Поезд пришел точно по расписанию. Еще было достаточно светло, и я отправился домой пешком. Пересек привокзальную площадь и вышел на бульвар. У нас очень красивые бульвары, а такого, как центральный, вообще нет ни в одном городе.
Я медленно шел по исхоженной множество раз дороге и чувствовал себя комфортно. Наметанный глаз горожанина, горожанина с самого рождения, привычно сканировал красочные фасады домов, оживших после девяносто первого года. Проходя мимо хлебокомбината, в который раз оценил архитектурное творение Захарова, а увидев пункт «Киевстара», вспомнил, что неплохо бы пополнить счет своей мобилки. И в этот момент сердце пронзила острая, все усиливающаяся боль. Едва успев присесть на скамейку, я потерял сознание.
Уже вечерело, когда сознание вернулось ко мне. Поднявшись, я продолжил пешее движение домой.
Я шел, но с каждым шагом ощущал нарастающее чувство дискомфорта. Вроде бы, все то же: родной с детства проспект и в каштанах бульвар, и дома вроде те же. Хотя нет: что-то в них не то. Вначале я не мог понять, в чем дело. Потом с изумлени¬ем заметил: куда-то исчезли фирмы, бутики, супермаркеты, дома потускнели и снова приобрели до боли опротивевший и, казалось, навсегда забытый, облезло-зеленый цвет. Снова по¬явились вывески типа «Гастроном» над помещениями первых этажей, внутри которых сияли пустые полки и красовались плакаты увешанного звездами генсека. Мне показалось, что я переместился на сорок лет назад.
– Надо срочно проснуться, – сказал я себе.
Для проверки вонзил ногти правой руки в запястье левой. Боль была реальной, но ничего не изменилось. Все же, на всякий случай, обратился к прохожим:
– Скажите, как проехать к Новому Центру в «Мост-Сити»?
– Мужчина, вы находитесь в Днепропетровске, а не в Америке, у нас никаких «Сити» нет и быть не может.
И вдруг я понял: все это, увы, правда: неведомым образом я попал в Днепропетровск начала 1970-х.
Задумавшись над превратностями судьбы, я и не заметил, что иду по последнему отрезку бульвара, после которого пред¬стоит подъем по улице Короленко. Сноп искр, посыпавшихся от трамвайной дуги, вывел меня из этого состояния. И тут я увидел приближающуюся явно влюбленную парочку. Когда расстояние сократилось настолько, что можно было четко разглядеть лица, я с изумлением узнал в молодом человеке себя, а в его спутнице – красавицу Майю. Майя – это моя глубокая любовь и мой вечный упрек. Глупый до невозможности, я тогда обидел ее, и мы расста-лись. Говорят, она живет сейчас в Штатах, весьма успешна, имеет очаровательную дочь. А во мне с тех пор живет острая потребность попросить у нее прощение за ту горечь, которую я ей доставил.
– Боже, – заколотилось сердце, – надо немедленно предостеречь его от роковой ошибки. И я все сделаю, все, что угодно, чтобы они с Майей никогда не расстались.
– Майечка, посмотри, – услышал я его давно мне знакомый голос, – посмотри, как этот мужчина похож на моего папу.
– Добрый вечер, – приветствовал он меня, – простите, вы так похожи на моего папу, хотя у папы нет брата-близнеца. А, знаете что, пойдемте к нам в гости. Родители будут вам рады и мы с Майечкой тоже. А меня зовут Юра.
Сердце сжалось от непреходящей боли:
– Неужели Судьба послала мне счастье увидеть вновь своих давно ушедших родителей?
Может быть, надо было отказаться от этого приглашения, а, может, и нет, не знаю. Но острое желание встретиться с мамой и папой, а также необходимость убедить этих дорогих мне моло¬дых людей никогда не расставаться повлияли на мое решение.
По дороге домой я просил их, просто умолял ни при каких обстоятельствах не терять друг друга. Я приводил им, как пример, свой печальный опыт, конечно, не раскрывая, кто была моя любовь. Я заклинал их безоглядно верить друг другу. И, в конце концов, мне это удалось.
Мы вошли во двор, заполненный старыми двухэтажными домиками, которых давно уже нет, и поднялись по четырем ступенькам давно канувшей в лету деревянной лестницы.
Я обменялся с папой крепким рукопожатием, а маме поцеловал руку.
– А сестренка моя с мужем и маленькой Ирочкой у себя на Калиновой, – сказал Юра.
Боже, какое это счастье видеть своих родителей. Мы сидели за полуовальным столом, который до сих пор стоит у меня, обедали и говорили. Как же мне было уютно в своей тогда еще доремонтной квартире. Мы говорили об удивительных совпадениях, о загадочности мироздания, о пустеющих продуктовых полках. Но все это время я ловил на себе мамин взгляд, и чувствовал, что мама, по-видимому, о чем-то догадывается и потому не считает меня чужим человеком.
По всем правилам приличия пора было уходить. Мы с папой крепко обнялись на прощанье, потом я подошел к маме, взял ее руки и поцеловал ладони. А мама поцеловала меня в лоб, прижала к себе и долго не отпускала. Я понял, что теперь уже прощаюсь с родителями навсегда.
За мной закрылась дверь, и я вышел, по сути, в никуда, так как покинул собственный дом. Спускаясь по ступенькам все той же деревянной лестницы, я снова почувствовал нарастающую в сердце острую боль. Опустившись на ступеньки, потерял сознание.
По-видимому, провел я в беспамятстве немало времени, потому что, открыв, наконец, глаза, увидел, что ночная мгла сменилась предутренним серым туманом, а я сижу на ступеньке крыльца своего современного с кодовым замком парадного.
Я вынул из почтового ящика корреспонденцию, поднялся к себе на второй этаж, открыл дверь, включил свет и подошел к висевшей на стене над пианино большой в рамке фотографии мамы с папой. Я молча стоял перед фотографией и плакал, а за окнами просыпался новый и, дай Бог, радостный рассвет.
Добавить комментарий