Мы публикуем фрагменты семейной саги известного американо-русского писателя Давида Гая «Средь круговращенья земного…». Книга вышла в свет 15 лет назад в московском издательстве «Знак». Это не мемуар, не историческое исследование, это роман в чистом виде. В основу положена жизнь двух ветвей семьи автора – российской и американской – за сто лет. В реалиях, пересечениях, взаимосвязях. Книга получила широкий резонанс среди читателей и в прессе. Сейчас в одном из американских издательств готовится к выпуску новая редакция саги.
Роман века. Выдержки из тогдашней рецензии Семена Резника на сагу
Роман века? Не слишком ли комплиментарен заголовок рецензии? Думаю, что нет. Хотя бы потому, что это не оценка, а только констатация факта.
Когда Давид Гай рассказывал мне о замысле этого широкого эпического полотна, я отнесся к нему с известной долей скептицизма. Не слишком ли широк замах? Охватить важнейшие мировые события целого столетия, провести через них десятки героев – как тут не сбиться на скороговорку!
Автору удалось этого избежать. Хронологические рамки повествования превышают сто лет, но время в романе – это не непрерывный плавный поток. Оно дискретно, импульсивно, движется молниеносными взрывными бросками, и не обязательно только вперед, но часто назад.
Персонаж, от чьего лица ведется рассказ – в нем угадывается сам автор, его даже зовут Давидом, – нельзя считать главным героем романа. Будем называть его героем-рассказчиком. В книге вообще нет главного героя: персонажей много, они приходят и уходят, уступая место другим, которые позднее тоже уходят в небытие. Разворачивается широкая панорама жизни трех поколений одной разветвленной семьи. Герои вовлечены в круговорот крупнейших исторических событий, которые в основном и определяют их судьбы.
Нет смысла, да и невозможно пересказать содержание этого многопланового, почти энциклопедического повествования, доведенного автором до наших дней. Действие стремительно перемещается не только во времени, но и в пространстве. Из Москвы оно переносится в Рыбницу, из Кишинева в Нью-Йорк, из Одессы в Шанхай, из американской тюрьмы в советскую, из подмосковного поселка Раменское в Пентагон.
Постепенно, на глазах читателя, отмирает, отсыхает российская ветвь рода Гольдфедеров. И постепенно же расцветает и наливается соками американская. Не знаю, ставил ли автор перед собой такую сверхзадачу, или так получилось само собой: ведь хотя в романе, как во всяком художественном произведении, многое дорисовано авторским воображением, но в основу положены реальная судьба одной большой (его собственной!) семьи, повторившей судьбы тысяч, десятков тысяч таких же еврейских семей.
Россия все ближе подходит к черте, когда можно будет сказать, что она свободна от евреев. Кто-то этого ждет с вожделенной радостью, кто-то с досадой и горечью. Автор не выносит оценок, он только рассказывает о своих героях...
1949-й, август, ноябрь
Утро началось, как обычно, в хлопотах: проводить на работу мужа, помочь Дороти умыть и накормить детей, привести в порядок себя и отправиться в госпиталь. Вечером, по возвращении домой, ее ждет то же самое, только в ином порядке: поблагодарить и проводить няньку, заняться детьми, приготовить ужин, уложить сына и дочь спать и ждать Вела с работы – в его ведомстве раньше девяти вечера сотрудников не отпускают.
После возвращения из Германии живут они в Арлингтоне, в северной части города, красиво именуемой Cherrydale, “Вишневой долиной”. Улица носит громкое имя “Военная”, на самом же деле весьма далека от воинственного облика: тихая, патриархальная, стоят рядком аккуратные деревянные односемейные дома, утопают в зелени огромных старых деревьев. На некоторых участках и впрямь сохранились вишневые сады. Ни дать ни взять деревня, хотя до Вашингтона всего три с половиной мили. Дороти, незамужняя толстая мулатка лет под сорок, добрая и безотказная, обожающая чужих детей (своих Бог не сподобил иметь) говорит со слов матери, что в Cherrydale в Гражданскую войну боев не было, однако войска северян разбили здесь лагерь и построили несколько дорог, включая их Military Road. Дорогу эту, если верить няньке, соорудили за три дня. В конце войны многие солдаты остались в этом спокойном уголке и занялись выращиванием овощей, снабжая ими столицу. Ее белокожий дед как раз и стал одним из таких фермеров.
Утро как утро и день как день, суетно-напряженный – медсестре в госпитале скучать не приходится, и тем не менее измеряя больным температуру, делая уколы, давая лекарства, Ксана нет-нет и возвращалась к позднему, уже ложились спать, разговору с мужем. Собственно, не к разговору даже – к фразе, словно бы мимоходом оброненной Велом. Не имел права говорить даже жене, в его военном ведомстве за утечку секретов по головке не погладят, с другой стороны, какой это секрет – наверняка в газетах появятся сообщения, не упустят журналисты случая огласить новость, да и президент не смолчит. “Русские испытали атомную бомбу…” Сказал многозначительно, с прищуром, а у нее мурашки по телу.
О бомбе этой, об американской бомбардировке двух японских городов, чьи названия Ксана тогда не запомнила, услышала тоже в августе, в баварском Кемптене, четыре года назад, где познакомилась с будущим мужем, майором американской армии Велом Гольдфедером. Слухи докатились, неясные, неотчетливые, разъяснить никто не мог, так ли это, что от страшного атома погибли тысячи людей. Позднее не раз обсуждала это с Велом. Муж считал: бомбардировка приблизила скорейшее окончание войны. Японцы не желали сдаваться, мы потеряли бы сотни тысяч военнослужащих. Ну, и запоздалая расплата за Перл-Харбор. Потом, уже работая в Пентагоне, говорил: реальной целью была демонстрация силы перед Сталиным. Атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки помешала СССР захватить Японию. Эффект устрашения достиг своей цели… При чем здесь мирные жители, чем они виноваты? – вопрошала Ксана. Вел разводил руками: война есть война…
И вот теперь Сталин имеет атомную бомбу. Значит ли это, что он ее обязательно применит? Вопрос мучил Ксану весь день. Еле дождалась мужа, чтобы продолжить разговор. Вел приехал в половине десятого. Рон и Рэчел уже спали. Он, сняв туфли, на цыпочках прокрался в детскую и поцеловал детей. Так он делал всегда, возвращаясь с работы поздно, то есть почти ежедневно. На ужин она пожарила его любимые телячьи котлеты с жареной картошкой. Он жадно ел, ему было не до дискуссий, однако Ксана теребила его.
– Было бы наивно думать, что русские не создадут такое оружие, – прожевав, начал остужать пыл жены. – У них тоже есть ученые. И русских шпионов в Америке хватает, кто-то наверняка “поделился” с ними секретами… Понимаешь, дорогая, все не так страшно. Когда ты испекла пирог с яблоками, как режешь его? Правильно, с края. В середину лезть не стоит, можно обжечься. Точно так же с атомной бомбой. Наличие ее с обеих сторон есть лучшая гарантия безопасности. В противном случае может возникнуть соблазн кинуть ее на противника – ему же нечем ответить…
Не стала возражать, логика в словах мужа безусловно имелась, однако что-то мешало безоговорочно ее принять и выбросить из головы докучливые мысли. Вроде бы достаточно времени прошло с момента ее счастливого освобождения, подарка судьбы в виде молодцеватого американского майора, в которого она влюбилась, а война не отпускает, снится, чаще всего одно и то же с вариациями: как пытаются втиснуть ее в набитый беженцами товарный состав, против их воли уходящий в Россию, и как она всякий раз сбегает, по ней стреляют, она мчится через пути, пролезает под вагонами, и снова мчится под посвист отрывистых автоматных очередей… И словно нарочно окружающий мир напоминает ей о прошлом: попалась в руки книга про захват американцами вымышленного острова Анапопей в Тихом океане, где сосредоточились японцы, – и оторваться не смогла. А начинала читать роман Мейлера без особого желания – хотела проверить свой английский, сможет ли читать серьезные книги. Настояла, чтобы осилил муж, не любивший подобную литературу, по его признанию, загонявшую в память острые иголки. Роман потряс ее, видевшую войну совсем иначе, чем десантники, атакующие остров, более же всего поразили взаимоотношения генерала Каммингса и его адъютанта Хирна, вернее, противостояние совершенно разных личностей: она испытывала отвращение к одному, особенно из-за его цинических высказываний, и испытывала симпатию к другому, бьющемуся за крохи своей свободы и независимости и в конце концов погибающему.
Каммингс не ведает сомнений: “То, что у вас есть пистолет, а у другого нет, не случайность, но результат всего того, что вы достигли”; “Мы живем в середине века новой эры, находимся на пороге возрождения безграничной власти”; “Армия действует намного лучше, если вы боитесь человека, который стоит над вами, и относитесь презрительно и высокомерно к подчиненным”; “Машинная техника нашего времени требует консолидации, а это невозможно, если не будет страха, потому что большинство людей должны стать рабами машин, а на такое мало кто пойдет с радостью”. Читая, Ксана трепетала от ужаса и негодования, начинала люто ненавидеть генерала: “Исторически цель этой войны заключается в превращении потенциальной энергии Америки в кинетическую. Если хорошенько вдуматься, то концепция фашизма весьма жизнеспособна, потому что опирается на инстинкты. Жаль только, что фашизм зародился не в той стране… У нас есть мощь, материальные средства, вооруженные силы. Вакуум нашей жизни в целом заполнен высвобожденной энергией, и нет сомнений, что мы вышли с задворок истории…”.
Позднее, прожив в новой для нее стране десяток-другой лет, Ксана признавалась самой себе, что ошибочно посчитала героев книги теми американцами, которые окружают ее везде и всюду; литературу она по наивности перенесла в повседневную жизнь и вынуждена была признать, что американцы вовсе не такие, какими их изобразил писатель. Разве ее муж похож на генерала Каммингса? Но и на лейтенанта Хирна тоже не похож. Он не ведает сомнений, когда речь идет о врагах, но никогда не станет унижать подчиненного, как генерал, заставивший адъютанта поднять брошенный им окурок. В Веле она не замечает разочарования и усталости, он не раздираемый противоречиями либерал, но и не цербер, сострадает людям, иначе бы не повел себя так в Кемптене… И в то же время жизнь вокруг полна обратных примеров, человек остается один на один с реальностью, где больше врагов, чем союзников, где бушуют темные, скрытые силы, бороться с которыми бесполезно. “Человек несет свое бремя, пока может его нести, а потом выбивается из сил. Он один воюет против всех и вся, и это в конце концов ломает его. Он оказывается маленьким винтиком, который скрипит и стонет, если машина работает слишком быстро…”.
Велу роман понравился, однако он счел необходимым заметить: писательская фантазия зашла через край, рядом с собой в армии он не встречал таких вылитых мерзавцев, как этот генерал или насильник и садист сержант Крофт, получающий радость от процесса убийства. Впрочем, он не отрицает, что в некоторых эти черты присутствовали, но не так выпукло, как изображено в книге. “Это же литература, она не должна копировать жизнь, напротив, жизнь должна отражать литературу”, – и он улыбнулся по поводу неожиданно родившегося афоризма, который Ксана не поняла.
Разговор о войне получил неожиданное продолжение в День Благодарения, в Арлингтон приехали нечастые гости – родители Вела и его дядя с женой. Ксана приготовила индейку по всем правилам (специально консультировалась с Дороти): натерла изнутри и снаружи солью, перцем, паприкой и неизвестной ей острой приправой, принесенной нянькой, вложила внутрь порезанные на крупные куски лук, морковь и сельдерей, связала ноги, крылья подпихнула под тушку, смазала индюшку снаружи четырьмя столовыми ложками размягченного сливочного масла, взяла большой мешок из грубой черной бумаги и хорошо промазать его изнутри маслом, положила мешок на противень и запихнула туда индюшку брюшком кверху. Напоследок залила ей сзади стакан индюшачьего бульона, плотно закрыла мешок и поставила в духовку на три часа. Получилась нежное и сочное мясо. Овощи из брюха по совету всезнающей Дороти вынула и выбросила.
Все хвалили приготовленную хозяйкой птицу, включая Эстер, чье одобрение много значило для Ксаны, чувствовавшей холодок со стороны свекрови с первого момента, когда Вел представил родителям молодую жену. Туманное, неясное прошлое Ксаны, каким оно представлялось Эстер, делало более близкие, по-настоящему родственные отношения невозможными. Свекровь к тому же не признавала в ней еврейку, отторжение шло еще и по этой линии. Интересно, в каких это семьях свекровь и невестка ладят? – спрашивала себя Ксана и успокаивалась. Как будет, так будет. Хорошо, что живут не в одном городе и видятся редко. Сына не накручивает против жены – и на том спасибо.
Дети сидели со взрослыми за общим столом: Рон рядом с дедом, помогавшим ему справляться с вилкой и ножом, Рэчел на коленях у бабушки. Старики, Ксана видела, млели от радости, присутствие внука и внучки высветляло их лица, делало моложе. Вроде бы и недалеко Арлингтон от Нью-Йорка, пять часов езды на машине без трафика, но не часто выпадают дедушке и бабушке такие часы, и потому внимание их было сосредоточено на малышах.
– Тебе стоит подумать о более просторном доме, – обратился к сыну Рувим, помогая Рону протолкнуть в рот нежный кусок ножки индейки. – Дети растут быстро, скоро станет тесно.
– Ну, до этого еще много времени, – пожал плечами.
– Тебе кажется. Не успеешь оглянуться, и уже в школу пойдут.
– Ты твердо решил переехать в Калифорнию? – в свою очередь, поинтересовался Вел.
– Не я, а мы, – бросил характерный взгляд на жену. – На пороге старости надо подумать о тихой гавани.
– Не рано ли в старики записались? Вы у меня еще молодцы.
– Я бы из Нью-Йорка никуда не уехала, – заметила жена Якова, молодящаяся особа с усиками над верхней губой. У нее было редкое для евреек имя – Авигаиль. Ксана видела ее второй раз. Яков называл ее Вига. Познакомили их, как рассказывал Вел, перед самой войной. Родственники Авигаиль погибли в гетто на территории Польши. Она имела отношение к Метрополитен-опера, шила платья для певиц и считала себя приобщенной к высокому миру искусства. – Как можно жить без нашего театра, Карнеги-холла, без бродвейских шоу…
– Представь себе, можно, – снисходительно улыбнулся Рувим. – У всех разные интересы.
– Я обожаю Нью-Йорк. Шум, суета, вертишься волчком, зато какая энергия исходит, и в смысле культуры ему равных нет, – отстаивала свое.
– Что в мире творится? – обратился к Велу Яков, посчитав возможным прервать восторги жены. Он сидел в кипе, закрывавшей плешь на темени, роскошная борода с проседью придавала ему импозантный вид. Ксане он напоминал библейского пророка. Хотела было узнать у него, как поживает Миранда, но передумала: Вел на днях обмолвился, что дела у двоюродной сестры скверные, не может жить без наркотиков, не работает, безуспешно пыталась лечиться. Яков безумно переживает, во многом винит себя. Мать Миранды, та и в ус не дует, по сути, отказалась от дочери, а дядя ничего не может изменить. Спрашивать у него про дочь все равно что корку с незажившей раны срывать.
– Дядя, ты полагаешь, в военном ведомстве мы осведомлены лучше других? – Разве не так?
– Только отчасти. Есть ведь еще Госдеп. Тебя интересует то, что внутри, или то, что снаружи?
– Одно, как я понимаю, связано с другим.
– Хм…, в общем, ты прав. И там, и там идет борьба с коммунизмом. Указ Трумэна свято соблюдается: на работу в государственные органы неблагонадежные элементы не принимаются. Маккарти утверждает: коммунисты проникли во все сферы власти, в том числе в сенат и армию.
– Этому алкоголику везде “ведьмы” мерещатся, – бросил реплику Рувим. Он невзлюбил сенатора с того самого начала, когда тот начал публично высказываться по поводу “красной” опасности, проистекающей, конечно же, от евреев. Вел знал: отец не испытывает ни малейшей симпатии к “красным”, достаточно того, что они отняли у семьи Натана, однако Маккарти его раздражает, не раз высказывался по его поводу в телефонных беседах с сыном. Тот якобы на каком-то официальном нью-йоркском обеде, где собрались республиканцы, высказался в том духе, что мы обязаны вылечить нашу прекрасную родину от болезни, которой она насильственно заражена людьми чужой крови, чужой идеи, чужой традиции. “Какую кровь имеет в виду? Еврейскую?” – негодовал отец.
– Рувим, посмотри правде в глаза: коммунисты и им сочувствующие резко активизировались, ты же читаешь “Нью-Йорк таймс”, в газете то и дело статьи в поддержку “левых”. Чистка необходима, особенно в Голливуде, где леваков уйма, – Яков для убедительности слегка пристукнул ребром ладони по столу.
– Ну да, леваки и евреи становятся синонимами. Так мы далеко зайдем.
– В войну были союзниками с русскими, теперь – злейшие враги. Сталин имеет атомную бомбу. Коммунизм злобен и агрессивен, а мы цацкаемся со своими… Нет, я на стороне Маккарти и таких, как он.
– Это, разумеется, твое дело, не собираюсь тебя переубеждать, однако как в твоем сознании уживается борец с левыми и антисемит? Ты же религиозный человек, куда более, чем мы, и поддерживаешь этого злобного типа.
– Я про его нелюбовь к евреям не знаю, не слышал. А что в Голливуде и среди писак полно нашего брата, так это лишь о том говорит, что левая зараза в наших восприимчивых, податливых мозгах укореняется слишком легко. И если прогонят с работы, а то и посадят с сотню “красных” евреев, в этом ничего ужасного не вижу. Поделом им.
Спорили еще долго. В основном Рувим с Яковом. Каждый остался при своем. Обед заканчивался, на десерт Ксана подала мороженое с клубникой. Она забрала детей из-за стола. Рон отреагировал спокойно – его ждала новая игра, подаренная дедом, и ему не терпелось открыть коробку, Рэчел же закапризничала, не желая слезать с бабушкиных колен. Ксана успокоила ее, уложила в кроватку и оставила на попечение Дороти.
– Яков, тебе не приходила в голову такая мысль…, – Рувим отставил вазочку со съеденным мороженым, допил вино и отодвинул стул, вытянув замлевшие ноги. – Война окружена сейчас светлым ореолом: гуманизм, борьба с человеконенавистничеством, фашистским мракобесием… Благие идеи, намерения… Многие в Америке уверены: причиной войны с Гитлером стало обращение немцев с евреями. Но ведь это не так. В тот момент о евреях мало кто говорил и думал. Хотя уже в декабре сорок второго планы фюрера относительно евреев стали ясны и понятны. Ты, наверное, знаешь: раввин Уайз, тот, кто возглавлял еврейский конгресс, передал Рузвельту текст под названием “План истребления”. Ну и что произошло? А ничего. Ровным счетом ничего. Никто не ударил пальцем о палец. Не до евреев было. Я все больше думаю о том, что война уравняла победителей и побежденных, союзники оказались на том же нравственном уровне, что и немцы. Мы жестоко бомбили немецкие города, уничтожали мирное население, хотя в бомбардировках не было надобности, пошли на поводу у Сталина, возвращая русских беженцев на родину, зная, что многих из них расстреляют или отправят в лагеря. Единственно, мы не подстрекали к Холокосту, все лишь равнодушно взирали на него. Войны не могут иметь романтического ореола. Это бойня. Бойня в основном ради победы над мощным конкурентом, которого необходимо уничтожить. Гитлер был чудовище, изверг рода человеческого, однако воевали мы с ним не только поэтому. Боюсь, новые войны, а они неизбежны, мы тоже станем проводить ради благих идей, гуманизма, демократии, освобождения народов от тирании, на самом деле преследуя совсем иные цели…
Ксана смотрела на лица родственников. Все сидели немного растерянные. Первой нашлась свекровь.
– Чего это тебя занесло в дебри… Я от тебя такое слышу впервые.
– Ставишь их и нас на одну доску, это же чудовищно…, – Яков в волнении сжал бороду в кулак. – Как ты можешь! Вел, твое мнение?
– Я отчасти согласен с отцом: война сама по себе отвратительна, какими бы высокими целями не оправдывалась. Я военный, отнюдь не пацифист, знаю цену крови, но знаю и другое: победители в самых жестоких акциях копируют побежденных, делавших то же самое. Вы не видели, что творили русские в Германии, да и американцы были немногим лучше. Что же касается новых войн… Лучшая гарантия мира – наличие атомного оружия. Я не верю в прямое столкновение с Советским Союзом. Горячий пирог надо резать с края… Тем не менее допускаю локальные войны, скорее всего, не в Европе, уставшей от разрушений. Да, бомбардировки Дрездена сомнительны с моральной точки зрения, но на войне о мирных жителях не думают.
– То, о чем вы с таким хладнокровием рассуждаете, ужасно. Я не хочу больше не спать ночами, думать, как там на фронте мой сын… Больше никаких войн! Хватит. Надеюсь, Вел, ты прав в отношении СССР. Но я все равно боюсь этой страны, она готова сожрать весь мир ради своих бредовых идей. Ксана, спасибо за чудесный обед, а сейчас давайте прогуляемся, я устала от разговоров, – и Эстер вышла из-за стола.
1962-й, вторая половина октября
Женская интуиция не имеет себе равных; то, что ныне так зовется, раньше называлось подозрительностью. Об этом подумал Вел, когда поздно вечером за ужином Ксана пытливо всматривалась в него, и чем глубже внедрялся в него лазер ее взгляда, тем беспечнее старался он улыбаться, с преувеличенным интересом расспрашивал о школьных делах детей, начал было обсуждать наметившуюся поездку к друзьям в Балтимор на пикник. Ксану, однако провести было невозможно, она прервала его жестом и спросила:
– Что случилось?
Он сделал непонимающие глаза: что ты имеешь в виду? Ничего не случилось…
– Не обманывай, у тебя плохо получается. Я чувствую… Несколько дней ты сам не свой.
– С чего ты взяла? Я в порядке, – решил сопротивляться до последнего.
– У тебя тревожные глаза. Улыбаешься, а глаза не меняют выражения, будто застыли.
– Тебе не нравятся мои глаза, и что из того? Просто устал. На работе у меня все о'кей, поверь.
Так и не признался жене. При всем желании не мог рассказать, что происходит в его ведомстве, не имел права и полусловцом, полунамеком приоткрыть завесу. Даже самому близкому человеку: давал подписку о неразглашении каких-либо служебных секретов, а это был тот самый случай.
Собственно, он и сам знал немногое, он, разумеется, не входил в число участников совещаний группы планирования Совета национальной безопасности, этот ранг для полковника Гольдфедера был слишком высок. И тем не менее Велу нередко приходилось выполнять задания, спускаемые “сверху”, от Росвелла Гилпатрика, зама главы Пентагона, и помощника министра Макнамары – Пола Нитце. Дважды Вел присутствовал на совещаниях у “Мака” Банди, помощника президента по вопросам национальной безопасности, худого человека птичьей внешности в крупных очках в светлой оправе. Словом, не зная, о чем говорят в кабинетах власти высокие начальники, он чутьем аналитика догадывался, какие проблемы их более всего волнуют в данную минуту, и, по мере надобности, готовил некоторым из них нужные для заседаний бумаги. Но недаром говорится: секретари часто владеют информацией лучше своих начальников. Вел не мог отнести себя к такого рода всезнающим секретарям, однако некоторыми вопросы изучил достаточно для того, чтобы учуять, когда начинает пахнуть паленым.
Сейчас наступил именно такой момент.
Внешне все выглядело обыденно: никто не сновал по коридорам, не останавливал одного-двух коллег для неотложного разговора, не суетился, не создавал ажиотаж – это вовсе было не принято в строгих стенах их ведомства, напротив, царила необычная настороженная тишина, выдававшая нервное ожидание чего-то. Чего, Вел не мог понять. И телефон звонил реже, чем всегда, начальство словно притаилось, не задавало никаких вопросов, никто никуда его не вызывал.
Чутье подсказывало: наверняка связано с Кубой. 2 октября он по долгу службы читал один из секретных приказов шефа Пентагона адмиралу Деннисону, командующему Атлантической группировкой войск быть готовыми к военной блокаде Кубы; командующим военно-морскими и авиационными силами, подчиненным адмиралу, предписывалось вскоре приступить к воздушным налетам и вторжению на остров. Кастро был как кость в горле у президента Кеннеди. Его предшественник разорвал дипломатические отношения со строптивым государством, ввел торговое эмбарго. Разведка масштабные диверсии, включая охоту на бородатого Фиделя. Весной прошлого года в районе Плайя-Хирон мы высадили десант. Любое дело можно делать тремя способами: правильно, неправильно и по-армейски. Мы и сделали – крайне неудачно. Разведывательное управление под руководством Аллана Даллеса заявляло, что имеет огромное количество агентов на Кубе и достаточно сил, чтобы провести операцию легко и быстро. Считалось: большинство населения Кубы эту операцию поддержит, но это были сказки, придуманные в стенах Си Ай Эй. При высадке в Заливе свиней солдаты Кастро, который лично руководил операцией на танке, за два дня разбили десант, часть десантников убили, тысячу взяли в плен. Позор…
Неужели вот-вот осуществится новое вторжение? На сей раз гораздо более продуманное, с привлечением куда более мощных сил. Кеннеди не из тех, кто дважды наступает на одни и те же грабли. Тем более, он в позорном провале не участвовал, это “заслуга” Эйзенхауэра. Если так, в Пентагоне будет объявлен особый режим работы, скорее всего, придется ночевать в собственных кабинетах. Вел чувствовал: зловещая тишина неспроста, все прояснится в ближайшие день-два. По его реакции Ксана догадалась – что-то должно произойти. В проницательности жене не откажешь…
И вот – грянуло. Совсем не то, что ожидалось, куда хуже.
В середине пятницы 19-го десятка полтора сотрудников вызвали в кабинет Гилпатрика. Седовласый, с глубоко посаженными темными глазами и ироничными губами, демонстрирующий безупречные манеры, свойственные скорее рафинированному дипломату, нежели военному, второй человек в Пентагоне начал без околичностей, сразу введя присутствующих в курс дела.
– Утром 14 октября самолет “У-2”, пилотируемый майором Ричардом Хейзером, выполнял разведывательный полет над западной частью Кубы, перемещаясь с юга на север. В течение шести минут он сделал 928 фотоснимков, являющихся первыми неопровержимыми свидетельствами присутствия на острове советских ракет, – Гилпатрик сделал паузу для усиления эффекта сказанного. – Расшифровщики снимков установили, что три баллистических ракеты среднего радиуса действия размещены близ Сан Кристобал в провинции Пинар дель Рио. Обнаружены восемь таких ракет в трех других местах и четыре установки для их пуска. На следующий день, 15 октября, два других “У-2” обнаружили еще четыре ракеты близ Сан Кристобал и две баллистических ракеты средней дальности в Гванайе, это в 36 милях от Гаваны. На фото также виден 21 советский бомбардировщик Ил-28 на летном поле Сан Джулиан.
Заместитель министра обвел аудиторию цепким взглядом, отпил из стакана воду, вытер салфеткой губы и продолжил:
– Высшее руководство страны решает, как ответить на беспрецедентную акцию Советов. Мир поставлен на грань ядерной войны, вы это, надеюсь, понимаете. Между прочим, пару дней назад руководитель советского дипломатического ведомства Громыко на встрече с нашим президентом отрицал наличие на Кубе ракет. Хочу предупредить, хотя, уверен, вы и сами понимаете: данная информация идет под грифом строжайшей секретности. Никаких обсуждений того, что вы сейчас услышали, с коллегами. И не дай Бог допустить утечку в СМИ. Нельзя сеять панику среди граждан… Мы переходим на особый режим работы. Детали будут сообщены позже. Есть ли вопросы?
– Каким образом русским удалось тайно доставить на Кубу и скрытно разместить ракеты? Ракета – не игрушка, ее не спрячешь в чемодане.
Вел не знал имени и должности спрашивавшего, иногда встречал в коридорах и не более. Судя по тому, как жестко прозвучал вопрос, человек в генеральской форме мог позволить себе это.
– Вопрос советую переадресовать нашим разведчикам, – парировал Гилпатрик. – Они нас уверяли: все о'кей, поводов для беспокойства нет. Могу сказать только то, что мне известно. Последние пару недель на Кубе стояла облачная погода, фотографировать с самолетов наземные объекты было затруднительно…
Больше вопросов никто не задавал, все разошлись по кабинетам.
Утром в субботу по телевизору объявили, что президент в связи с простудой покидает отель Шератон Блэкстоун в Чикаго, где находится в связи с местными предвыборными делами, и возвращается в Вашингтон. Пресс-секретарь Сэлинджер проинформировал об этом репортеров. Сын немецкого еврея, родившийся в Калифорнии, круглолицый плэйбой с аккуратным пробором и неизменной снисходительной улыбкой, Сэлинджер в телевизионном кадре выглядел озабоченным. Простуда? Бывает и у президентов, ничего особенного. Но почему-то Вел не поверил пресс-секретарю.
Остаток рабочего дня Вел провел в составлении аналитического отчета по некоторым деталям готовящегося вторжения, названного операцией “Мангуст”. Сочинял текст, обложившись справками, сводками и прочей бумажной мурой, а сам думал: кому нужен этот отчет сегодня, когда все идет вверх тормашками. Мы установили пятнадцать “Юпитеров” в Турции, русским, естественно, не понравилось присутствие ракет у их границ, придумали дьявольский план разместить свои ракеты у нас под носом. А заодно укрепить оборонный потенциал Кастро. Чтобы никаких новых высадок американского десанта в заливе Свиней. Ракеты с ядерными боеголовками, иначе зачем везти их за тридевять земель. Проспала наша разведка, это очевидно. Неужели Хрущев полагает, что мы стерпим, проглотим? Президент наш не таков, да и военные не дадут ему много времени на размышление. Наверняка сейчас совещание за совещанием в Белом доме, с участием госсекретаря Раска, Макнамары, “Мака” Банди, проштрафившихся генералов и сенаторов. Большинство будет давить на президента, требовать активных действий, вплоть до уничтожения с воздуха ракетных установок, некоторые станут призывать к осторожности, к переговорам с Хрущевым. У русских тоже есть козыри. В Москве есть мнение, об этом на днях “Нью-Йорк таймс” писала: “Мы разменяем Кубу на Берлин”. В самом деле, что помешает Хрущеву в отместку напасть на Западный Берлин? Американский гарнизон в тысячу солдат не устоит перед танками… И, если мы начнем бомбардировки ракетных установок на Кубе, где гарантия, что ни одна советская Р-12 не ударит по США? Нет такой гарантии. И тогда начнется Армагеддон…
Внезапно на столе зазвонил телефон “горячей” связи. Мигание лампочки показывало – на защищенной линии помощник Гилпатрика, полковник Билл Шеппард. Они были хорошо знакомы, симпатизировали друг другу и позволяли в телефонных разговорах вести себя вполне свойски, как старые приятели. На людях же держали дистанцию. Вел снял трубку.
– Привет, старина. Давно не виделись, целых три часа с момента окончания совещания. Вряд ли улучшу ваше настроение, если сообщу, что босс хочет тебя видеть. Он поочередно вызывает всех, кто имеет отношение к “Мангусту”.
– Будет исполнено, Билл. Я как раз занимаюсь этой хреновиной, только не знаю, какие изменения вносить в связи с новостью номер один, поразившей меня до глубины души.
– Не ломай голову. Босс подскажет. Его вызывал министр и давал ценные указания. Единственно, передаю просьбу босса сосредоточить внимание на советских ракетах, их характеристиках и прочем. А также на возможных сценариях развития событий. Его интересует мнение аналитиков. Через минут сорок извольте, досточтимый сэр, пожаловать в наши апартаменты. Ни пуха!
– К черту.
Что можно успеть сделать за сорок минут… Вел собрался с мыслями, вынул из стола нужные папки, взял оттуда некоторые бумаги, написал, для ускорения процесса сокращая слова, тезисы своих представлений о том, как будет развиваться конфликт и какие варианты предпочтительнее. Вовсе не факт, что мои выкладки заинтересуют Гилпатрика, но на всякий случай лучше излагать коротко и ясно, отталкиваясь от написанного, нежели мяться и блеять.
В означенное время он вошел в офис заместителя министра, поздоровался с секретаршей, приветственно помахал рукой находившемуся в приемной Биллу Шеппарду и нажал скрытую в дверном косяке кнопку, автоматически открывающую замок тяжелой двери, ведущей в кабинет.
Замминистра пригласил его сесть не у массивного двухтумбового стола, за которым работал, а в кресло возле черного кожаного дивана у стены, а сам устроился напротив, их разделял невысокий столик из красного дерева, на который Вел положил папку с отобранными к разговору бумагами. Тем самым подчеркивался неофициально-доверительный характер общения.
– Я пригласил вас, полковник, для откровенной беседы. Вы как аналитик с немалым опытом имеете свой взгляд на возникшую проблему. Во всяком случае, я так полагаю. Я разговаривал с несколькими вашими коллегами, у них разные предложения по проведению ответной акции. Итак, что думаете вы?
Впервые Вел имел возможность общаться с Гилпатриком с глазу на глаз. Рот замминистра был жестко очерчен, всегдашняя ирония покинула выразительные губы, он смотрел напряженно-строго, взгляд выдавал напряжение мыслей, внутреннюю борьбу, попытку изгнать одолевавшие сомнения.
– Наши действия не должны носить характер ультиматума, однако необходимо дать русским понять, что, в случае необходимости, мы пойдем на крайние меры. У них по этому поводу не должно остаться никаких сомнений.
– Так… И какие же это меры?
– Во-первых, полная военная блокада. Не пропускать ни одного военного или замаскированного торгового советского корабля. Мы не знаем, сколько еще ракет и другого вооружения плывет на остров. Во-вторых, немедленные переговоры с Москвой о выводе ракет с территории Кубы. Русские, как мне кажется, могут пойти на это, если мы что-то существенное предложим взамен, допустим, вывод наших “Юпитеров” из Турции и Италии, ограничение использования нашей базы в Гуантанамо.
– А если мы, не дожидаясь, ударим по Кубе с воздуха, уничтожим ракетные установки, а уж потом начнем переговоры? Учтите, это не мое предложение – некоторые военные подталкивают к такому решению.
– Считаю это ошибкой, сэр. Русские смогут успеть выпустить несколько ракет по нашей территории. SS-4, мы их называем “Сандаловое дерево”, имеют дальность чуть более тысячи миль, азимут, насколько нам известно, – 315 градусов, то есть они достигнут центральной части Америки. Нет гарантии, что мы накроем все их пусковые установки. Риск велик и, по-моему, неоправдан.
Гилпатрик что-то написал в раскрытом блокноте.
– О'кей, теперь, полковник, давайте рассмотрим выгоду и невыгоду для нас определенных шагов. Сначала о минусах. Немало времени уйдет на то, чтобы заставить Хрущева убрать ракеты, вы согласны?
– Не думаю. Все зависит от оперативности и продуманности наших действий. Москва берет нас на испуг, мы сделаем то же самое.
– Для США возникнут серьезные политические проблемы, наше влияние в мире ослабнет...
– Сэр, я так не считаю. Напротив, наше влияние усилится – ведь мы продемонстрируем решимость в борьбе с происками агрессивной коммунистической страны.
– Теперь о плюсах. Военная акция совместима с нашим положением лидера свободного мира.
– Несомненно.
– Однако следует избежать внезапного нападения, которое может спровоцировать Советский Союз на ответный удар, и тогда…
– Как говорит наш президент, либо война уничтожит человечество, либо человечество уничтожит войну.
– Тем не менее, генерал Тейлор спорит с нашим боссом: дескать, Макнамара не прав, утверждая, что если мы используем ракеты с ядерными боеголовками, то русские обязательно используют их против нас.
– Сэр, я в неловком положении. Я не имею права комментировать слова шефа Объединенного комитета начальников штабов.
– А вы осмельтесь. Кроме меня, никто не услышит.
– Нельзя ставить русских в безвыходное положение. Крыса, загнанная в угол, бросается на человека. Их идеология построена на том, что коммунизм в конечном итоге распространится по миру. В таком случае они нас не пожалеют, как не пожалеют и себя. Идеология для них превыше всего, человеческие ценности подчинены идеологии. Мы не имеем права ставить себя и их на одну доску…
– Генерал Тейлор считает: риск атаки на советские ракеты на Кубе меньше, чем если мы позволим им там остаться. По данным разведки, их к середине декабря будет около пятидесяти. Надо действовать именно сейчас, без промедления, это – наилучший шанс уничтожить, иначе они будут закамуфлированы и обнаружить их станет невозможно…
– С военной точки зрения генерал Тейлор абсолютно прав. Если мы не уничтожим эти ракеты, а заодно и бомбардировщики Ил-28, Америке придется жить в постоянном страхе. Но, сэр, гораздо более правильно заставить Хрущева демонтировать и вывезти SS-4. Ради этого можно пойти на уступки, вплоть до самой значительной…
– Что вы имеете в виду?
– Про ракеты в Турции и Италии я уже упоминал. Можно пообещать русским не осуществлять вторжение на Кубу.
– Ого! – Гилпатрик хмыкнул. – Госсекретарь посмеялся бы вместе с нами. – Впрочем…, – вновь вернул серьезное выражение, – сейчас любые идеи достойны обсуждения… Выскажу свое видение ситуации. Я – за лимитированное использование войск; сомневаюсь, что такое ограниченное участие может сочетаться с воздушными ударами. В целом согласен с вами: риск вовлечения Америки в “горячую” войну очень велик. Плохо, что времени на размышление в обрез, счет идет на сутки, а может, уже и на часы.
Он поднялся, обошел столик, пожал руку Велу и ободрительно похлопал по плечу.
И в самом деле, каждый час приближал к развязке. Какой она будет, не знал никто. Нервное ожидание сменилось в Пентагоне лихорадочной деятельностью. В операцию “Мангуст” вносились коррективы с учетом новой ситуации. Вел работал и в воскресенье, домой возвращался к полуночи, Ксана кормила ужином и не о чем не спрашивала, понимая, что ни один вопрос он не ответит.
В понедельник вечером президент Кеннеди выступил по телевидению со специальным обращением к нации. Он заявил, что СССР создал на Кубе ракетную базу, объявил о начале морской блокады острова и приведении вооруженных сил в боевую готовность. Фактически началась частичная мобилизация: 250 тысяч солдат, 90 тысяч морских пехотинцев; авиация начала постоянно барражировать пространство США на юге, привлекли авианосцы, крейсеры, катера с глубинными бомбами против советских подводных лодок у берегов Кубы. На следующий день советское правительство заявило, что нанесет “самый мощный ответный удар”.
Скрывать от Ксаны уже было нечего. Согласно новому распорядку дня, он ночевал на работе: принесли раскладную кровать с постельными принадлежностями, сэндвичи и кофе в термосе. Он позвонил жене и сообщил, чтобы не ждала с ужином.
– Что с нами со всеми будет? – только и произнесла она непривычным, ледяно-нутряным голосом.
– Все будет хорошо, – попытался успокоить.
– У вас, военных, стальные нервы. А что остается нам, женщинам с детьми? Куда бежать? Рэчел плачет, ужасно напугана. Скажи, что нам делать? Это ведь и твои дети, помни…
– Ничего не делать, сидеть и ждать. Возьми себя в руки! – слегка прикрикнул на жену.
Утром на его звонок домой никто не ответил. Ксана объявилась к полудню. Взяла отгул, отвезла детей в школу, поехала смотреть, что делается вокруг, и нервной скороговоркой делилась с мужем по телефону. Впервые в жизни увидела настоящую панику. Даже в войну, когда нас в Германию угоняли, такого не было. В магазинах очереди за водой, туалетной бумагой, консервами, сахаром, крупами. Метут все подряд. Люди запасаются бензином, мигом раскупаются канистры. В газетах пишут о радиусе действия ракет, что в случае их применения в Америке будет уничтожено более 80 миллионов. Ты представляешь?! Народ в очередях обсуждает маршруты бегства: кто в Канаду, кто за Кордильеры, а кто и вообще хочет покинуть страну. В “Пост” сообщение: Панамский канал начинает работать только в одну сторону, пропуская суда из Атлантики в Тихий океан. Ужас!..
– Дорогая, поменьше читай газеты. Они и не такое напишут. Политики и дипломаты врут журналистам и верят своей же лжи, читая ее в газетах. Я не могу ничего говорить по телефону, но помни: у страха глаза велики. На самом деле все обойдется. Береги детей и не вздумай паковать чемоданы. Слышишь? Это мой приказ.
Ксана не слышала, захлебываясь, она рассказывала, как утром проезжала по Вашингтону, на 16-й и прилегающих улицах возле церквей неимоверное количество народа, люди молятся, чтобы не было войны.
– Либо человечество покончит с войной, либо война покончит с человечеством, – Вел повторил то, что говорил Гилпатрику. – Так вот, я верю: никто не допустит гибели миллионов, не важно, американцев или русских. Ус-по-кой-ся! – разбил на слоги.
Добавить комментарий