козаков обрадовался. Я тогда сказал: "Миша, не обольщайся! "В круге первом" — это Гулаг, это прошлое. Сейчас у нас массовых лагерей нет. И наше начальство к этому отношения не имеет. А твой фильм — о всесилии органов, о том, какое это паучье гнездо.

— Понятно. Спасибо вам, Станислав Борисович. Опять наша беседа получилась невеселой. Но радует, что, несмотря ни на что, вы бодры и работаете. Вот и книгу новую мне подарили². До следующей осени!

¹ Ирина Чайковская. Московские посиделки. Чайка. № 20, 16-31 окт. 2007

² Станислав Рассадин. Дневник Стародума. Новая Газета. М, 2008