Seagull Press, издательство журнала «Чайка», готовит к печати новую книгу нашего постоянного и многолетнего автора Людмилы Кафановой «Любовь и мистика. Тридцать пять лет, которых не было». Мы публикуем отрывок из этой книги. Книга будет издана осенью этого года. Следите за нашей рекламой.
Замуж?.. Да ни за что! Зачем? Ну, зачем ты, мама, все время заводишь этот разговор? Я же была замужем. Одиннадцать лет. («Ни слова, о друг мой, ни вздоха, мы будем с тобой молчаливы». Это в благодарность за сына). А ты заталкиваешь меня снова под венец!.. Мама грустно глядела на меня, печалясь моей врожденной глупости и, в который уже раз, повторяла, что время летит, что впереди долгие одинокие годы, тоска и сожаления об упущенных возможностях. Я же в ответ выводила дурным голосом: «Свобода нам всего дороже». На том и примирялись, не приходя к соглашению.
Я действительно не хотела замуж. У меня и так все было, лучше не надо. Дом, семья (правда, поредевшая с уходом из жизни моего замечательного папы. Но все-таки...) Рядом всегда была мама и набирал года, принося мне только удивление и радость, свет глаз моих Алеша. Я была корреспондентом «Огонька», разъезжала по стране, куда хотела. Мои статьи и репортажи о чем угодно - о театре, о кино, музыке, актерах, музыкантах, ученых и неучах, а также о советской милиции печатались чуть ли ни во всех московских газетах, кроме «Правды», и журналах, включая «Новый мир». Кабинет драматических театров Всероссийского Театрального Общества (ВТО) снаряжал меня в командировки по театральной провинции. Жизнь, еще недавно казавшаяся беспросветно печальной, теперь предлагала на выбор сто цветов. Как критику (по профессии, окончила ГИТИС, и после одиннадцати лет полного отсутствия всякого моего присутствия вошла как нож в масло в театральный и околотеатральный круг Москвы и Ленинграда) мне были доступны все премьеры, любые концерты, выставки, вечера. По четвергам в здании Комитета по делам кинематографии крутили для прессы новые советские фильмы, а вечерами в Домах: Актера, Литераторов, Журналистов, Архитекторов гоняли заграничные новинки. Смотри - не хочу! Мой роман с московским режиссером длился уже три года и все еще волновал нас обоих, притягивая друг к другу. Поклонники, многолетние обожатели, друзья, приятели крутились вокруг в количестве, превышающем требования. Так зачем же, люди добрые, отказываться от этих радостей? Где гарантия, что новый муж будет лучше предыдущего? Я не верила (даже не представляла себе), что скоро (ох, как скоро!) молодость моя отлетит к другим. Чужой опыт не учил ничему. Со снисходительной чуть ироничной улыбкой (в свой адрес) с явным удовольствием декламировала я пушкинские строки: «Ужель и впрямь, и в самом деле / Без элегических затей / Весна моих промчалась дней, / Что я шутя твердил доселе. / И ей ужель возврата нет? / Ужель мне скоро тридцать лет?», забывая, что «тридцать» уже позади. И клубился сладостный самообман, уводя от реальности, забивая мозги уверенностью, что мои-то молодые годы будут длиться еще очень долго...
И вдруг жизнь моя, словно огромное хрустальное блюдо под ударом кулака, разлетелась на мелкие осколки. 20 ноября 1968 года умерла моя мама. Умерла внезапно, как и папа семь лет назад... Жизнь разломилась пополам. В первой половине осталось счастливое радостное детство в родительском доме, которое длилось до моих сорока лет. Другая половина еле проглядывалась где-то вдалеке, в тусклом свете, обретая очертания айсберга, про который ничего неизвестно, и все непонятно. Необъятная ледяная глыба устрашающе надвигалась на меня, накатывая волны парализующего страха. Я ощущала себя круглой сиротой...
Внешне, вроде бы, ничего не менялось, вроде бы, все оставалось по-прежнему. Те же друзья, новые знакомые, поездки, работа... Только где-то вблизи сердца зияла никому невидимая, но мною ощутимая, черная дыра. Она часто больно ныла, а время протекало сквозь меня как речная вода сквозь растопыренные пальцы...
Так дожила я до 30 августа 1969 года.
Тот август, как желтое пламя,
Пробившееся сквозь дым,
Тот август поднялся над нами,
Как огненный серафим
А.Ахматова
В этот день, как часто бывало, я приехала в ВТО, чтобы заниматься в Библиографическом кабинете. Было около четырех часов. Я взяла нужную мне папку, и в этот самый момент тяжелый железный обруч надвинулся на лоб и сжал мою голову. У меня до этого никогда не болела голова. А тут - в глазах потемнело, к горлу подкатил клубок. Какие занятия? Рядом с ВТО на Тверском бульваре жила подруга Ляля Владыкина. Я позвонила ей: «Умираю. Свари мне чашку кофе. Иду к тебе».
Спустившись на первый этаж, очутилась у ресторана Дома Актера. В дверях маячила могучая фигура бессменного вышибалы Володи. Ресторан только открыли после перерыва. Заглянув во внутрь, я увидела у окна веселую компанию во главе с приятелем Костей Березиным. Он тоже увидел меня и закричал: «Луша, (так меня звали тогда друзья), иди сюда, садись с нами». Я подошла. Не разглядев, кто еще был за столом, я попросила: «Возьми мне кофе. Голова раскалывается». «И рюмку коньяку! - добавил Костя. - Посиди с нами», - попросил он. «Не могу. Меня ждет Владыкина», - пролепетала я. Голова не проходила. Костя заказал вторую чашку и вторую рюмку, потом еще чашку. Не помогало. Я тянула кофе и уныло канючила: «Мне надо уходить». Но с места не двигалась. Сидела на стуле как приклеенная, почти не шевелясь. Ресторан быстро заполнялся публикой. Какие-то люди подходили к нашему столу, здоровались, заговаривали. Но я не отвечала, даже не видела их лиц, плававших в мареве у меня перед глазами. Наступил вечер.
Вдруг (ах, какое волшебное слово!) у нашего стола вырос высокий мужчина с седыми мягко вьющимися волосами, молодым, удивительно красивым лицом, на котором смеялись синие глаза. «Ремка! - завопил Костя. - Откуда ты?» Все вскочили и стали целовать и обнимать этого Ремку. Я уставилась на него, и в этот момент почувствовала, что голова больше не болит. Она стала легкой, свежей, живой. «Кто это?» - спросила я Костю. «Рем Байер, - зашептал он. - Потрясающий актер. Сейчас стал режиссером. Я тебе потом все расскажу». А Ремка уже сам рассказывал, что прилетел из Молдавии, где его выгнали из театра. Поставил старую-престарую мелодраму Якова Гордина «За океаном», про евреев, в начале века укативших в Америку. Чиновники просто осатанели. Вызвали голубчика на совещание к министру культуры республики. Тот истерически орал, поливая Ремку обещаниями стереть в порошок. «Я встал и спросил министра: «Кто вы такой?» Министр оторопел, лизоблюды боялись дышать. А я, выждав паузу, продолжал: «Вот, например, я - Заслуженный артист, сыграл больше ста ролей, поставил тридцать восемь спектаклей. Что же вы со мной разговариваете, как с малолеткой? Вы сами-то сыграли хоть одну роль, поставили хоть один спектакль?» Делу своему не помог - поперли вон». Все хохотали, хотя, на мой взгляд, ситуация была скорее драматической, нежели смешной. «Вот прибыл в Москву проситься в другой театр. Предложили Рязань, - говорил Ремка. - А сейчас проходил мимо ресторана, вижу штора на окне чуть приоткрыта. Дай, думаю, загляну, может, кого из знакомых увижу. Смотрю - Костя! И вот он - я! Корми меня. Денег нет, на последний рубль купил билет в кино. Так что еще дашь мне пятерку на мелкие расходы». Он ел, рассказывая какие-то истории. Все смеялись и просили еще историй. Ремка встал и начал прощаться. Неожиданно Костя сказал: «Рем, пригласи Лушу в кино». Рем удивленно пожал плечами - по-моему, до этого момента он меня вообще не видел (что потом категорически отрицал). «Хорошо. Но у меня только один билет». «А я тебе говорю: пригласи Лушу в кино», - с неприсущей ему настойчивостью повторил Костя. «Ну, ладно. Луша, пойдемте». Я догадывалась, что Рема не впечатлила, но меня это не обидело. Я все равно не собиралась с ним никуда, я собиралась к Ляле. Мы вышли на улицу. «Всего лучшего, - сказала я, протягивая руку. - Желаю вам получить приличный театр». Рем взял мою руку. «Послушайте, уже поздно. Ваша подруга перестала вас ждать. Пойдемте лучше со мной в кино», - проговорил он с завораживающими интонациями, с такой тоской, словно это было для него чрезвычайно важно. «Чего удивляться? - усмехнулась я про себя. - Актер...». Но почему-то передумала и пошла с этим актером в кино.
У входа с рук купили мне билет. Нашла две копейки и, заскочив в автоматную будку, позвонила сыну. «Лешик, не волнуйся. Я иду в кино на последний сеанс. Приду поздно. Ты ложись спать». «С кем ты идешь в кино?» - спросил Алеша. (Со смертью мамы он опекал меня, будто я была его дочерью). «С режиссером Ремом Байером. Ты его не знаешь». «Ты уверена, что он тебя проводит?» «Надеюсь. Да, позвони Ляле и скажи, что я не приду» (Как потом мне рассказала моя подруга, между нею и Алешей произошел такой диалог: «Вы знаете Рема Байера?» - спросил Алеша. «Да, - ответила она. - А почему ты спрашиваешь?» «Мама пошла с ним в кино. Вы думаете, это безопасно?» «Не беспокойся. Все будет в порядке»). Ляля, как и я сама, не могла догадаться, что с этого вечера порядок моей жизни будет разрушен до основания и навсегда.
В зале нашли два места во втором ряду. Я оказалась от Рема по левую сторону. Едва погасили свет, он взял меня за колено. Мне стало смешно - на этом уровне за мной еще никто не ухаживал. Я приподняла юбку: «Валяйте. Так вам будет удобнее». Рем отдернул руку, смутился, засмеялся, но больше не делал поползновений ко мне притронуться.
После кино (это были забавные мультики) Рем пошел меня провожать. Я жила у Покровских ворот. Мы шли бульварами, говорили о чем-то незначительном. Мне, во всяком случае, ничего не запомнилось. Кроме, пожалуй, одного: Рем стал рассказывать, что его старшая дочь Маша, которой 20 лет, недавно вышла замуж, и в связи с этим высказался на тему о любви в сегодняшнем мире. Он верил в любовь!!! Верную, преданную, безоглядную. На всю жизнь. Он говорил страстно, убежденно. Мне показалось, что звучал этот панегирик любви до гроба весьма наивно в устах взрослого, умудренного опытом мужчины, но нельзя было отказать ему в чистоте порыва и приверженности старомодным ценностям, что как ни крути, а приятно.
Когда остановились у моего парадного, Рем попросил: «Пригласите меня на чашку чая». Не совру, если признаюсь, что мне этого очень не хотелось. Поздно, пора спать, завтра рано вставать, садиться за машинку. А он продолжал: «Видите ли, я остановился у знакомых. Неудобно их беспокоить, а мне так хочется чаю». Я устыдилась своей душевной меркантильности, и мы поднялись ко мне.
Чаевничали и говорили каждый о себе. Рем сообщил, что женат второй раз. Семья живет в Белгороде, где жена - актриса в городском театре. Есть дочка восьми лет. Дальше пошла речь о родителях: мама - зубной врач, а отец - бывший подданный Австро-Венгерской Империи, жил в Будапеште, воевал с Россией в Первую мировую войну. Попал в плен. После Октября 17-го, разагитированный, вступил в большевистскую партию и остался строить коммунизм. Рем вырос в Ташкенте, возле Госпитального базара, на улице Кафанова (???). Там и сейчас живут его мама, бабушка, сестра и племянница. Улица Кафанова... Людмила Кафанова... Право же, смешно!.. «А что вы сейчас делаете?» - поинтересовался Рем. «Работаю над книгой «Сергей Мартинсон с двух точек зрения». Заодно езжу в командировки, пишу очерки, репортажи для «Огонька», журнала «Театр» и для прочих печатных органов». «Как же вы интересно живете! Сколько у вас знакомых, друзей, встреч...» - откликнулся Рем. И тут я - женщина, несклонная распахивать душу, впускать кого-либо в свой интимный мир, сказала этому чужому мне человеку, которого видела в первый и, скорее всего, в последний раз: «Со стороны, и вправду, моя жизнь выглядит счастливой и увлекательной. Но на самом деле... Народу вокруг навалом, а я после смерти мамы совсем одна. Все крутятся вокруг... но никого нет рядом. Кроме сына, у меня не осталось ничего, за что бы мне зацепиться...». Рем сидел напротив и очень серьезно разглядывал меня. Вскоре он распрощался и ушел в ночь...
Утром - звонок. Рем. «Я хочу вас увидеть сегодня вечером». «Это невозможно. Вечером встречаюсь с Женей Симоновым. (Евгений Рубенович Симонов был Главным режиссером Малого театра. Он пригласил меня в свой кабинет: «Может интервью сварганим по случаю открытия сезона, а?») «Когда вы освободитесь от него?» «Часов в девять». «Я буду ждать вас на служебном подъезде Малого театра. Вы не возражаете?» Возражать было как-то неловко, но я подумала: «Зачем мне все это надо? Режиссер провинциального театра, жена, ребенок...». Мне захотелось, чтобы Рем по какой-нибудь причине не пришел. Но он пришел и ждал. А увидев меня, сказал чуть смущаясь: «Я одолжил у знакомых денег. Пойдемте, посидим в ресторане». Отказать я не смогла.
Позади Малого театра, на Неглинной, был ресторан «Арарат». Мы решили, что пойдем туда. Но в Москве - одно дело решить, другое дело (если это не ресторан в каком-нибудь из «Домов») - попасть. У входа стояла небольшая толпа ожидавших счастливого шанса оказаться внутри. Я взглянула на Рема. В своем сером костюме, в заграничной рубашке «апаш» он выглядел очень элегантно и как-то «не по-здешнему». Постучав в запертую дверь, я показала швейцару красную книжечку - мое огоньковское удостоверение и попросила передать эту книжечку метрдотелю. Швейцар удалился и через минуты две возвратился с метром, державшим в руках мое удостоверение. «Заходите, - сказал он. - Чем могу служить?» «Я сопровождаю по городу венгерского журналиста, - я показала на очень заинтересовавшегося происходящим Рема. - Он пожелал поужинать в вашем ресторане». Маленький толстый армянин с зачесом «заем» на лысеющей голове выпустил заряд приветливости: «Да, да, конечно, мадам, господин венгерский журналист, сейчас все устроим».
Нас усадили у окна, завалили стол благоухающими армянскими закусками, украсили бутылкой армянского сухого вина, и пиршество покатилось. Я редко пускала в ход свое удостоверение, но тут надо было выбирать: уйти не солоно похлебавши или пуститься в бессовестную авантюру. Рем с ходу подхватил игру и смешно изображал иностранца, попавшего с дамой в армянский ресторан. Я увидела его руки - большие, холеные, красивые, с длинными ловкими пальцами. «Руки, вы словно две большие птицы», - напела я. Рем улыбнулся: «Вы тоже... Андрей Александрович Гончаров говорил мне: «Зачем вам режиссура? Вы - артист. Вам и играть-то ничего не надо. Просто выйдете, сядете, покажите руки. Все. Зал ваш». «Вы знакомы с Гончаровым?», - спросила я. «Я был в его лаборатории, когда пять лет назад занимался на Высших режиссерских курсах. Но он не желал видеть во мне режиссера. Приглашал актером в свой театр, тогда это был театр на Малой Бронной, хотел ввести меня на главную роль в спектакль «Вид с моста» (по пьесе Артура Миллера)... А я, если честно, струсил. Вводиться в готовый спектакль на главную роль с трех-четырех репетиций? Не мог решиться и отказался. Остался в лаборатории. Так что перед вами - ученик Гончарова».
Интересное кино... Герой моего трехлетнего романа тоже ученик Гончарова. А для меня Андрей Александрович (Андрюша) Гончаров, Главный режиссер театра имени Маяковского - близкий друг еще с моих студенческих лет.
Он окончил ГИТИС и защитил диплом в июне 1941, за несколько дней до войны. В первые же дни ушел добровольцем на фронт. Был тяжело ранен. Выжил только благодаря заботам влюбленной в него студентки ГИТИСа Наташи Израилевич. Когда она поняла, что Андрей любит другую, ушла на фронт санитаркой, вышла замуж за человека по фамилии Кучиевский и погибла геройской смертью. В память о ней московский переулок, Скарятинский, в котором она жила, переименовали в улицу Наташи Кучиевской. Андрей жил с мамой - Людмилой Рудольфовной, в Брюссовском переулке, по которому я вышагивала дважды в день - в ГИТИС и обратно. Он был уже известным режиссером, преподавал актерское мастерство и режиссуру. Часто по утрам мы сталкивались в Брюссовском. Андрей хватал меня под руку, и мы бежали вместе в институт. Болтали, хохотали... Из этих пробежек и родилась наша дружба. Когда от Гончарова ушла жена - актриса Вера Жуковская, он несмотря на свою сверхъестественную занятость старался чаще видеться со мной. Он был влюблен, я польщена. Людмила Рудольфовна на дух не переносила Веру. Ей казалась, что я могла бы послужить удачной заменой. Но при чем тут благие мечтания мамы, когда ее обожаемый сын всю жизнь любил только Жуковскую, а я и вовсе не собиралась стать чьей-либо женой? Потом Вера вернулась, но дружба наша с Андреем от этого не пострадала. Жуковская - злая ревнивая, отгонявшая от Андрея всех женщин, ко мне была весьма расположена, приветлива и мила, в меру своих возможностей, и очень хотела дружить...
Но почему я не встречала Рема Байера у Гончарова в театре на Малой Бронной, где я, по ряду обстоятельств, в том числе и потому, что писала большую статью о замечательной актрисе этого театра Лидии Сухаревской, бывала часто?..
Мы пили вино, ели какую-то замечательную экзотику. Восточные напевы кружили голову и лишали остатков воли. Двигаться не хотелось, куда-то идти - тем более. Но в отличие от рая, ресторан не мог обеспечить нам вечное блаженство. Настал час, и мы, поблагодарив метра и официанта, вышли в прохладу московских улиц, пустынных в ночное время.
К моему дому снова шли пешком. На Чистых прудах Рем вдруг начал танцевать. Это была завораживающая импровизация! Изящество, артистизм, оригинальная пластика, ирония, юмор, смех... Я была в восторге и требовала анкора. «Непременно, - сказал танцор. - Надеюсь, что ради этого танчика вы согласитесь увидеть меня еще раз». А на этот раз я уже сама пригласила Рема на чай.
В квартире никого не было. Алеша на два дня отправился на дачу к приятелю. Соседи - тошнотворные домоседы, умотались в деревню к заболевшему родственнику. Мы оказались одни, что означает «вдвоем». Рем никуда не ушел. А все, что произошло, оказалось сказкой, наваждением, помрачением рассудка, который отказывался принимать жизненную реальность.
Утром я вскочила, поскребла по сусекам, подала завтрак. Не помню, что ели, что пили. Рем сел за пианино и, взяв несколько аккордов, запел. Песни были распрекрасные, блатные. «Течет реченька по песочку и под берег моет. Молодой жульман, молодой жульман начальничка молит...», «Таганка, все ночи полные огня...» «Говорила сыну мать не водись с ворами, в ссылку каторгу сошлют, скуют кандалами». А еще старинную каторжную песню: «Скажи нам, скажи нам, товарищ, за что ты попал в рудники? Попал в рудники я за дело - отца я и сына убил». Я вопила: «бис!» Мой гость демонстрировал щедрость, исполняя свой блатной репертуар второй, третий, пятый раз... Мы опять что-то ели, что-то пили, проваливались в иное измерение...
На второе утро я открыла глаза, но Рема не увидела. Вставать, смотреть, куда он подевался, было лень. Через несколько минут он объявился, войдя в комнату с большим жостовским подносом, на котором дымился омлет, благоухал кофе и манили кусочки поджаренного хлеба. О-го-го! Я тут же выдала: «Молодожены просыпаются утром, муж подает жене приготовленный им завтрак. «Ты довольна?» - спрашивает он. «О, да, милый». «Ну, так вот, дорогая, чтобы мне так подавать каждое утро». «Мне тоже...» - пошутила я. Рем не засмеялся: «Так и будет». (Он не обманул меня. Тридцать пять лет и четыре месяца, включая утро, 29 декабря 2004 года, когда мы поехали в госпиталь, откуда он не вернулся, Рем готовил и подавал мне завтрак).
Снова потекли беседы. Рем назвал имя своей первой жены: Нина Малисова. Я ахнула: «Ты был ее мужем?» «Ты ее знаешь? Откуда?» - Рем смотрел на меня как ударенный электрической искрой. А я вспомнила свое военное детство...
Мы с мамой эвакуированы в Ташкент. У мамы была редкая по тем временам и востребованная профессия - врач-косметолог, - она была своего рода московской знаменитостью. Клиентура у нее была колоссальная, многих своих пациенток она принимала дома, где был оборудован кабинет. Я знала их всех, обожала торчать в мамином кабинете, слушать все, что там говорилось и даже влезать со своими комментариями. В Ташкенте мама не захотела работать по специальности. Папа, его брат, два моих двоюродных брата воевали на фронте. В этой ситуации она не могла заниматься чужими лицами, вступать в разговоры, выслушивать чужие секреты. Она устроилась на службу в Союз художников, и это ее вполне удовлетворяло. Однако московские пациентки, оказавшиеся в Ташкенте, находили ее и осаждали в нашей крошечной комнатушке в доме № 7 по Ульяновской улице.
Однажды пришла многолетняя мамина пациентка и привела свою племянницу, девушку лет восемнадцати-двадцати по имени Нина. Лицо ее было покрыто уродливыми шрамами - она умудрилась ошпариться кипящим молоком. Как говорят в таких жутких случаях, хорошо, что хоть глаза целы. «Не могли бы вы ей помочь?» - спросила пациентка. «На сто процентов - нет. Но в результате лечения лицо станет глаже, шрамы не будут заметны. Только лечение будет долгим и надо приходить ко мне часто и регулярно». Так, на довольно долгое время Нина стала посетительницей нашей комнаты. Иногда она приходила, а мама задерживалась, и она ждала, ведя разговоры со мной, 12-летней девочкой. Я узнала, что Нина, фамилия ее была Малисова, мечтала стать актрисой и непременно сыграть Ларису в «Бесприданнице». Она часто повторяла, очевидно находя это очень остроумным: «Если Нина Алисова (актриса, исполнившая роль Ларисы в знаменитом фильме Якова Протaзанова) сыграла эту роль, то почему не может Нина Малисова?» Мне было смешно это слышать. Тоненькая, трогательно юная красавица Алисова и простоватая, круглолицая, скорее даже непривлекательная и грузноватая Малисова! Какое могло быть сравнение? Я поделилась с мамой, но она философски заметила: «На свете все может случиться. Чем черт не шутит». (Мама оказалась права. Малисова сыграла Ларису в возрасте за тридцать. Но я об этом узнала много позже, уже от Рема). Как-то Нина принесла несколько фотографий артиста Ташкентского театра драмы Извекова. Он выглядел дьявольски красивым. Мне очень понравился, а Нина, по секрету, поведала, что была его любовницей. Вот это да! Словом, Малисову я запомнила. Годы спустя, увидела у мамы в кабинете ее тетю. «Как сложилась судьба вашей племянницы? - задала я вопрос. - Стала она актрисой?» «Да, успешно работает в театре. Вышла замуж за прекрасного парня». Так вот, когда я впервые услышала о Реме! Он не был назван по имени. А хоть бы был, я его все равно не знала...
В этот второй день Рем несколько раз сказал: «Я люблю тебя». Я воспринимала это с присущей мне насмешливостью… Ну, что еще может сказать мужчина женщине после того, что произошло? Однако Рем сказал еще: «Всю мою жизнь я жил вполовину. Я все время кого-то искал и ждал. Искал и ждал свою женщину. Два раза женился, заводил романы, но всякий раз это было не то. Очередная ошибка. Я продолжал ждать, веря, что в конце-концов эта женщина придет ко мне. И она пришла. Когда ты заговорила о маме, о своем одиночестве, меня пронзило: вот же она! Я сделаю ее счастливой, посвящу ей свою жизнь».
Услышав такое, я растерялась. Ошарашенная этим скоропалительным признанием, я не знала, что отвечать, как повести себя, хотя хотелось возмутиться, остановить поток безвкусных фраз, надерганных, как мне казалось, из плохих пьес. Но я успела взглянуть на лицо Рема - оно было взволнованно и серьезно. Я промолчала...
А потом Рем снова сел к пианино, взял несколько аккордов и снова запел. Старые цыганские романсы, все мои любимые: «Ночи безумные», «Не тверди», «Не говори холодного прощай...». Голос у него был совершенно удивительный - теплый густой баритон с тембровыми переливaми, захватывающими в плен сердце, а интонации это сердце раздирали в клочья. Казалось, что поются не сочиненные кем-то, когда-то слова и музыка, а то, что рождается в душе сейчас, в эту секунду. «Сияла ночь, луной был полон сад. / Сидели мы с тобой в гостиной без огней. / Рояль был весь раскрыт и струны в нем дрожали, / Как и сердца у нас над песнею твоей. / Ты пела до зари, в слезах изнемогая, / Что ты одна - любовь, что нет любви иной. / И так хотелось жить, чтоб звука, не роняя, / Тебя любить, обнять и плакать над тобой»... Дивные стихи Фета, слитые с музыкой... Мне казалось, что Рем поет о себе, делится своими страданиями, надеждами, верой, но еще он поет о нас. Это он со мной не хочет проститься навсегда, это меня он хочет обнять и любить. Произошла какая-то чудовищная, но сладостная аберрация чувств и мыслей, и слезы покатились по моему лицу. Рем умолкал, я умоляла его петь еще и сидела рядом - единственная слушательница этих отчаянных исповедей, и переживала, сама не знаю что...
Третье утро началось ранним звонком Алеши. Его и приятеля привезли с дачи прямо в школу, домой придет после уроков. Это было отрезвление, возвращение к рутине. Как у Николая Агнивцева: «Она поправила прическу и прошептала: «Вот и все». «Что все?» - поинтересовался Рем. «А то, что пора разбегаться. Тебе надо ехать в Рязань, устраиваться в театр, а потом домой в Белгород». «У меня больше нет дома в Белгороде, и я туда никогда не поеду, разве что оформить развод. - Рем говорил спокойно, тихо и просто. - От сегодня и до самой моей смерти мой дом будет там, где будешь ты. Я уйду, если ты меня не полюбишь или разлюбишь. Но тогда мне будет неинтересно жить». Меня эта тирада уже по-настоящему испугала. А Рем продолжал: «В Рязань я, конечно, поеду. Если там устроюсь, буду каждый день отправлять тебе по письму. Возьму бумажку, нашепчу в нее, засуну в конверт и пошлю тебе. Ты получишь и все поймешь». Мы рассмеялись, и это сняло напряжение.
В нашем дворе не было ни души. «Слушай, мы три дня отсутствовали - ни радио, ни телевидения, к телефону не подходили. А вдруг, война началась?» - спросила я. Мы снова рассмеялись, чем облегчили прощание. Рем, перекинув через плечо сумку, зашагал к вокзалам. Я села в троллейбус, как всегда набитый до предела, и осталась стоять на задней площадке.
Минуты через три увидела, как сквозь тесноту продирается ко мне Семен Аркадьевич Баркан - Главный режиссер театра «Ромэн». Мы были в приятельских отношениях. Я ходила в театр и особенно часто на цыганские концерты, даже написала о них что-то хвалебное, а Баркан, в свою очередь, уже год кадрил меня в члены Художественного Совета театра. Я отшучивалась и отнекивалась, заверяя его, что не вынесу никаких обязанностей и никакой ответственности.
Согласно театральному ритуалу, расцеловались, обменялись вопросами и ответами: «Как жизнь? Как дела? Что нового?» И вдруг (опять это волшебное слово!) Баркан спросил: «У тебя нет на примете хорошего свободного режиссера? Нашего второго погнали за пьянку. Открывать сезон, а я один». «Есть!» - вскрикнула я. «Кто?» «Рем Байер». «Не слышал. Понимаешь, мне нужен режиссер, который знает, что такое музыкальный театр и умеет в нем работать». «Вот Байер как раз и умеет. Он был главным в Молдавском театре, а там, как в индийском кино, десять минут играют, а потом полчаса поют и танцуют». «Хорошо. Пусть завтра этот Байер придет ко мне в театр к одиннадцати часам. Вместе с тобой. Рекомендуешь, должна довести дело до конца».
Баркан вышел на остановке, а я осталась стоять, сраженная наворотом событий последних четырех дней. Эти дни я как бы бродила по зачарованному лесу. На каждый шаг перед глазами кто-то (щедрый волшебник?) ставил неожиданную прекрасную картину. В волшебников я не верю. Но верю в великий смысл совпадений. Не иначе, как Король Случай подстроил встречу в ресторане. Я же могла уйти всего за минуту до прихода Рема, и мы никогда не увидели бы друг друга... Но я продолжала сидеть, словно ждала кого-то. (Своей Судьбы?) А эта цепь неожиданных параллелей, которые где-то пересекаются и только кажутся случайными... Андрей Гончаров, улица Кафанова, Нина Малисова... Не слишком ли много для начала? И вот сейчас этот разговор с Барканом... Он может оказаться судьбоносным для Рема... Да здравствует, Король-Случай!
Мне уже было не до моих дел. Погруженная в мысли, возвратилась домой. От нервного напряжения меня бросало то в жар, то в холод. Как теперь найти Рема в этой чертовой Рязани? Он обещал звонить, но когда это будет? Не опоздает ли он? Не упустит ли свой шанс, который вряд ли еще раз подвернется? Как же найти его в этой проклятой Рязани?
Словно передалось ему мое нервное состояние, Рем позвонил сам около шести часов. Едва я сняла трубку, как услышала: «Лапа! Ужас! Беспросветный мрак! Сразу повели в обком. Представили. Рожи у всех, как надутые резиновые мячи. Глаз ни у кого нет - заплыли жиром. Один держит в руках журнал «Театральная жизнь». Там на первой странице меня хвалят за постановку болгарской пьесы, а через пять страниц объявляют саботажником, не понимающим задач, которые партия ставит перед театром. Пока прочитали только первую страницу». «Черт с ними, - перебиваю я. - Наплюй на них и срочно возвращайся в Москву. Завтра утром у тебя встреча в «Ромэн». Им нужен режиссер. Переночуешь у меня»...
Мы планируем опубликовать еще несколько отрывков из новой книги Людмилы Кафановой
Добавить комментарий