Тьма над Родосом

 1

- Ваши темницы не самое лучшее место для размышлений, но я обещаю подумать над своими словами, франк.

- С твоего позволения, сарацин, меня зовут Гийом,[1] и я не франк, а фламандец.

- Мне нет дела до того, кто ты, а с твоего позволения и с позволения таких, как ты, братьев-рыцарей на моих ногах – оковы, и я не видел солнца уже много дней в этой проклятой темнице.

 В подтверждение своих слов говоривший пошевелил затёкшими членами, и в полумраке тюрьмы орденской башни раздался громкий лязг цепей.

 Его собеседник, ещё молодой человек лет тридцати, поморщился, с трудом скрывая брезгливость, и ещё сильнее закутался в свой гарнаш, плащ с капюшоном, подбитый овчиной, - иные, подбитые бархатом и другими роскошными тканями смиренным братьям госпитальерам носить запрещалось, - а затем проговорил тихо, но твёрдо:

- Прислушался бы ты как следует, сарацин, к моим словам, ведь моё предложение это, может быть, твоя последняя возможность узреть свет Божий. Или ты мне не веришь? Мне, вице-канцлеру Ордена?! Не забывай, магометанин, на твоих руках кровь одного из братьев-рыцарей и орден не отпустит тебя так просто за выкуп. К тому же события, о которых я хотел бы тебе поведать сегодня, приняли столь опасный оборот…

- Опасный для вас, франков? – насмешливо переспросил его тот, кого Гийом назвал «сарацином».

- Опасный для всех, - без колебаний проронил в ответ его собеседник и, стараясь говорить ровным тоном, добавил:

- Но, в первую очередь, для вас, магометан! Родосская чернь совсем потеряла голову от всех этих смертей, а мерзавцы на рынках вдобавок нашёптывают городским пьяницам и бездельникам, будто бы к острову на всех парусах спешит флот османского султана, пока его тайные приспешники режут добрых христиан. Это может закончиться тем, что не сегодня, так завтра разъярённая толпа ворвётся в стены твоего узилища и перережет вам всем глотки! Так что клянусь святой Гертрудой Нивельской[2] у тебя, сарацин, нет другого пути остаться в живых, кроме как помочь мне! Ведь матросы, что шли с тобой по морю, на галере, не зря, видно, трепали языками, будто человек ты не простой, - заговорил фламандец чуть тише, и голос его сделался немного заискивающим.

- А я готов поклясться Аллахом, что могу встретить смерть хоть завтра! - спокойно ответил узник. - И гибель от рук неверных псов непременно откроет перед моей душой врата рая! Так что, если ты думаешь, франк, что я цепляюсь за свою жалкую жизнь, то ты заблуждаешься! А более терять мне нечего… Но мне любопытно, с каких это пор дела у неверных на Родосе пошли столь плачевно, что один из них не нашёл ничего лучше, чем примчаться в тюрьму к какому-то купчишке и просить того о помощи? Расскажи мне, о велеречивый франкский юноша, что у вас там стряслось. Я же готов выслушать тебя, хотя бы из чистого любопытства, - произнёс он насмешливо. - Я ведь и в самом деле не слышал никаких новостей в этих четырёх стенах, - тут голос узника, казалось бы, немного смягчился. - Пока лишь я могу твёрдо обещать тебе одно: если ты и тебе подобные хотят заставить меня купить себе свободу ценой предательства своих единоверцев, то вам, франкским псам, лучше сразу отрубить мне голову! – бросил он надменно, и зубы его заскрипели от ненависти. – Всё же остальное я охотно выслушаю, и, быть может, дам тебе какой-нибудь совет… Только прошу – говори по порядку и начинай с самого начала…

- Нет, - заверил узника Гийом. – Тебе не придётся предавать своих. Напротив, тот, кто найдёт разгадку таинственных смертей на острове, послужит всем жителям острова, - и добрым католикам, и ромейским схизматикам, что молятся в церкви святого Пантелеймона, и магометанским пленникам, и даже проклятым иудеям, которых бы давно стоило бы всех утопить в море!

- Не горячись, юноша, - лениво проронил узник. – Вы, назореи, с амвонов своих храмов разглагольствуете о всепрощении, любви и милосердии, а сами не можете простить народ яхудов за то, что было без малого полторы тысячи лет назад. Наш пророк, да пребудет с ним мир, учил смотреть на эти вещи проще…

- Я здесь не для того, чтобы выслушивать твою ересь, - холодно прервал узника фламандец.

А я вообще не должен был быть здесь, - с напускным спокойствием промолвил узник. – Шёл себе мирно по морю по своим торговым делам, на нашей галере, что рассекала волны под флагом османского султана. И тут прямо на нас идёт ваша галера! Мы, желая избежать боя, идём прочь на всех парусах! Но вы словно, волки – овец, загоняете нас в ловушку к мысу, за которым скрывается другой ваш корабль![3] А дальше в ход идут ваши абордажные клювы, и вот наше судно разграблено, а мы, то есть я и мои спутники, у вас в рабстве! Хотя, между прочим, в 812-м году Хиджры[4] вы, родосские франки, заключили мирный договор с османским повелителем правоверных! Как вы называете своё вероломство? Corso? Corsaro? Но я смирился, ибо на то была воля Аллаха. Вы же много говорите о смирении, но сами боитесь смерти. Вы пахнущие благовониями, погрязшие в роскоши рыцари в сверкающих латах, - вы все боитесь смерти больше, чем мы, мусульмане! Потому вы и проиграли нам под Никополем! И над Измиром[5] ныне реет зелёное знамя пророка! Дошло до меня из дестана Омара-паши[6], что тридцать галер, наполненных множеством закованных в доспехи воинов, направили вы, чтобы вернуть Измир! Но не достался он вам, ибо смерти боитесь вы более, нежели жаждете победы! Разве не страх смерти привёл тебя сюда, юнец? Ты ведь говорил о каких-то убийствах, верно? Ну так расскажи уже толком, а я не без интереса тебя послушаю!

- Будто бы вы, магометане, не топите наши корабли, не бесчестите наших женщин, не режете наших детей, - спокойно парировал Гийом. – Каждый год турки, твои единоверцы, совершают набеги на наш остров. Они вырубают сады и виноградники, режут скот, сжигают дома, похищают в рабство людей, простых крестьян! – продолжил он горячее. – Быть может, в тот самый миг, когда мы с тобой так мило беседуем, кто-то на нашей земле снова скрестил меч с ятаганом! Тем не менее, вернёмся к беседе! Допускаю, купец, что ты не боишься умереть, но ты боишься этой тьмы, боишься остаться никому не нужным и всеми позабытым. Я готов дать тебе возможность принести пользу всем, не лишай же себя этой возможности. Ведь сегодня ты в оковах, я же дышу вольным воздухом, а что будет завтра, то ведомо лишь Господу Богу! Да, - смягчился он, - многие наши братья погрязли в роскоши и стяжательстве. Но в прежние времена Готфрид Бульонский, завоевав Иерусалим, не взял себе ничего, оставшись смиренным стражем Гроба Господня и спокойно взирал на груды злата и драгоценных камней, разбросанных под его ногами.

- Также спокойно ваш Готфрид взирал на убитых мусульман, которые могли бы прожить ещё долгую жизнь, если бы не его армия безумцев, - проронил в ответ узник, уже чувствуя усталость от спора. – Впрочем, раз мы всё равно заговорили о смерти, быть может, лучше вернёмся к убийствам на острове?

2

- Да ты прав, магометанин! – кивнул фламандец. – Нам давно стоило бы перейти к делу… А дело наше началось с рыцарского турнира. Конечно, устав нашего ордена запрещает рыцарские ристалища. Так же, как пиры с обилием тонких вин и вкуснейших яств и соколиную охоту…

- Ну ещё бы! – едва не рассмеялся магометанин. Я давно заметил, что ваши «братья» - не дервиши из накшбандии, носящие власяницу! Впрочем, разве строгим уставом заманишь на ваш скалистый остров удальцов, желающих воевать с нами?

Гийом оставил этот насмешливый вопрос без ответа и, как ни в чём ни бывало, заговорил дальше:

- Турнир сей был устроен по случаю прибытия послов из Венецианской республики, и наши братья рыцари решили, как они говорили тогда, «удивить на славу этих торгашей» …

- Торгашей? – переспросил магометанин. – Мне показалось, или я действительно уловил привкус горечи в твоих словах?

- От тебя ничего нельзя скрыть, сарацин, - криво усмехнулся его собеседник. – Что скрывать? Ведь я – фламандец, - признался он. – А, стало быть, тоже потомок торгашей сукном. Хотя не всякий брат святого Иоанна знает, что мои предки, разбили рыцарей в Битве шпор[7]… Впрочем, это не относится к делу, - вернулся Гийом к своему повествованию. – Как я уже сказал, турнир ожидался славный! Братья рыцари рассчитывали, что по чудесам доблести и отваги он не уступит знаменитой битве тридцати времён Эдварда Плантагенета и Филиппа Валуа[8]. Ты не слышал о подобном, сарацин? Ну да тебе и не понять…

- Продолжай, юноша, - мягко прервал того магометанин. – О доблести франкских воинов мы поговорим позже. А сейчас, как пишут в наших книгах, рассыпай жемчужины своих слов, не отклоняясь от пути в оазис необходимости!

Гийом чуть помедлил, сражённый витиеватостью слов сарацина, а после заговорил вновь:

- Но, казалось, сам дьявол проклял это рыцарское ристалище! Быть может, причина в том, что на нём не смог присутствовать наш Великий магистр. Он направился в церковь Святого Пантелеймона[9] поклониться мощам…

- Погоди, юноша? – прервал Гийома сарацин. – Я правильно тебя понял? Ваш Великий магистр направился в церковь назореев, коих вы именуете «схизматиками»? Что же привело его туда?

Гийом в ответ лишь замолчал.

- Я понимаю, ты не хочешь говорить врагу об этом? – мягко заключил сарацин. – Но, если ты будешь лгать или утаивать некоторые вещи от меня, тогда я не смогу тебе помочь, о гордый франк, и мне лучше уж остаться ждать, пока сюда явится озлобленная чернь. Если ты не хочешь говорить, позволь я скажу правду за тебя, а ты лишь кивнёшь… Я встречался с назореями ромейской веры и знаю, что святой Пантелеймон – это святой-целитель. Вероятно, глава вашего ордена болен, и болен довольно тяжело, раз предпочёл посещение могилы святого зрелищу поединков? Ведь так?

Гийом лишь сдержанно кивнул, а затем не удержался и бросил грубо:

- Но ты ведь никому не проболтаешься, сарацин?

- Ну тут я проболтаюсь разве что крысам! – заметил тот в ответ. – Или своим товарищам по несчастью, которые отдадут свои души Всевышнему, возможно, ещё раньше, чем ваш магистр.

- Пожалуй, ты прав, - заключил Гийом – Ну тогда я скажу тебе, что никто не может найти лекарства от болезни магистра. Она не заразна, это не чума и не проказа, но он постоянно страдает от болей и лихорадки. Лихорадка медленно ведёт его в могилу… Но вернёмся к турниру. Не успели герольды голосами труб объявить о начали состязаний, как со своего места поднялся брат Фульк из Клермона, пилье, ну то есть столп языка Оверни…

 - Столп языка? – прервал рассказчика сарацин. – Что это значит?

- Ну, – немного замялся в ответ Гийом, раздумывая, стоит ли обсуждать с чужаком внутреннее устройство Ордена святого Иоанна Иерусалимского, но, в конце концов, решился и принялся объяснять:

- Надобно сказать, наш Орден делится на семь лангов, либо же языков. Каждый язык включает в себя рыцарей определённого происхождения. Также каждый язык управляется собственным главой, которого мы и называем «пилье», либо же столпом. А каждый пилье занимает определённую должность в структуре управления орденом. Выше всех стоит язык Прованса. Его глава занимает должность Великого Командора и является фактически заместителем Магистра. Глава языка Оверни занимает должность Маршала и отвечает за снабжение наших войск, за их обеспечение наших войск всем необходимым оружием, доспехами, осадными машинами, надзирая за состоянием оружейных мастерских. Глава языка Франции занимает должность Великого Гостинника, отвечая за все больницы и странноприимные дома на острове, глава языка Италии – Великого Адмирала, думаю его значение в управление Орденом тебе ясна, сарацин. Благодаря заботам нашего адмирала ты и находишься в сих гостеприимных стенах.

 - Да, - в тон Гийому благодушно заметил магометанин. – Я всё понимаю… Но ты продолжай…

 - Осталось немного, - заверил того Гийом. – Великий Драпиер из Арагона отвечает за обеспечение братьев едой и одеждой, великий казначей из членов Алеманнского языка бережёт нашу казну, а Великий Туркопольер, британец, командует караульными войсками, а также отрядами лёгкой кавалерии Ордена, в коей состоят потомки принявших христианство сарацин[10].

- А эти предатели, - отмахнулся магометанин. – Я слышал, что мамелюки из земли Миср не брали их в плен…. Впрочем, говорят, будто сотни ваших франков в плену у султана Мисра охотно принимают ислам и становятся рабами повелителя правоверных…

- Но вернёмся к нашему повествованию, - Гийом, словно пропустил замечание иноверца мимо ушей. - Так вот брат Фульк из Клермона, являющийся формально третьим лицом в Ордене, вскочил со своего места и прочёл перед нами целую обличительную проповедь. Он начал с того, что некогда магистр Ордена Филибер де Найяк[11], объединил весь западный христианский мир, убедив всех избрать единого папу на соборе в Пизе! А ныне мы сами погрязли в распрях! Он сказал, что, мол, не для того обеспечивает нас мечами и копьями, чтобы мы ломали их в ребяческих забавах, калеча друг друга. Что в прежние времена рыцари бились с неверными, в не друг с другом на забаву бабам и купчишкам, читали Евангелие, а не трактаты о соколиной охоте[12], проводили ночи в молитвах, а не в объятьях ромейских шлюх, исполнялись духом веры, а не вином, носили на головах куафы[13], а не магометанские тюрбаны!

 Промолвив всё это брат Фульк в гневе удалился, бросив напоследок, что наш Орден напоминает ему двор расточительного Жана Беррийского, либо же развратной королевы Изабо Баварской[14], а не пристанище для рыцарей, воюющих во славу Христа.

- Что ж, - промолвил магометанин. – Будь я назореем, я бы охотно с ним согласился. Не знаю о каких франкских государях и государынях он говорил, но едва ли бы пророк Иса одобрил бы захват в плен мирных купцов и содержание их под стражей, дабы в дальнейшем получить выкуп…

- Несколько отважных рыцарей – Рюдигер из Аллемании, а также молодой Жоффруа, недавно прибывший из Франции и полный мечтаний о всеобщем братстве во имя борьбы за веру, бросились вдогонку за братом Фульком, дабы избежать скандала перед лицом венецианских послов. Но те рыцари, что были постарше, спокойно остались на своих местах…

- Это почему же? – подивился сарацин. – Их не заботила судьба их брата, либо же они настолько были потрясены его мудростью? Мне, впрочем, кажется, ничего особенно нового он не сказал, - добавил он с затаённой насмешкой.

- Понимаю, над чем ты смеёшься, - сказал с горечью Гийом. – Дело, видишь ли в том, что не ты один видишь правоту брата Фулька. Но если для тебя его слова лишь повод позлорадствовать…

 - А что мне ещё остаётся? – в притворном ужасе вскричал сарацин. – Нет, ну разумеется не будь на мне сейчас цепей, я бы обнял и облобызал бы тебя по-братски, юноша, как это принято у вас, у назореев! И тебя, и брата Фулька за его высокую правду! А потом бы вы все только меня и видели! Ну а раз тело моё в кандалах, то, что ж, посижу немного ещё и поёрничаю…

- Так вот, - невозмутимо продолжал фламандец, - многие другие мои братья понимают, что брат Фульк может привести наш Орден к очищению. В том случае, если станет Великим Магистром. Как ты уже догадался, нынешний магистр тяжко болен и грядут новые выборы. Вот брат Фульк и воспользовался турниром, чтобы заявить о себе и о том, что он будет делать, коли возглавит Орден. Все понимали это и многие его поддерживали.

Ясно, - проронил его собеседник. – А что же случилось дальше?

3

- Ну а дальше, - заговорил в ответ Гийом, – а дальше начался турнир. - Рыцари сшиблись. А когда бой между ними закончился, один из рыцарей, англичанин, сэр Каннигем, остался лежать на земле мёртвым!

- Ну и что же! – нетерпеливо прервал его тут сарацин. – Такие вещи иногда случаются на ваших, как вы их называете, ристалищах - даже мне это прекрасно известно…

- Всё так, - подтвердил фламандец. – Благородные рыцари иногда погибают на турнирах. Но Великому Командору смерть Канингема показалась подозрительной – оружие, приготовленное для турнира, не было боевым, день был нежаркий, погода в самый раз. Так вот Великий Командор повелел лекарю осмотреть тело погибшего рыцаря, и лекарь обнаружил, что сэра Канингема убили выстрелом из арбалета…

-Хм, - изумился магометанин, - Вот это уже интересно…

- Тебе интересно? – с оттенком неприязни переспросил Гийом. – Ну так дальше будет ещё интереснее … На следующее утро на стене недалеко от места, где был турнир зеваки прочли стихи:

Тешил бездельников рыцарь и пал, сражённый копьём.

Промолвила смерть ему: «У нас много дел теперь. Пойдём!

- Вот как? – воззрился на Гийома сарацин. – А на каком языке были написаны стихи?

 - На окситанском, - пояснил тот. – На этом наречии говорят в Оверни…

- Овернь? – переспросил магометанин. – Где-то я уже слышал это сегодня. Ах да! Это родной край вашего досточтимого маршала брата Фулька. Разве нет?

- Да, так! – поспешно сказал в ответ фламандец. – Но лучше не перебивай меня, поклонник Магомета, ведь это ещё не конец, а только самое начало…

4

Итак, мы все сочли поначалу эти вирши не более чем дурной шуткой. Но спустя неделю, когда все уже стали забывать, о гибели сэра Каннингема, – Великий Командор повелел молчать о подлинных причинах его гибели, дабы избежать ненужных, как всем тогда казалось, слухов, - спустя неделю на улице была найдена мёртвая женщина, которая была родом из одного из итальянских городов. Она жила, знакомясь с мужчинами за деньги, но не была дешёвой портовой шлюхой, а скорее, вроде куртизанки…

- Её тоже убили выстрелом и арбалета? – быстро спросил магометанин.

- Вовсе нет, - поспешно ответил Гийом. – Она была отравлена, кажется, скоком болиголова. Вероятно, она встретила какого-то мужчину на улице, тот предложил ей выпить вина, и оно оказалось отравленным. А, быть может, убийца заставил её выпить отравленный напиток при помощи угроз, например, приставив к горлу кинжал…

- Вероятно, - машинально согласился с ним сарацин. – Вероятно, всё именно так и было… Но меня занимает другое, а с чего вы решили, будто смерти этой италийской дамы и английского рыцаря связаны между собой?

 - С чего решили? Ну как же, - пояснил фламандец. – Рядом с трупом мы тоже обнаружили двустишие, начертанное на стене:

Не прочь была девка мужика приворожить.

Ступай-ка, милашка, со смертью кружить!

 - Этот сочинитель виршей явно плохой поэт, - едко заметил магометанин. - Надеюсь, мы сумеем объяснить это ему, когда встретимся с ним лицом к лицу. И стихи, разумеется, были написаны по-окситански.

- Разумеется, - подтвердил Гийом. –Так же, как и стихи, найденные подле тела, принадлежавшего третьей жертве.

- Была ещё и третья? – живо задал вопрос сарацин, и в его голосе Гийому почудилась неподдельная тревога.

- К сожалению, была, - откликнулся он. - Спустя ещё несколько дней возле Еврейской стены[15] города был найден мёртвый иудей. Он также был отравлен. На сей раз он отведал пропитанный ядом пирог.

- Вероятно, снова какой-нибудь знатный господин угостил презренного иудея пирогом, и тот не смел отказаться, - подхватил сарацин.

- Да, именно так, - устало проговорил Гийом.

- И рядом с телом неизменно двустишие? - спросил магометанин, давая понять всем своим видом, что уже знает ответ.

- Да, двустишие, - ответил фламандец и процитировал его строки:

Напрасно денежки копил еврей!

С безносой пусть попляшет он скорей!

 Надо же, какой милый рифмоплёт! – улыбнулся сарацин, и от его усмешки фламандцу стало как-то не по себе. – А что, этот еврей действительно был богат?

- Не задумывался об этом, – ответил его собеседник. – Впрочем, после смерти еврея, никто уже не думал о каждой жертве в отдельности. Все стали понимать, что следующим может стать любой… Нашлись, правда, и такие, кто полагал, будто покойный иудей хотел предупредить власти о заговоре единоверцев и убийц следует искать среди них…

- И всё же, - прервал его магометанин. – Нам стоит поразмыслить и над жертвами. Итак, перед нами трое никак не связанных между собой людей: благородный рыцарь, куртизанка и иудей… Что между ними могло быть общего? Они все трое могли стать обладателями некоей тайны? Они вообще могли знать друг друга? Возможно, рыцарь и куртизанка могли взять деньги в долг у еврея?

- Это едва ли, - не согласился Гийом. – Каннингем обладал мрачным и нелюдимым характером. Он вовсе не походил на человека, бравшего в долг у ростовщиков и веселящегося среди продажных девок… Мне кажется, - заговорил тусклым голосом фламандец, - эти люди абсолютно не знали и не могли знать друг друга. Лишь воля выбравшего их убийцы связала их жизни, а точнее, смерти воедино! Пляску смерти – вот что это мне напоминает!

 - Пляска смерти? – бесстрастно переспросил магометанин. – Что это? Сие мне незнакомо…

 5

- Пожалуй, я должен объяснить, - спохватился тут фламандец. – Когда в середине прошлого столетия чёрная смерть опустошила землю Европы, среди простых людей начали шириться слухи, будто сама смерть ступила на пашни селян и мостовые городов, что она ходит по городам и весям и ведёт за собой хоровод из людей всех сословий, всех возрастов, заходит в келью к монахине, в тронный зал к королю, в подвал, набитый золотом к бюргеру, в крестьянскую лачугу и в рыцарский замок, забирает всех с собой и пляшет с ними вместе! Без устали пляшет!

 Тут молодой человек нервно, истерически захохотал.

 - Погоди, мой мальчик! – остановил его сарацин. Не впадай в отчаяние! Скажи, если это сама смерть оставляет корявые вирши подле хладных тел своих жертв, то почему она пишет их по-окситански? Словно брат Фульк из Клермона, Великий Маршал Ордена?

- Ты хочешь сказать, что он и есть убийца? – высказал свою первую мысль фламандец. – А ведь и в самом деле, погибли именно те, кого он ненавидел, – рыцарь, проводивший свои дни в праздных забавах, вместо того, чтобы сражаться с турками, гулящая девка, заставляющая мужчин забывать о сражениях и подвигах во славу Христа и его Церкви, еврей, уже одним своим существованием отравляющий жизнь добрым католикам, дающий им деньги в рост, чтобы потом вернуть своё сторицей.

- Или, скорее, - нарушил сарацин ход мыслей фламандца, - кто-то очень хочет направить наши подозрения в сторону вашего брата Фулька. - И вот ещё что… Ты не задумывался, почему в стишке, оставленном анонимным стихотворцем после гибели англичанина было сказано: «Рыцарь…пал, сражённый копьём», когда-рыцаря-то на самом деле убили арбалетным болтом?

 - Не знаю, - честно признался фламандец - Возможно, рифмоплёт хотел таким образом украсить свои вирши. «Сражённый копьём» - это звучит более торжественно. А разве это вообще имеет значение?

- Думаю, имеет, - заверил того сарацин. – Я поразмыслю над твоим рассказом, франк. Только для начала распорядись, чтобы с меня сняли цепи и принесли мне хороший обед. А тогда уж я и поразмыслю, стоит ли принимать твоё предложение.

- Да, конечно, я распоряжусь обо всём, - немедленно согласился Гийом.

- Но что будет, если я откажусь? - снова будто бы заупрямился его собеседник.

- В таком случае, - ледяным тоном промолвил фламандец. – В таком случае тебя ждёт смерть, магометанин…

 6

Спустя несколько дней ромейки, торговавшие рыбой на рынке Родоса передавали друг дружке последние слухи:

 - Вы слышали, почтенные, новое убийство?

- Где, снова на улице?!

- Да нет же! На этот раз убийца пробрался в городскую темницу. Мне говорила жена стражника, что от яда скончался какой-то поклонник Магомета, купец, захваченный рыцарями на турецкой галере!

- Как бы не обрушился на нас гнев султана!

- Не обрушится, кумушка, не беспокойся! Султану нет дела до такой мелкой сошки! К тому же он, этот глупенький купчишка, не был даже подданным султана! Самое страшное в другом!

- В чём же, моя дорогая?

- На стене узилища вскоре после смерти магометанина появилось двустишие:

 Мечтал сарацин темницу покинуть за выкуп, за злато.

 Под ручкой со смертью без платы покинул он скорби палаты!

 - Какой ужас! Помилуй нас, Господь!

- Это не иначе сам Бог нас карает за то, что мы живём под властью латинян!

- Но почему тогда смерть забирает самих латинян, евреев и магометан?!

- Смерть безжалостна, она забирает всех! А мы, православные, наблюдая за карой, обрушившейся на врагов нашей веры, научаемся страху Божию!

7

В это самое время в цитадели Родоса, которую местные ромеи ещё по старинке называли «акрополем», состоялось неформальное заседание орденского капитула. Братья были одеты в скромные чёрные котты^[16] с белыми крестами, наброшенные поверх камиз. Надевать доспехи и иметь при себе оружие на подобных собраниях им возбранялось. На рыцарях были круглые чёрные шапочки, ноги их были обуты в простые туфли-солье. Ничто в одеяниях братьев не указывало на их высокое положение. Но среди них были главы всех языков ордена, а председательствовал на заседании великий магистр мессир Робер из Руана. Он казался бледным и едва мог вести заседание. Ему на выручку пришёл Великий Командор:

- Господа, все вы знаете, для чего мы собрались, когда по улочкам города Родос разгуливает сама смерть! Но я попросил Гийома, нашего сержанта из Фландрии и вице-канцлера Ордена, провести расследование всех этих загадочных убийств. Сейчас я приглашу его войти, - заговорил, между тем, провансалец. – И да поможет нам Бог, а также святые покровители нашей братии – Убальдеска Пизанская и Уго Генуэзский[17] найти правду!

Перед капитулом ордена предстал фламандец.

 - Ну же, мальчик мой, говори, - подбодрил его Великий Командор. – Начни с убийства сэра Каннигема на турнире.

 Гийом тяжело вздохнул и наконец заговорил:

 - Как вы все знаете, почтенные господа, сэр Каннингем был убит выстрелом из арбалета. Стрелком мог быть тот, кого не было на зрительских трибунах, ибо в таком случае он бы не мог произвести выстрел незамеченным. Стало быть, убийца должен был покинуть турнир, но быть неподалёку. Арбалет – мудрёное оружие. Сарацинский шпион, дама, да и не всякий брат-рыцарь, либо оруженосец, справится с ним! Мне удалось узнать, кто из рыцарей умеет пользоваться данным оружием. Им оказался Жоффруа из Франса. Оный же рыцарь бросился вслед за братом Фульком. Надо полагать, что, отойдя чуть подальше, он поднялся на башню и произвёл выстрел.

 - Но зачем? – в недоумении спросил Великий командор.

- О том у меня есть его показания, им подписанные, - ответил фламандец.

 С этими словами он развернул свиток пергамента и принялся читать:

«Доводилось ли вам слышать о битве при Азенкуре? Тогда в дождливый октябрь Года от Рождества Христова 1415 сошлись в битве рати английского и французского короля. Французская рыцарская конница штурмовала укреплённый лагерь годонов[18]. Завязшие в грязи всадники стали лёгкой добычей для английских стрел. Потерявшие коней французские рыцари предпочли сдаться в плен врагам, рассчитывая, что в дальнейшем те отпустят их на волю, получив богатый выкуп. Но случилось так, что, когда годоны уже праздновали победу, местное мужичьё напало на их лагерь и принялось грабить английский обоз. Король Англии Генрих Пятый решил, что это запасное французское войско, прятавшееся в засаде, вступило в битву. И отдал приказ перебить захваченных в плен французских рыцарей. Для этой цели он отобрал отряд числом двести лучников, и те без всякой жалости кололи пленных мечами, рубили бердышами, забивали их до смерти колотушками со всей жестокостью и бесчеловечностью потроша их, словно гончие, разрывающие зайцев! [19]

Среди распалённых кровью англичан, подобно дикому вепрю, рыскал и сэр Уолтер Каннингем, присоединившейся к убийцам. Он лично умертвил моего отца. О том моей матери поведал оруженосец, спасшейся с поля брани. Много лет я мечтал отомстить этому хищнику. Я услышал, что он отправился замаливать грехи в Святую Землю, а по дороге задержался на Родосе и примкнул к Ордену Святого Иоанна.

Движимый не столько ревностью в защите католической веры, сколько жаждой мести, в том грешен, каюсь, при помощи своего дядюшки я тоже вступил в Орден и прибыл на Родос. И с тех пор я только и поджидал случая расправится с убийцей моего родителя. Удобный случай выпал на турнире по случаю приезда игостранных послов. В качестве орудия мести я решил выбрать арбалет, ибо это оружие изысканное, не чета луку наёмных мужланов-годонов. И в стрельбе из арбалета благородные французы всегда превосходили низких британцев!

Да, я убил Каннингема не по законам чести, но и он зарезал моего отца безоружным, растерзал его, словно дикий зверь! С каких пор блистательные рыцари должны отвечать своей жизнью и кровью за выходки невежественного мужичья?! Господь покарал короля Генриха[20] за резню под Азенкуром, забрав его жизнь во цвете лет! Также и я покарал Каннингема, и воистину сам Бог направлял мою руку! К прочим же смертям на острове я непричастен и могу подтвердить сие даже под пыткой…

8

- Ну хвала Господу хоть так! – в притворном благочестии воздел руки к небу Фульк из Клермона. – Хотя то, что мы услышали – рассказ о самом ужасном деле со времён преступления брата Бертрана де Ганьяка![21]

- Действительно, хвала Господу, - веско промолвил магистр Робер. – Думаю, нам не стоит придавать эти показания огласке. – Я слышал, господа, кипрский король готовит новый поход на Александрию, - заговорил он, казалось бы, о постороннем. – Думаю, будет справедливо, ежели молодой и горячий рыцарь Жоффруа из Франса примет участие в этом походе в качестве члена нашего ордена и будет сражаться с сарацинами в первых рядах во славу Иисуса Христа и всей святой Церкви. Пав в бою с врагами Христовыми, либо же вернувшись со славой, он так или иначе искупит свой грех. Открыто же судить брата за убийство другого брата из мести… Думаю, такая мера весьма плохо скажется на репутации нашего Ордена.

 Члены капитула встретили слова магистра молчанием. Когда наступившая тишина затянулась, Робер из Руана заговорил вновь:

- Но нам, братья, осталось выяснить, а кто же убил италийскую даму и иудея?

- Вы, монсеньор, забыли ещё добавить, а кто убил магометанина в нашей темнице? - насмешливо бросил Фульк из Клермона.

- А разве этот вопрос не требует ответа? – удивлённо воззрился магистр на Маршала Ордена. - То были люди, и они погибли при весьма странных обстоятельствах. Если на воле гуляет убийца, одержимый бесами и возомнивший себя самою смертью, то, кто знает, кого он выберет следующей жертвой? Вот почему наш долг остановить его, расследовав причины этих двух смертей.

- А я не думаю, будто смерти этих двух людей связаны, - заявил брат Фульк. – Просто некий шутник оставил после их смерти насмешливые стишки рядом с их трупами. Такой же шутник сложил вирши о смерти сэра Каннингема. Насколько я понимаю, Жоффруа их не писал. А всё прочее домыслы болтушек на рынке – ромеек, схизматичек. Храбрым рыцарям, служащим во славу Господню, не стоит верить бабьим сплетням!

- Позвольте я перебью вас, почтенный брат маршал, - вмешался тут Гийом. – Эти два убийства связывает их способ – яд, который древние греки именовали цикутой…

- Вот как! –зло ощерился брат Фульк. – Весьма любезно с твоей стороны перебивать старших, щенок, но я, все же отвечу тебе – скажу всё, что я думаю! Так вот, ежели еврей, сарацин и девка погибли - туда им и дорога! Я не собираюсь копаться в этой грязи и никому из вас не советую! Эти люди воплощают собой губящие нас напасти! Я полагаю, евреев и продажных девок давно следует вышвырнуть вон с нашего острова, а магометан при захвате их кораблей не следует держать в плену ради выкупа! По моему смиренному мнению, лучше их отправлять на дно, и пусть там они щедро одаривают своим золотом рыб и морских гадов!

- Видит Бог, Фульк, если ты станешь Великим магистром, ты обратишь весь Родос в монастырь! – заметил неприязненно Великий командор. – Клянусь Пресвятой Девой, тебе лучше было сделаться доминиканцем, а не нашим братом- рыцарем! Да, из тебя бы получился отличный клирик, ты был бы лучшим приором Церкви Святого Иоанна в Колахии![22]

- Если бы ты произнёс эти слова публично, я бы вызвал тебя на бой! - злобно ответил Фульк из Клермона. – Во всяком случае к смерти вашего драгоценного магометанина я не имею никакого отношения. Когда он умирал в тюрьме, я инспектировал новую оружейную мастерскую! Я думаю о том, чтобы наши руки крепко держали в руках мечи и копья, когда нужно будет снова отразить натиск сарацин, в отличие от некоторых из вас, тех, что давно погрязли в мелочных распрях!

- Всё так, - произнёс вдруг магистр Робер, словно ни к кому не обращаясь, - но стишки, оставленные возле тел жертв, были написаны по-окситански – на родном наречии вашей земли Оверни…

- Послушайте, монсеньор! – подскочил от неожиданности Великий маршал. – Послушайте, вы что тоже верите, будто я убийца?! Да, полноте! Будь я в самом деле убийцей, разве стал бы я оставлять столь явную улику против себя самого!

- Ты оставил против себя эту улику, ибо твою руку вёл сам дьявол, когда она писала буквы этих богохульных виршей! – вскричал великий магистр, уже более не сдерживая свой гнев.

- Кстати, монсеньор Робер а откуда вы знаете, что стихи были написаны именно по-окситански? – спросил неожиданно Гийом.

9

- Откуда знаю? – переспросил тот. – Да все говорят... Может быть перейдём к чему-нибудь более серьёзному? – недовольно взглянул он на фламандца.

- Действительно, - подхватил Гийом. - То, что я сейчас скажу серьёзнее никуда. Как по мне, вы, мессир Робер, знали, что стихи были написаны по-окситански только потому, что сами и написали их!

- Вы сошли с ума! – вскричал магистр. – Не могли бы вы избавить меня от этого юнца, - обратился он к Великому Командору сдержаннее.

- У меня есть свидетель, - неумолимо продолжал Гийом, - который видел, как ваш слуга, точнее, ваш раб-магометанин, когда началось наше совещание положил яд, а именно: цикуту в переметную сумму, что висела на седле лошади брата Фулька. Моему свидетелю не составило труда проследить за ним. Он уговорил вашего раба покаяться… Вы же планировали арестовать достопочтенного брата после окончания нашего совещания и обыскать. Вот он – мой свидетель.

 Когда Гийом закончил говорить, в комнату вошёл его давешний собеседник-магометанин.

-Правда, чтобы он мог исчезнуть из тюрьмы, нам пришлось разыграть его смерть, - добавил фламандец.

 - Что за вздор! - заговорил магистр Робер – Сарацин не может свидетельствовать в суде против добрых католиков!

- А мы и не собираемся вас судить, монсеньор! – сказал Великий Командор. – Мы и так все знаем, что дни ваши сочтены, и вы сами это знаете!

- Да, - продолжил Гийом, - вы поняли, что не можете допустить, чтобы вашим преемником стал брат Фульк из Клермона. И поэтому вы решили убить парочку людей как раз из тех, кого он так презирал, а потом подбросить ему яд! Убийство рыцаря на турнире пошло вам на пользу - в нём вы также хотели обвинить брата Фулька. Но вы не знали точно, как погиб Каннингем, потому что вас не было в тот день на турнире. Поэтому и написали в стихах «пал рыцарь, сражённый копьём!» Ваша болезнь приучила всех видеть в вас человека немощного. Но у вас было достаточно сил, чтобы подарить еврейскому торговцу отравленный пирог, он с радостью принял награду от богатого господина, и угостить итальянскую куртизанку бокалом вина!

- Вы все считаете меня чудовищем? – проронил в ответ Робер из Руана. – Но подлинное чудовище – это он, - указал магистр на брата Фулька. - Он превратил бы Родос в монастырь, запретил бы рыцарям пить вино и охотиться. А кто бы в таком случае захотел бы к нам присоединиться? У нас и так не хватает людей, чтобы сдерживать османов и мамлюков! Я не мог этого допустить! Правда?! Кого она интересует?! Разве по справедливости судили Жиля де Ре или господина Бетизака, канцлера герцога Жана Беррийского[23]?

- Дело не в этом, - горько покачал головой фламандец. – Вернее, не только в этом. Вы привыкли вершить судьбы людей, видно, вам даже нравилось убивать! Понимая, что ваша жизнь окончена, вы захотели забрать с собой ещё как можно больше людей, вы решили, умирая, стать смертью! – выкрикнул он.

 - Верно, моя жизнь близится к концу, - покачал головой Робер из Руана, – и затем добавил.

- Больших высот достиг Святого Иоанна кавалер. И всё ж всевластья смерти он пример!

 Затем он помолчал и добавил устало:

- Наше собрание окончено, почтенные господа, и я более вас не задерживаю! Я, пожалуй, действительно устал сегодня, и мне следует удалиться в свои покои.

 Великий магистр поднялся и покинул комнату, и никто из присутствующих не воспрепятствовал ему.

- Клянусь Богом, - недобро захохотал Фульк из Клермона. – Да чтобы такой благородный рыцарь, как я, был обязан своим спасением магометанину и сыну фламандского суконщика! Да никогда! Взять их обоих! И пусть тайна, услышанная нами в этой комнате, погибнет вместе с ними!

10

 - Говорят, старый Робер из Руана скончался вчера ночью. Неужели Фулька изберут магистром Ордена?

- А как бы ты хотел, сарацин?

- Теперь, когда меня продали трапезундским грекам и увозят с этого проклятого острова, мне уже всё равно!

Гийом и магометанин стояли на пристани – руки у сарацина были связаны, он ожидал своего корабля.

- Меня отправляют во Фландрию, в тамошнее приорство ордена, - ответил он. – Неизвестно, сколько я там пробуду и разрешат ли мне вернуться, но в наши тусклые дни я буду вспоминать тебя, сарацин! У тебя такое чудное имя! Напомни мне его, пожалуйста, ещё раз?

- Рахматулло, - спокойно ответил тот. – Что означает милость Аллаха. А ты сдержал своё слово, мой маленький франк, и я снова увидел солнце. Жаль только, я всё равно не могу обнять тебя, ибо мои руки по-прежнему связаны!