Шинель Когда по родине метель Неслась, как сивка-бурка, Я снял с Башмачкина шинель В потемках Петербурга. Была шинелька хороша, Как раз — и мне, и внукам. Но начинала в ней душа Хождение по мукам. Я вспоминаю с «ох» и «ух» Ту страшную обновку. Я зарубил в ней двух старух И отнял Кистенёвку. Шинель вела меня во тьму, В капканы, в паутину. Я в ней ходил топить Муму И мучить Катерину. Я в ней, на радость воронью, Лежал в кровище немо, Но пулей царскую семью Потом спровадил в небо. Я в ней любил дрова рубить И петли вить на шее. Мне страшно дальше говорить, Но жить еще страшнее. Над прахом вечного огня, Над скрипом пыльной плахи, Всё больше веруют в меня Воры и патриархи! Никто не знает на земле, Кого когда раздели, Что это я сижу в Кремле В украденной шинели. *** В доме моем ничего не осталось. Ночь на исходе. Но время темнит. В озере ночью вода отстоялась, Цапля, как облако, в небе стоит. Льется с берез золотая усталость, Киноварь с охрой летят на испод. Вот и осталась мне самая малость Дней перелетных и вечных хлопот. Счастье ушло. Но осталась свобода — Та, что похожа на полный расчет, Та, что случается после ухода Тех, кто уже никогда не придет. Элегия Надрывается ветер заблудший, Колобродит всю ночь в камыше. И чем хуже погода, тем лучше Почему-то теперь на душе. Ничего, я с дороги не сбился И совсем не знаком с ворожбой. Я в счастливой рубахе родился И снимал ее только с тобой. А теперь возле дома слепого Я хожу, словно вор, без огня… Хорошо, что ты любишь другого, Как когда-то любила меня. Хорошо, что без боли и страху Ты мне машешь рукой на ходу, Что мою голубую рубаху Носит пугало в вашем саду. *** Мы Русь ругаем по привычке, Повсюду грязь и барыши… Но ехал Чичиков на бричке В потемки собственной души. Обрыдли ямы и пригорки И тараканища в борще. Но дно, увиденное Горьким, Он видел в собственной душе. Веками ларчик замыкался, Но в нем хранили ерунду. И Данте в душу опускался, А говорил, что был в аду. Оберег Молча лошадь снаряжаю. — Эй, соседи! Загружай! — Уезжаешь? — Уезжаю… — Что же, с Богом уезжай. По засекам-лесосекам, По календуле в долу Да по мостикам-калекам В городскую кабалу. Мимо треснувшего треста, По оврагу падуну. — Поезжай, моя невеста… — Я кобылу подстегну! Вейся, вейся, путь бедовый, Между сосен и берез! Пусть летят с копыт подковы Дальше памяти и слез! Разорву туман на части И, смирив безумный бег, Подарю тебе на счастье Свой заветный оберег. И со всей окольной грустью, По уклону сонных вод Поплывет с тобою к устью Мой последний пароход. Там у моря-окияна, На далекой стороне, Вспоминай, моя Татьяна, Несказанный свет в окне. Вспоминай мои сусеки, Береги мой оберег. Глубоки моря и реки, Но истоки глубже рек! Гой ты, Русь! Сверчки да совы, Конопля да лебеда, Где счастливые подковы Улетают в никуда!
1937 год. Сталинская Россия. Четыре колхозных агронома присуждены к расстрелу за «вредительство». Жены трех из них едут в Москву: в их городке никто не взялся защищать заведомых смертников, один из местных адвокатов указал на московского защитника Седова, мол, поезжайте к нему.Три несчастных женщины добираются до квартиры Владимира Седова в 10 вечера. Седов и его жена пьют чай, о чем-то разговаривают. И вдруг – звонок. Этот поздний звонок мог перевернуть их жизнь - такое тогда случалось повсеместно, но пока пришли не за Седовым...
Добавить комментарий