— Лучшее, что есть в этом человеке — это его собака.
- Если бы только люди могли любить как собаки, мир стал бы раем.
Фольклор. Хроники 21-го века
"Боже, какой позор!" — думала я, сдавая бэйджик визитёра на проходной телестудии улыбчивому охраннику. Уши мои горели, щёки пылали. "Не быть тебе телезвездой! Не парить в верхних строках рейтингов!" — ехидничал внутренний голос. Такого фиаско я не терпела уже очень давно. Последний раз — в ясельной группе детского сада.
Гордость не позволила мне поставить в известность воспитательницу о том, что я навалила в штаны. И я молилась, молилась... уже не помню кому... наверное, дедушке Ленину, чтобы за мной пришёл папа или старший брат! Но, мои молитвы не были услышаны — пришла мама. И, разумеется, устроила громогласный скандал из-за "горошины под матрасом". Принцесса была опозорена. Публично.
Однако...
"Срочно купить литровую бутылку водки. Выпить её залпом. Убить Марка. Убивать изощренно — он должен мучиться. Утопиться в океане... Предварительно сделав харакири "розочкой"".
Вероятно, у меня ярко выраженные способности к передаче мыслей — потому что, не затыкавшийся последние четверть часа Марк, вдруг снова впал в молчание. Правда, не в каталептическое, как в студии. Видимо почувствовал, что "...его будут бить. И может быть даже ногами"1. Поэтому заткнулся. На целую минуту. Мне она показалась вечностью. Но хрупкое равновесие все же было нарушено — до слуха донеслось его жалобное: "It means..." и я с воплями: "А-а-а-а-а-а...." и чего-то ещё нечленораздельно-оскорбительного в адрес его матери, которая меня ещё вчера достала, начала сумкой колотить "итминса" по его "майнду".
Пущей дикарской радости добавляли металлические бляхи, которыми была увешана моя торба в стиле "милитари".
Хорошо, что Марк удержался на ногах. Если бы он упал, я бы добила его отнюдь не декоративными солдатскими ботинками на грубой подошве. И потом за долгие безмятежные тюремные вечера изучила бы, наконец, английский язык в должном объёме. Возможно, даже переплюнула бы Шекспира по многообразию лексики. Тюрьмы в штатах оборудованы спортзалами. Рацион питания правильный. Похудела бы и подкачалась. За убийство срок, надо полагать, немалый.
А всё так славно начиналось...
Накануне Джош сообщил мне, что сегодня в полдень я должна стоять у входа в телестудию, потому что участвую в передаче.
Ах, этот неподражаемый великолепный Джош! Если он говорит вам, что делать, вы готовы немедленно туда идти. Как будто это именно то, единственное, зачем вы родились на свет. Лично имею честь быть знакома ещё только с одним подобным представителем рода человеческого. Я с этим экземпляром живу. И если он говорит: "Сделай мне чаю", — я понимаю, что именно в этом концентрируется мое предназначение реинкарнированного существа.
Передача выходила в эфирное время "домохозяек" и по формату напоминала "интервью с интересными людьми". Замечательная новость — я с бухты-барахты должна завтра на целых полчаса прямого эфира с перерывом на рекламу стать "интересным человеком" для тех жителей штата Массачусетс, которым в это время дня больше нечего делать, кроме как смотреть телевизор!
В моём организме началась вегетативная буря, именуемая нами — простыми русскими крестьянами — "медвежьей болезнью".
Не дав времени до конца осмыслить, чего конкретно мне следует опасаться, Джош, как ни в чем не бывало, сообщил, что мне еще будут задавать вопросы. И не заранее подготовленные редакторами с моими, ими же исправленными, ответами. А по телефону! В прямом эфире!!! Единственное, о чём я в тот момент мечтала — нуль-транспортироваться в Антарктиду. Не имея для этого достаточно сил, мой дух транспортировал слегка обмякшее тело в "два нуля".
Умывшись и отдышавшись, я вышла с намерением сказать Джошу твердое "нет!" Но, увидев этого "настоящего индейца", с которым "завсегда везде ништяк", поняла, что не могу сартикулировать созвучное на всех языках короткое отрицание.
Джош продолжил информировать: передача будет посвящена вопросам инфекций, передаваемых половым путём и через кровь; звонить будут, в основном, гомосексуалисты обоих полов, беременные, пенсионеры и прочая доброжелательная публика; звонки отслеживаются операторами и предварительно корректируются редакторами, хотя я, конечно, должна быть готова к некоторому количеству каверзных вопросов о "стране белых медведей", гомофобии, пенсионеромании и беременнофилии. Тут же заверил, что атмосфера на студии царит самая радушная, что ведущий передачи — его друг (интересно, хоть кто-то в этом городе не был другом Джоша?) и что он сам не раз принимал участие в этом милом дневном эфире и всегда всё было просто великолепно. И почти уже успокоив, в конце заявил, что сам придти не сможет... Опаньки!
"А как же... Да я же... Но ведь..." — кричало из глубин сознания. Ноги в ответ лишь неуверенно дрожали.
Немного остыв, я поняла, что страх и паника связаны отнюдь не с отсутствием Джоша, не с боязнью софитов, камеры и прямого эфира как такового — пару раз на родине я принимала участие в подобных телепередачах. Так те хоть шли в записи! Но я же не владею английским в должном для прямого эфира объёме! Вот, что тревожило меня более всего! Одно дело — доброжелательные прохожие или продавцы. Милый персонал госпиталя Massachusetts General и до осадка приторные в своей доброжелательности сотрудники госпиталя Brigham and Women's и Гарвардской медицинской школы, не говоря уже о поголовно русифицированном люде больницы Святой Елизаветы. Эти были готовы слушать любой мой "твоя-моя-не понимай" и бесконечные "рипит плиз слоули".
Но тут-то совсем другое дело — прямой эфир!!!
Мда... Так какого хрена я так распереживалась по-поводу отсутствия Джоша? Чем он-то мне мог помочь — не у него же английский второй язык! Да и русский — не первый!
Кстати, я еще нигде не упоминала, что страдаю выраженным топографическим идиотизмом?
Однажды я заплуталась, пытаясь дойти пешком от Massachusetts General до Бруклайна. Напрямую там рукой подать — кварталов десять-двенадцать, а на метро — вокруг почти всего города. Джош даже карту нарисовал, но я её (естественно!) к концу рабочего дня потеряла. Вечерок был тих и свеж. И понадеявшись хотя бы на воспоминания о карте, я все-таки отправилась пешком. И буквально через пару кварталов потерялась. Где-то в магазинчик заглянула, где — пейзажем полюбовалась, где просто — на другую сторону улицы перешла, на скамейке посидела и все. Этого оказалось достаточно. Повернула обратно к госпиталю, да не тут-то было — заблудилась окончательно. На мои вопли, обращенные к прохожим: "How could I get to...", откликнулось немало добрых самаритян. Они все меня внимательно слушали, доброжелательно размахивали руками в разных направлениях и даже рисовали всякие стрелки на подручных материалах. Вслушиваясь и вглядываясь в бесконечные GPS-версии, я бубнила только одно — чтобы они говорили медленнее и "по-оче-ре-ди"!!! В итоге все закончилось, конечно, хорошо — смешливая рыжая толстушка подвезла меня туда, куда надо, хотя ей и было совсем в другую сторону.
Оказывается, пока страхи путались с воспоминаниями в моей голове, я успела выключиться на несколько секунд из окружающей действительности в виде Джоша. Тот, заметив это, уже щелкал пальцами у меня перед носом. Я вернулась, но видимо забыла переключить регистр Ctrl-Shift'ом. Можете представить мое удивление, когда Джош вдруг заговорил на каком-то совершенно незнакомом языке. Так певуче. Может, это индейский диалект, трепетно хранимый в семье со времён прапрадедушки? Уж не знаю, что там подумал мой индеец, но он пощёлкал пальцами еще раз, прикоснулся ладонью к моему лбу и указал на мембрану фонендоскопа — приём, к которому обычно прибегают педиатры, чтобы привлечь внимание несмышленых карапузов. Регистр, слава Богу, переключился сам. "Вот ужас-то! Совершенно забываю английский, когда нервничаю", — подумала я, и сообщила об этом Джошу. Разумеется, на понятном ему языке, полминуты назад казавшимся мне наречием майя.
Обидно. Ведь к третьей неделе стажировки у меня уже проскакивали мысли и сны на языке этой прекрасной, в общем-то, страны. Но, стоило понервничать — заблудиться или испугаться прямого эфира — как эта простая и доступная речь превращалась для меня в бессмысленную абракадабру. К слову сказать, в индивидуально организованной тишине я с удовольствием читаю Марка Твена, О'Генри и Джека Лондона в оригинале, и это не вызывает у меня ни малейшего дискомфорта. Даже напротив.
Джош, мгновенно оценив ситуацию после моей реплики, сделал губами эдакое "пфу-у!", что, вероятно, означало: "Как ты можешь так плохо обо мне думать?!", вручил визитку некоего Марка и со словами: "Тебе положен переводчик" — ретировался, оставив меня наедине с мыслями о собственном ничтожестве.
Перекур в обществе англоговорящего Джима, отчасти вернул мне веру в себя, и я, ничтоже сумняшеся, решила брать быка за рога и сразу отправилась звонить этому самому Марку-переводчику, стараясь не думать о его до боли "родной" на слух фамилии, оканчивающейся, разумеется, не на "-ов" и не на "-ин", а очень даже на "-ский".
Времени оставалось всего ничего — сегодняшний вечер и завтрашнее утро.
— Алле! Хто там уже?! Гаварите! — ударила мне в ухо фрикативным одесско-привозным "гэ" телефонная трубка. Языковые регистры переключились, но с заметным опозданием.
— Hello! May I...
— Шо?!
— Извините. Это я себе... Здравствуйте, могу я поговорить с Марком? — В недрах трубки раздался типичный громогласный вопль одесских двориков: "Марик! Тебя какая-то жэнщына к телефону! Гаварит по-русски. Хто это?! — Да не знаю я, мам, не ори!"
— Ye-еs? — "Марик" добрался до телефона и включил всю отмерянную ему Создателем вежливость.
— Здравствуйте! Меня зовут Татьяна. Мне дали ваш номер и должны были предупредить о звонке. Я по поводу завтрашней телепередачи.
— Да-да, конечно! — радостно возопил "Марик".
— Я хотела бы встретиться с вами сегодня, познакомиться, обсудить возможные нюансы тематики. Где и когда вам удобно? — в принципе я типично по-женски надеялась, что в ответ меня спросят, где и когда мне удобно, и уже прикинула в уме ресторанчик буквально напротив госпиталя, где тепло, светло и цены не кусают — последний оплот Тайной Лиги Курильщиков в районе.
— Знаете, приезжайте ко мне. В домашней обстановке оно всегда уютнее, тем более с бывшей соотечественницей... — вкрадчиво разрушала мои планы телефонная трубка и назвала адрес какого-то совершенно зачуханного пригорода, о котором я и понятия не имела, где он находится. Но, "назвался груздем" — соответственно полезай в такси, растрачивай деньги, отложенные на ресторацию и будь готов!
Внутренний голос ехидненько обозвал меня идиоткой, а здравый смысл — будь он неладен — отправил ловить такси.
Представьте, что вы в пределах Садового Кольца, а вас на пару слов приглашают приехать в Одинцово. Или вы стоите напротив уютного кафе на Дерибасовской, а вас приторно заманивают в город-порт Южный.
Таксист был очарователен. Вернее — очаровательна. Черная женщина лет сорока, может, тридцати. Сложно определить, поскольку плоти в ней было килограмм сто двадцать. Не меньше. Она была необычайно вертлява, абсолютно не знала Бостон, не говоря уже о предместьях и ещё... она говорила исключительно на испанском, из всего многообразия которого мне было известно только слово "corazon2"...
Сегодня был явно не мой день.
Кое-как объясняясь на языке жестов и останавливаясь чуть ли не у каждого прохожего, мы, наконец, добрались по указанному адресу. Сумма вышла круглее, чем я собиралась прокутить в ресторане. Что-то невнятно-казенное скребло по этому поводу в душе. Люди, всегда верьте своей интуиции!
У слегка обшарпанного, но вполне приличного домика стояла madame, подобную которой я видела последний раз во дворе дома на Проспекте Мира угол Чкалова лет семнадцать назад в Одессе. У неё был типичный подозрительно-прищуренный взгляд и щёгольские кадетские усики. "Мама, жарьте рыбу! Так ведь нет... Мама, жарьте! Рыба будет!"
Испаноговорящая латинос, получив причитающееся плюс чаевые, выскочила из машины и игриво продефилировала к моей двери, намереваясь галантно её открыть. Зрелище было достойно кисти Рубенса, если учесть, что на ней был короткий топик и джинсы-стрейч. Но не успела она обогнуть машину, как вдруг из палисадника раздался истошный вой, вызвавший аллюзии с Шерлоком Холмсом, и оттуда вылетела великолепная немецкая овчарка. Сто двадцать килограммов оказались неплохо натренированы — надо отдать должное быстроте реакции, — мой водитель молнией влетела в заднюю дверь. Пес уже заходился в захлебывающемся хрипе, мечась под окнами такси, когда, наконец, к нам выкатился невысокий плотный запыхавшийся человечек, орущий: "Байкал! Байкал! Ко мне!". Усики у человечика были минимум капитанские. Не проронившая ни звука madame в возрасте явно была его мамой.
Русские вопли смешались с испанскими. Собака была утихомирена. Шофериня, выйдя из машины, демонстративно записала название улицы и номер дома, шумно и весело ругаясь. Марк (это был именно он), брызгая слюной, что-то вопил в ответ. Я, выйдя из машины, тихонько курила в сторонке, ожидая окончания концерта. Но тут ожили кадетские усики. Они задрожали, разъехались и из-под них завизжало: "Курить в радиусе пятидесяти метров от нашего дома запрещено! Мы подадим на вас в суд!". "Мама, это ко мне по делу", — неожиданно спокойно сказал "Марик".
— Здравствуйте, я — Татьяна, — мексиканская принцесса отъезжая, нешуточно газанула, и мои слова потонули в облаке дыма.
— Марк — наконец представился колобок, протянув мне руку.
— Татьяна — в который раз произнесла я своё имя, пожав потную ладонь.
— Нет, вы представляете?! Понаехали тут, ниггеры вонючие! Надеюсь, она не подаст на меня в суд из-за собаки! Впрочем, я вчиню ей ответный иск! И владельцу таксопарка заодно.
— Простите, Марк, но мне кажется, именно ваш пес бросился на ни в чём не повинную девушку или я ошибаюсь?
— Ха! — победоносно хмыкнул мой собеседник — Лично я видел, что она проникла на мою частную территорию. Да, ма? А вы будете свидетельствовать.
— Простите, вынуждена вас предупредить, что с детства приучена говорить только правду и ничего кроме правды. За редким исключением. Но сей инцидент — не тот случай. — Господи Иисусе, кого мне подсунул Джош? Хорошее начало хорошего знакомства, ничего не скажешь. — Кроме того, ваша собака могла кинуться и на меня, окажись я на улице первой. Потом, я всё ещё курю возле вашего дома и, честно говоря, понятия не имею, куда деть окурок. А ваша, по всей вероятности, мама — кивнула я на изваяние у дорожки, — уже тоже готова подать на меня в суд, — я пыталась сохранить любезность и не повышать градус иронии до сарказма.
— Мама шутит! Правда, ма? На вас Байкал никогда бы не бросился. Он, в сущности, милейшее беззлобное существо. Он и эту бочку сала кусать бы не стал, хотя стоило бы! — тут Марк, отнюдь не поражавший изяществом форм, доверительно понизил голос, — Он её просто испугался. Ниггеров ненавидит. Это очень интересная история. Пройдёмте в дом, я вам расскажу.
— Бычок! — напомнила я, всё ещё держа в руках фильтр от сигареты.
— А, ерунда! Давайте сюда — он выхватил у меня окурок и швырнул его на мостовую.
Мы зашли в дом, отнюдь не нищая обстановка которого определялась ёмким словом "халоймис".
— Ма, сделай нам чай! — крикнул Марк и, не дав мне рта раскрыть, обрушился словесным водопадом. Сразу стало понятно, что в ближайшие полтора-два часа по делу поговорить не удастся. Да, что там дело. Мне даже не удалось заикнуться о том, что я предпочитаю кофе. Могли бы и поинтересоваться... Но у Марка были совсем другие планы — он решил рассказать мне всю историю своей жизни: родился, учился в Одессе... Тут я, по наивности, допустила фатальную ошибку, успев ляпнуть, что немалую часть своей жизни провела в этом замечательном городе. Наказание за оплошность последовало немедленно — Марк тут же выложил все, что знал о Южной Пальмире. А знал он, слава Богу, немного. Зато недостаток сведений обильно восполнялся охами-ахами с пусканием "розовых слюней" псевдо-nostalge и вдрызг исковерканными цитатами из одесской главы "Евгения Онегина". Измотав меня "на флангах", он вернулся к основной "баталии", продолжив автобиографию. Родившись и выучившись, он завел "курортный роман" с юной ленинградкой — женился, и переехал в Пальмиру Северную. Где некоторое время жил и трудился стоматологом в районной поликлинике. Затем уехал в Израиль, не забыв прихватить одесскую мамочку. И уже потом, "естественно! а как же!" — перебрался в самую обетованную из всех земель, открытую "евреем" Колумбом, чтобы евреям всех стран было, где объединяться... Слава Богу, скрипучим голосом "ма" позвала нас пить чай, за которым она, судя по длительности приготовления ходила в Индию пешком!
Но и здесь я обманулась — она ходила за ним не в Индию, а на окраины Варшавы, где веником подмела полы транзитного склада контрабандистов. Ибо в типично по-одесски немытой, с коричневыми наслоениями по внутреннему краю, чашке болтался пакетик "чайной пыли". И судя по цвету напитка, — используемый далеко не первый раз. Видимо одесская "ма" отлично усвоила тезис брежневской эпохи "Экономика должна быть экономной!" К чаю, кроме прилипшего ко дну чашки блюдца, ничего не предлагалось. Каким сладостным и вожделенным в моих воспоминаниях представился в тот момент чудесный бутерброд из спрессованной ваты с розовым мокрым кусочком плоти синтетической коровы и листом салата из цветной бумаги для детского творчества, не съеденный из-за моего гнусного кулинарного снобизма на утренней врачебной конференции. Мощный селевый поток желудочного сока окатил мой пищеварительный тракт в ответ на плотоядно окрашенное воспоминание. Однако гулкие раскаты урчащего эха в недрах моего организма растворились в очередном словесном гейзере Марка.
Он уже третий год безуспешно сдавал экзамены "на дантиста". Жена работала "бэбиситером", сын учился в школе, Марк "сидел на велфере", довольствуясь случайными заработками. У них ещё была бабушкина пенсия, которую налогоплательщики США щедро платили женщине, всю жизнь протрудившейся там, где с помощью советов кухарок управляли государством — в Америке уважают старость. И ещё — Марк отчаянно судился с кем только можно, а также небезуспешно лоховал страховые компании. В общем, он относился к той категории бывших соотечественников и человеческих типажей вообще, которую я не особо жалую. Тем не менее, я уже пожала его потную ладонь, сижу на давно немытой кухне, пью спитой чай из грязной кружки и слушаю всякую фигню о полукриминальных похождениях Марка, вместо того, чтобы говорить о деле. Моя месть Джошу будет страшна! Я разрисую его календарь с изображениями суровых альпинистов-велосипедистов розовыми бантиками и алыми сердечками. Я заставлю его сожрать огромный синтетический бутерброд (ни слова о еде!) и выпить литр страшного кофе "Данкэн-Донатс" (ни слова о кофе!), а вместо "Хэллоу, гайз!" я буду говорить "Хэллоу, гейз!" Его драгоценного Майкла буду называть "Мойшей", а его — Джо... Джо... Джойшей! Ну, или что-нибудь не менее страшное в этом роде.
Единственное, что согревало душу, — это действительно донельзя дружелюбный Байкал. Он забежал на кухню, положил голову мне на колени и, виляя хвостом, периодически повизгивал: "Извините! Мне так неловко за первоначальные обстоятельства нашего знакомства. Позвольте мне исправить первое впечатление. Я и сам не знаю, что на меня нашло". Марк поведал мне обещанную леденящую душу историю о том, как милая беззлобная овчарка стала последователем куклуксклановцев. Байкал лежал у ног, влюблено поглядывая на меня и, разумеется, понимая, что речь идёт именно о нём.
Он с самого раннего щенячьего детства был до невозможности добрым. Его тискали все дети во дворе питерской новостройки на Гражданском проспекте. Дрессура, имеющая целью сделать Байкала правильной служебной собакой, привела к тому, что простейшая команда "Голос!" вызывала у него непроизвольное мочеиспускание. Возможно, в своей собачьей душе Байкал был поэтом или философом — он мог подолгу сидеть на балконе, разглядывая закаты и рассветы, романтически повизгивая себе под нос. Любил смотреть передачу "Спокойной ночи, малыши!" и слушать ранних Битлов, даже нюхать ромашки и ландыши пресловутой "ма", постоянно улыбаясь во всю пасть. Он начинал скулить и плакать, если на него повышали голос, и спал на коврике в обнимку с плюшевым медведем. Он любил и был любим, не расставаясь с людьми ни на минуту. Пока... Байкала не посадили в специальную клетку и не погрузили в багажный отсек самолёта в аэропорту Санкт-Петербурга. Минуя все ужасы этапных пересадок, вдали от семьи, в следующий раз он увидел так любимый им солнечный свет в аэропорту Логан города Бостона через двое суток. Один Бог знает, чего натерпелся бедный пёс, ведь у животных совсем иное, не человеческое восприятие. Для них текущий миг — это всё мироздание, весь аспект существования. Я не могу передать то, что ощущал тогда Байкал, но, гладя его сейчас, я могла это почувствовать.
И надо же было такому случиться, что изнемогающее от первобытного ужаса животное извлекли на свет Божий грузчики-афроамериканцы. Почему-то именно в них для несчастной псины сосредоточилось всё зло Вселенной. Возможно, он был слегка пессимистичен. Будь я на его месте, наверняка восприняла бы этих, пусть странного цвета и необычного запаха созданий как ангелов-освободителей. Но, что случилось — то случилось. В его голове замкнулся какой-то нейронный контакт, и Байкал в первый раз возненавидел. Возненавидел яростно и навсегда всех людей, чья кожа темнее кофе с молоком.
Закончив рассказ, Марк замолчал, и на секунду в нём мелькнуло что-то человеческое. Что-то не из области денег, страховок, велфера и прочего. Гнусно воспользовавшись паузой, я взяла инициативу в свои руки и вернулась к непосредственной цели моего визита.
На все мои вопросы, знакома ли ему специальная лексика, известна ли ситуация в Бостоне, штате Массачусетс и, вообще, в стране ситуация с ВИЧ/СПИДом и прочие, Марк обиженно вопил: "Я, таки, всё же доктор!" В памяти крутился стишок, выцарапанный на парте первой аудитории одесского медицинского института году эдак в 1986: "Курица — не птица, стоматолог — не врач!" Все попытки выяснить уровень знаний Марка в инфектологии, связанные с необходимостью коррекции поведения и правильного перевода, сводились к нулю. Он обидчиво отвечал мне, что на всех этих "вайромегалоцитрусах" и "гомококках" собаку съел. Принимает роды на дому каждый день у самых обеспеченных бостончанок, которые, видите ли, отказываются рожать в Brigham and Women's госпитале из-за полнейшей антисанитарии и некомпетентности акушеров данного родовспомогательного учреждения. Лично обучал делать спинномозговую анестезию нынешнего министра здравоохранения США. Оказывал медицинскую помощь узникам Дахау, тайно проникнув в лагерь. Прямо в лицо высказал Йозефу Менгеле на его родном языке, все, что о нём думает. После чего собственноручно крестил польского младенца, ставшего впоследствии Папой. А также редактировал клятву Гиппократа. Причем по просьбе автора...
Я очень устала.
окончание следует
Добавить комментарий