От издателя: Несть числа рукописям, брошенным в море с бедствующих кораблей — вспомним хотя бы Эдгара По. В прошлые времена, выловив такие рукописи — в бутылках, под сургучом! — люди стремились на помощь. Но если рукопись была обнаружена в подвале, то подмога или опоздала, или уже не нужна, поскольку автор благополучно спасся. Недавно к нам попала подобная рукопись. Передал её молодой человек, который работал волонтёром при разборе завалов после воздушных атак в Украине. Он уверял, что нашёл тетрадь с записями в подвале полуразрушенной школы. Нами руководила сугубо литературная одержимость, когда мы решили опубликовать эти записи, не выдавая настоящего имени автора — ведь война ещё не закончилась.
***
Высоко в небе пролетел маленький самолёт. Из него выпало облако конфетти, мерцающее в лучах солнца. Мы приостановили игру в мяч и заворожённо наблюдали, как облако увеличивалось в размерах. Спустя минуту между нашими пятиэтажками зигзагами порхали жёлтые листовки, ложась на землю в стороне от игровой площадки.
Андрейка, рыжий кудрявый паренёк из соседнего двора и мой одногодка, стоял поодаль. Когда первый листок коснулся земли, он поднял его и крикнул: «Война!» Я сжался в комок: «Что теперь будет?» Женька, мой старший друг, потемнев лицом и выпятив нижнюю губу, замахнулся на рыжего. Тот присел и, защищаясь локтем, жалобно пропищал, глядя исподлобья: «Не надо! Я пошутил!» Женька вырвал у него листовку — это оказалось поздравление ко Дню молодёжи.
Это событие из счастливого детства было первым воспоминанием, когда я пришёл в себя. В тот день две крылатые ракеты упали в квартале, где меня впоследствии нашли. Не знаю, сколько я пролежал в бесчувственном состоянии. Когда очнулся, увидел близорукими глазами разрушенную стену дома, за ней в колеблющейся дымке — неровный срез комнаты с опрокинутой мебелью. Что-то горело, шёл дым…
«Что происходит? Как… как я здесь оказался?» — думал я, с трудом поворачивая голову. Всё вокруг было как в тумане. Попытался крикнуть, но не мог произнести ни звука. Привычным движением потянулся поправить очки — их на лице не оказалось…
Наконец вдали над грудой щебня и искорёженной арматуры проплыли смутные силуэты. Они подошли, обретя плоть двух рослых мужчин в камуфляжных комбинезонах, погрузили меня на тачку и по безлюдной улице отвезли в ближайший ангар — подсобное помещение торгового центра. Какой-то парень в защитных очках и огромных крагах занимался там сваркой — делал противотанковые ежи. Пахло карбидом, и этот знакомый с детства запах окончательно привёл меня в чувство.
Я осмотрел себя. На груди — изорванная рубашка, на руках — мелкие царапины, запёкшаяся кровь, несколько мелких осколков стекла впились в предплечье. «Может, это осколки зеркала?» — подумал я, силясь вспомнить мгновения до катастрофы.
Помню, объявили воздушную тревогу. В панике я метнулся в сумрак прихожей — самое безопасное место в квартире. Включил свет и не узнал себя в отражении — на меня глядели выпученные глаза в перекошенных на переносье очках. «Почему один в эту минуту? Смерть здесь? Одному? Немыслимо!» — мелькало в голове.
Я ни во что не верил и никогда не молился. А ведь жизнь может прерваться в любой момент и ничего не останется после меня… Ноги дрожали. Хорошо бы хватить водки. На подзеркальном столике лежала коробка конфет «Київ вечірній». Больше ничего не помнил. Откуда конфеты? Кому? Что было неделей, месяцем раньше? Только помнил, что вдруг сильно грохнуло, и в зеркальной перспективе разом обвалилась стена и весь мир рухнул вместе с нею. В одно мгновение я перенёсся в преисподнюю…
Вероятно, из-за контузии я не мог пошевелить ногами. Первое время говорить тоже не мог, но так уже было раньше, в детстве, когда однажды с качелей упал на спину.
На следующий день я смог подняться, но ещё неверно ставил ноги — в спине сильно ломило. Утром сирены снова возвестили о воздушной тревоге. Поддерживая под руки, меня перевели из ангара в подвальное помещение школы. От медицинской помощи я отказался, заверил, что сам врач и со временем приду в себя.
Под отопительной трубой, обмотанной стекловатой, были сооружены топчаны. На них и расставленных в беспорядке стульях и ящиках притулились женщины с детьми, несколько пожилых людей. Мне указали на свободное место, набросив на мои плечи вязаный плед. Объяснили: пару дней назад здесь сидели женщина с дочкой, но незадолго до новой атаки успели эвакуироваться. Из вещей взяли только самое важное. Девочка, ученица старших классов, выгребла из рюкзака школьные принадлежности и посадила туда кота. Среди оставленных вещей на топчане аккуратной стопкой лежали общая тетрадь по алгебре, несколько учебников, гелевая ручка, очинённый карандаш… На обложке тетради прочитал имя: Алёна Приходько. Где-то я эту фамилию слышал раньше, но где? До середины тетради — задачи, формулы, и я подумал: «Жизнь уже не начать с чистого листа… Буду записывать сюда всё, что вспомню, тогда и память о недавних событиях скорее вернётся, а с ними — план, по которому жил». Заодно повторю школьные уроки по чистописанию! Линия вверх — вдох, линия вниз — выдох. Сосредоточусь на дыхании, очищу свой разум… И начал писать в клетчатой тетради, разматывая нить, привязавшую моё сердце к этой стране.
Воздушная тревога не прекращалась, и скоро в подвал набилось много людей. Молодая женщина принесла в судках еду. Из-за своей близорукости я не мог разглядеть её, но представил, что у девушки должны быть добрые глаза, нежный профиль. Она разливала по кружкам горячий напиток. «Спасибо, доченька! Теплее сразу стало!» — промолвила бабушка, сидящая рядом. Выпив узвара, я погрузился в полудрёму, вспоминая поездку в Киев с девятым классом во время зимних школьных каникул…
Толпа провожающих, сутолока на перроне, моя мама, машущая рукой. У неё было такое озабоченное выражение лица, будто я поехал не в ту сторону… Всё это давно ушло. Поезд набирал скорость. После вокзальной суеты угомонились пассажиры нашей плацкарты. Проверив и собрав билеты, проводница раздала пахнущие чистотой комплекты постельного белья. Я лежал на нижней полке, иногда выглядывая из-под тонкого шерстяного одеяла и прислушивался к стуку колёс. Полосы закатного света мелькали на светлых шторках. Сквозь стук было слышно дребезжание пустого стакана в подстаканнике — напоминание о недавнем чаепитии. Закат незаметно перевалился в ночь… Андрей, одноклассник и мой товарищ из соседнего двора, спал на верхней полке. Вдруг заскрипели тормоза, поезд остановился. В это время мимо промчался, протяжно гудя, встречный…
На следующий день нашего путешествия я достал из чемодана «Войну и мир» — хотелось ощутить момент, когда вне погружения в книгу не существует ничего. Но читать можно было только урывками: мы резались в карты, рассказывали друг другу анекдоты, играли в города. А колёса, не унимаясь, вторили на стыках: чита-чита-чита… Делились едой. С собой у меня были мамины пирожки с луком и яйцом. Иногда я открывал книгу, но не смог продвинуться дальше первой страницы.
Мы ходили украдкой, якобы в туалет, покурить. Андрей курил в тамбуре, изредка сплёвывая в приоткрытую наружную торцевую дверь — подбрюшье вагона, откуда неимоверно несло холодом. «Долго ещё до Киева телепаться…» — ворчал он, спесиво приглаживая свои рыжие вихры. Я молча смотрел в продолговатое закопчённое окошко. То и дело мы слонялись по узкому длинному коридору вагона, в голове которого рядом с горячим титаном висело расписание остановок поезда. Названия станций были знакомы с детства — моего первого путешествия в Луганск…
Тогда было лето. Я ехал с бабушкой и дядей. Зелёный лес плыл за окном нашего купе, впереди поднимались Уральские горы. Дядя в расстёгнутой на груди военной гимнастёрке вышел в коридор и двумя руками опустил тяжёлую раму. Завидуя, я наблюдал, как он, мужчина двухметрового роста, высунув наружу голову и щуря от ветра минутой ранее захмелевшие глаза, пускает дым папиросы, издавая при этом мне на радость: ту-ту-у-у… Дома остался его подарок ко дню рождения — паровозик с вагонами и рельсами. Рельсы можно было соединить кольцом или восьмёркой, и паровозик ехал по кругу, пока у него не кончался завод… Сокрушаясь, я наблюдал в окно, как наш состав, изгибаясь, въезжал в туннель: перед отъездом мама выгребла из чемодана весь мой арсенал — карманные арбалеты со стрелами из стальных цыганских игл, рогатку, пугач… Во что играть с двоюродными братьями? В песочек?
Через несколько лет я узнал, что тогда дядю направили из нашего сибирского округа на повышение в Луганское военное училище штурманов. «Он мог бы рассказать много интересного про классы истребителей», — думал я, стоя в холодном тамбуре. А тем временем Андрей объяснял мне устройство линейных кораблей, миноносцев… «После школы хочу в мореходку поступать, — вдруг выдал он свою сокровенную мечту. — Море. Романтика… Поедешь со мной?» Я на минуту опешил, потом разом выдохнул: «Ну что ты!» Но было лестно услышать от друга такое предложение…
Так мы ехали четыре дня: до Украины — тысячи вёрст!
Из экскурсий по Киеву помню одну. Подземелье. В нише под тяжёлым навесом — мощи: череп и останки скелета. С беспокойством оглядываюсь, ищу одноклассников и классную руководительницу, учительницу по алгебре… Вдруг осознаю, что я не в подземелье Киево-Печерской лавры, а в полутёмном подвале, и нет возможности отсюда выбраться из-за нескончаемых воздушных атак.
Электричество отключили. Зыбко горят свечи, маячат экраны айфонов, мелькают голубые конусы фонариков. Кто-то принёс керосиновую лампу. Некоторые из окружающих меня людей потеряли родных, жильё… С разных сторон доносятся фразы, в которых сплелись юмор, скорбь, ненависть, ожесточение, любовь:
— **бана русня!
— Можна встигнути збiгати в магаз та зробити чайок.
— Через декiлька годин бабка буде питати: це вже дев’ята чи десята тривога?
— Я уже давно испытываю тревогу, много месяцев, да что там месяцев — лет!
— Осатанело! С ума они там все сошли? Суки! Хватит!
— Вопрос поставлен, поставлен вопрос… До чего может довести желание объединения земель… — бормотал пожилой мужчина.
Женщина рассказывала о событиях минувшего дня: «Стирала я. Взяла тазик с мокрым бельём, пошла на балкон. Слышу гул, будто реактивный самолёт летит: вж-ж-ж. Успеваю повернуть голову: ракета длиной с два этажа с крылышками вылетела как бы из-за моего плеча и впилась в дом напротив, а до него метров сто будет — мой балкон выходит на этот дом. До сих пор картина перед глазами… Взрывная волна была не очень сильная. Говорили, что ракета не взорвалась, её потом извлекали из дома. Но несколько квартир вынесло».
Женщина с растрёпанными волосами пела ребёнку колыбельную: «Гойда, гойда-гой, ніч прийшла до нас. Діточкам малим спатоньки вже час…»
Оказалось, что я кое-что понимал по-украински, но сказать не мог.
— Это из-за таких, как он, война началась, — послышался приглушённый хриплый голос, обращенный в мою сторону. На сказавшего зашикали…
Вдруг мелькнула мысль безо всякой на то причины, что где-то рядом, под развалинами пятиэтажки валяются мои документы, айфон, очки... «Ну вот, полностью обнулился», — думал я, силясь вспомнить адрес той квартиры.
Первые дни меня не замечали или старались не замечать. Люди были заняты размышлениями, смысла которых я понять поначалу не мог. Большинство приходили только на время воздушной тревоги. Потерявшие жилье продолжали оставаться в укрытии, ожидая попутной машины для эвакуации. Сознавая безнравственность пребывания здесь, я лежал под пледом, скрючившись буквой зэд на дощатом топчане. Моя личина отделилась, в сумраке свисая вон с той трубы, думает, вернуться или нет.
Давно я не ощущал себя таким ненужным…
На обратном пути из той поездки с классом в Киев мы три дня провели на Казанском вокзале. Поезда в восточном направлении не ходили: в районе Урала на железнодорожных путях были снежные заносы. Деньги, выданные родителями на поездку, быстро закончились. Как Чук и Гек, мы пили кипяток…
Наконец пути были расчищены. Держась за холодные поручни, мы влезли в тамбур по обледенелым ступеням вагона. В переполненной плацкарте было хорошо натоплено, и это создавало ощущение надёжности и уюта. Наша классная договорилась с проводницей, что по приезде рассчитается за питание. Из вагона-ресторана нам принесли еду в металлических судках. Какое неимоверное блаженство после полуголодных дней на вокзале Москвы!
Клара, девочка с большими чёрными глазами, облокотившись на столик, искоса смотрела в окно, где веером мелькали бескрайние заснеженные поля. Смеркалось. Я сидел напротив на боковом месте, наблюдая за ней в отражении затемнённого стекла. До этого путешествия мы не были знакомы. Оказалось, Клара родом из Киева. Её мама ехала с нами, помогала учительнице в сопровождении. Последние три года они жили в доме в нашем дворе, а училась Клара на класс младше.
Спустя несколько дней после возвращения домой, в один из январских вечеров Клара позвонила мне и попросила помочь с домашкой по алгебре. Не застёгивая полушубок, лишь плотно придерживая одной рукой полы, я пересёк двор — по узкой тропинке, протоптанной меж серых сугробов, мимо заснеженных тополей, на которых прошлым летом ещё висели деревянные качели.
Примеры оказались лёгкими, но Клара, как я ни бился, не могла понять алгоритма решения. Из желания помочь я стал часто бывать в доме напротив. Иногда к Кларе заходила её подруга Неля. Однажды Клара достала из чулана фильмоскоп и, сфокусировав луч проектора на побеленную стену, предложила посмотреть старые диафильмы. Помню, один был про пана Ниточку. Представьте: у него было такое тонкое горло, что он мог есть только лапшу! «Зубов, что ли, не было?» — засомневался я. Неля рассмеялась, Клара же возразила, мол, это сказка, а у меня нет воображения.
Она жила с мамой, а живёт ли с ними отец, я не спрашивал. Мама Клары была приветливой. Угощая нас пирожками, увлечённо говорила про астрологические прогнозы, что судьбу можно объяснить замысловатым движением планет. Я впал в раздумье, но, взглянув на проблему с другой стороны, вскоре записался в астрономический кружок. Занятия в нём стала посещать и Неля. Его руководитель как-то сказал, что Тунгусский метеорит упал на той же широте, на которой находится Ленинград, и что если бы катастрофа произошла несколькими часами позже, то локомотив российской истории мог пойти совсем иным путём. «Вот и верь после этого в астропрогнозы!» — думал я.
В августе мы кружком поехали за город на берег реки наблюдать метеоритный поток Персеиды. К нам присоединилась Клара. Была тёплая ночь. Мы неподвижно лежали на открытой поляне в спальниках головами на север и смотрели в тёмную бездну. То и дело падали звёзды. Слышались радостные, ликующие возгласы: «Есть одна!» или «Вон там — совсем неплохо!» И чья-то рука взмывала вверх. Нужно было определить направление каждого метеора и отметить его вектор на карте звёздного неба, дабы потом по пересечению линий найти радиант…
По правде говоря, Клара мне нравилась. У неё были чёрные волосы с прямой чёлкой на лбу. Утром она шла лёгкой поступью по песчаной отмели и напевала приятным голосом: «Я так хочу, чтобы лето не кончалось…» Длинное ошкуренное волнами бревно лежало на берегу. Клара шагнула на него, я протянул ей руку.
— А ты загадывал желание, когда падали звёзды? — спросила она, балансируя всем телом.
— Я в это не верю, — робко ответил я, глядя на неё снизу.
— А я загадала, — поводя бёдрами, таинственно сказала она и, сделав ещё несколько плавных шагов, ловко спрыгнула на землю.
Я продолжал держать её прохладную ладонь. Взявшись за руки, мы шли дальше вдоль косы, в сторону густого соснового бора, потом дружно ступили на тропинку, устланную хвойными иглами. Иногда тропинка вырывалась на высокий берег, где внизу, под откосом, в лучах солнца дрожала широкая река, обнажая бесчисленные галечные перекаты. У одной из сосен над крутым обрывом мы остановились. Клара прислонилась к стволу, чтобы убрать на ступне мешавшую хвоинку. Я приблизился и, увидев так близко её тёмные глаза, слегка покачнулся в нерешительности. Потом в каком-то забытьи осторожно приник к ней первым поцелуем… Обратно мы возвращались несколько ошалелыми, с распухшими губами… «Где вы ходите? Автобус в город давно ждёт!» — окликнула Неля, когда мы снова вышли на косу.
Чувствовалось приближение осени. Но в конце лета Клара неожиданно уехала с мамой в Киев. Как потом оказалось, уехала навсегда. Было немного печально, но я так и не мог понять, люблю ли её.
Спустя год я поступил в университет учиться на врача и вскоре забыл о Кларе. Предсказывать рождение и гибель звёзд было заманчиво, но из всех наук я выбрал медицину.
Сырой воздух подвала ночью становится тяжелее. Иногда я просто отключаюсь и не могу понять, во сне я или это обман восприятия. Но упорно продолжаю собирать по крохам зрительные образы прошлого, автоматически фиксируя их на бумаге, аккуратно, скрючив палец, повышая ценность каждого слова. Может быть, в переживаниях давно минувшего дойду наконец до настоящего времени и пойму, что происходит вокруг. Никогда не думал, что буду вспоминать свои ранние годы как важные для меня события. Некоторые детали помню отчётливо, и это забавляет — какое они могут иметь значение сейчас? Хотя… кто знает? Может, набрав побольше таких воспоминаний, буду спасён…
— Но если описывать всё в деталях, то понадобится ещё одна жизнь, — эту мысль я произнёс ненароком вслух.
— Вот и хорошо! Будет чем заняться, — с улыбкой промолвила соседка, женщина в платке с лицом в мелких морщинках – совсем как моя бабушка из далёкого детства. Неторопливо шевеля стальными спицами, она вязала свитер. На чемодане перед ней — образок Богоматери. Женщина ещё раз смущённо улыбнулась, отложила вязание и вынула из сумки фотографию, с гордостью сказав: «А это мой сын, в ВСУ служит!»
Во время ординатуры я записался лаборантом на плавучую поликлинику — теплоход «Здоровье» измерять давление, брать из вены кровь, снимать кардиограммы. Наташа, женщина лет на десять старше меня, работала там же врачом. Каждый раз, когда я накладывал электроды на грудь молодой пациентки, она вспыхивала. Я всегда мечтал о большой любви, как в книгах, но природа взяла своё, и на пятый день пути на север у нас произошло сближение… Вечерами — а в этих широтах всю ночь были полярные сумерки — в каком-нибудь заброшенном посёлке, где даже не было пристани, мы спускались по крутым сходням на берег и, отойдя от теплохода на сотню метров, взявшись за руки и объятые неугасимым светом, шли по мокрому галечнику.
Ночью я украдкой проникал в её крохотную каюту, где маленький иллюминатор напоминал о космосе, в котором рождались и умирали звёзды, а мы тем временем поспешно стаскивали друг с друга одежду… Закрывая глаза, Наташа тихо стонала в моих объятиях, вздрагивали её ресницы. В такую минуту я ощущал невесомость, а она шептала: «Будешь меня помнить… будешь…» Но каждый раз после выпроваживала, объясняя, что не хочет привязываться. «До завтра, Гулливеров», — говорила она с улыбкой, намекая на мою фамилию. У порога я оборачивался и смотрел, как она, вся растрёпанная, ёжилась под одеялом, готовая погрузиться в сон.
Иногда Наташа доставала из дорожного саквояжа романы Жорж Санд или Уилки Коллинза — книги, которые любила читать моя мама. Вскоре эта связь стала меня тяготить, и я вздохнул с облегчением, когда после трёх месяцев плавания по сибирским широтам наш теплоход пришвартовался в родном речпорту. «Земля! — закричали матросы…» — мысленно продекламировал я, спускаясь по скрипучему трапу с чемоданом в руке. На дебаркадере Наташу встречал мужчина. Муж? Она взяла у него букет и окунула лицо в цветы. Улучив момент, я проскользнул мимо, незаметно растворившись в толпе…
Мысль о поиске своего предназначения не отпускала меня, и после университета я, предварительно пройдя собеседование в серьёзной конторе, где, кстати, работал Андрей, устроился врачом на большой корабль. А как ещё сочетать жажду к дальним странствиям с профессией? Надо было взрослеть, а путешествия, говорят, способствуют этому. Да к тому же на судне меньше соблазнов… «Мы дадим вам знать, если понадобитесь», — сказали в конторе. «Не сдерут ли потом шкуру?» — думал я, спускаясь по мраморной лестнице с колоннами.
Я побывал почти на всех континентах. Из каждой новой страны посылал маме открытку, иногда — обстоятельное письмо. Она так любила читать мои рукописные послания! Вечерами выходил на палубу, по старой памяти смотрел в ночное небо, искал Южный Крест. Гуляя по многоголосым набережным, где слышен плеск моря, знакомился с африканскими девушками. Не могу воскресить в памяти другие подробности тех странствий, лучше почитайте у Свифта про похождения судового врача Лемюэля… Помню, была Украина: Севастополь, Одесса…
И вот в один прекрасный день Союз распался, а я оказался в другой, но тоже родной стране. Однажды, приехав невзначай в вечернюю столицу, шёл по Банковой, думая, что никем не любим. У Дома с химерами вдруг понял, что был здесь в юности с классом. Исторические места! Всё ещё не веря, будто это был сон, вежливо спросил у молодой женщины, как пройти к метро, и неожиданно услышал знакомый голос. Это была Клара! Возможно ли такое? Она удивлённо ахнула, узнав меня не сразу: «Веров?! Егор! Глазам не верю! Как возмужал!» Мы разговорились. К моменту нашей случайной встречи Клара успела побывать замужем. Она стала Приходько. А ведь тетрадь, в которой пишу, подписана этой фамилией. Есть ли какая-то связь?
На следующий день мы встретились в кафе на Крещатике, заказали круассаны. Клара поведала, почему тогда, девять лет назад — удивительно, как время летит! — оказалась в нашем городе. Её отца направили на повышение в сибирский военный округ. Но дома он бывал редко. Вскоре открылось, что у него есть другая женщина. Мама подала на развод, они вернулись в Киев. Клара не желала ехать и в состоянии депрессии чуть не ушла из жизни… Было видно, что ей тяжело об этом говорить.
«А ты как?» — спросила она. В ответ я пустился рассказывать о своих странствиях, живописно привирая кое-что про шторм, про то, как спасали китайских рыбаков, про китов и холодные айсберги… Мы смотрели друг на друга неравнодушными глазами. Она была всё также привлекательна… «Как я мог ни разу не вспомнить о ней за все эти годы?» — думал я…
Тогда я решил всё бросить и жить на суше.
(Здесь страница вырвана.)
Работая в фармацевтической компании, я объездил всю Украину. В Луганске часто навещал свою тётушку. С ней было легко — она не докучала нудными разговорами о том, как не гулять по темноте, не сидеть на сквозняке или теплее одеваться. Мы выходили на балкон, ели сладкую вишню, пили чай. Я признался, что в детстве, когда приезжал к ним с бабушкой в Луганск, бегал вечерами с её сыновьями по соседним дворам, срезая бельевые верёвки для игры в лассо. Потом учил двоюродных братьев делать арбалеты, пугачи… Вспомнил, как на пути в Луганск в приступе сомнамбулизма чуть не потерялся — побрёл за мужчиной, похожим на её мужа, и по переходу ушёл на другой вокзал, где окончательно проснулся среди чужих. А на обратном пути домой мама нас не встретила — вместо харьковского поезда пришла к прибытию скорого из Хабаровска: страна была такой огромной, что география не помещалась в голове простых людей. Тётушка молча кивала, раскладывая сложный пасьянс, потом загрустила — её сыновья к тому времени ушли в мир иной.
Я стал говорить тётушке, что о моём возвращении на родину не может быть и речи. Сердясь, плевал вишнёвые косточки на зелёный газон и думал, что счастлив, ведь в соседнем городе живёт Клара, моя Клара.
Минуло больше трёх недель с тех пор, как я оказался в подвале. Есть ли в этом высший смысл? За эти недели дошёл до состояния почти полного отупения и бесчувственности. Воспоминания утратили логику. Медитация с каллиграфией не помогают. Дремлю с перерывами…
Смеркалось, когда мы с Николаем и Степаном, соседями по убежищу, вышли наверх приготовить еду. Огляделись. За день произошли ухудшения: в доме напротив была снесена часть крыши, другие постройки стояли с выбитыми стёклами. Зарево далёкого пожара виднелось на горизонте — горела городская электростанция. Николай был взбешён. «Можно ли представить “вершителя судеб”, с ухмылкой отдающего приказ? — сказал он низким голосом. — Или ублюдка, который утром рассчитывает траекторию смертоносной ракеты, а потом идёт к любовнице…»
Степан отпускал в таких случаях обильные матерки, но в это раз промолчал, лишь злобно скрипнув зубами, сплюнул с ненавистью на землю. Я потупил голову — не хотелось верить, что люди способны на ужасные злодеяния. В таком мире не было смысла. Нужно что-то делать… «Если бы в этих ящиках была цветочная рассада, — кивнул я в сторону школьных теплиц, — высадил бы её на клумбы».
Степан и Николай переглянулись. «Куда загнул, — сказал Николай. — Не так-то просто делать обычное добро в условиях каменного века». Я внутренне согласился — обычно меня убедить легко.
Разломав на дрова пустые ящики с запахом прошлогодней земли, мы развели костёр. Степан принёс картошку, рис, воду. Заварили похлёбку: в воду положили продукты и кастрюлю поставили на два кирпича над огнём. Несколько минут стояла тишина — только трещал костёр. Немного погодя, Степан достал фляжку, разлил по кружкам водку. Мы чокнулись: «Слава Украине!» Потом выпили ещё…
В течение этих дней мы, казалось, переговорили обо всём на свете и теперь, одичалые и небритые, замерев, смотрели на умирающее пламя. Из костра вырывались последние искры, взмывая вверх. Город спал без света, и на небе были хорошо видны звёзды. Вспомнил юность: почему бы не загадать желание? Я ждал падения метеора, но, видно, для него было не время и не место… Потом вдруг вообразил, будто наш корабль потерпел крушение, а мы оказались на необитаемом острове. Выловив из океана остатки провизии, нашли убежище в пещере, и вот теперь надеемся на спасение. Вокруг — никого. Ни звука, ни шороха! И страшно стало от этой тишины и неизвестности… Моё видение нарушил лай брошенных собак.
Вчера ранним утром приходила машина для эвакуации. Я отказался в пользу женщины с ребёнком, вышел их проводить. У обочины в тени каштана ждал запылённый седан с разбитым бампером и простреленным багажником. Перед отъездом мы подошли к соседнему дому, где несколько дней назад во время бомбёжки под бетонной плитой погибла мама этой женщины. Она была похоронена в воронке на детской площадке у качелей-лодочек — ни креста, ни камня. Женщина всплакнула у песчаного холмика на могиле и, окинув отсутствующим взором разрушенный подъезд, сжимая в кулаке платок, поспешила с дочкой к машине. Я метнулся к водителю-проводнику, поинтересовался, нельзя ли устроиться врачом в их бригаду. Тот кивнул и пообещал в следующем рейсе взять в дело, потом завёл мотор. Я глядел им вслед. Поднимая столб пыли, машина набирала скорость. Шумели каштаны, а за площадью, покрытой осколками, в тумане возносились свечки пирамидальных тополей.
Прошлой ночью над нами раздался взрыв, мощное сотрясение пронеслось по своду. Выход из подвала завалило, при этом стена, отделяющая наше помещение от школьного музея боевой славы, немного покосилась, образовав узкий проём — как раз над моим топчаном. В последний момент вложу записи в этот «портал» — хочется передать их людям. Пусть мои записки несколько сумбурны и противоречивы, но я, как мог, старался не докучать будущему читателю излишней исповедальностью…
Я почти перестал писать, но не из-за отсутствия света — днём он проникает через узкие, похожие на отверстия в дзотах, окна под самым потолком. Вечерами тускло мерцает жёлтое пламя керосиновой лампы — с ней веселее, несмотря на едкий чад, от которого щиплет в носу… Из трубы капает вода, постукивая по днищу таза. Странно, ведь в другое время такой стук меня страшно раздражал бы. Сейчас же он стучит как метроном со своим, характерным только для этого пространства, внутренним тактом. Моя душа настраивается на этот ритм, сползая в забытьё…
Не является ли всё вокруг порождением моего воображения?
Иногда кажется, что в этой обстановке нелепо вести записи — будь они трижды переписаны красивым почерком! Больше волнуют другие вопросы: насколько я сам вовлечён в эти трагические события? Не пошёл ли за кем-то в очередном приступе сомнамбулизма? Буду ли рад, если всё вспомню? А может, моя жизнь — ерунда? Надеюсь, что я не был подлецом, не делал гадостей, никого не унижал… Ну, а если перед кем-то виноват, то простите!
Еда закончилась. Пьём ржавую воду из трубы. Воздух зловонен и спёрт. Тело плохо слушается, трудно вставать, немеют конечности…
Сидя в полумраке, просмотрел первые страницы тетради. Одна система уравнений с двумя неизвестными была без ответа. В школе неплохо выполнял такие задания. В голову пришла мысль: если решу, то нас спасут…
Нас осталось трое: Степан, Николай и я. Вчера у Владимира Сергеевича, старика, который лежал на топчане в дальнем углу, случился сердечный приступ. Он тяжело дышал, с хрипом, с трудом говорил. На щеках — багровые синяки. А я не мог ничем помочь! Сегодня он перестал отвечать на вопросы. Когда я подошёл и прикоснулся к его распахнутой груди, он был уже холодным. На его лице, слабо различимом в тусклом свете, застыла блаженная улыбка…
Снаружи послышался нарастающий гул голосов. Николай предупредил, что могут отобрать телефоны и записи. Если есть какие-то «носители информации», то лучше спрятать — сунуть в щель, закопать. «Сделай вид, что тебя до сих пор не существовало», — посоветовал он.
Страх оставил меня. Мне стало спокойно. «Будь что будет!» — подумал я.
Яркий свет фонаря. Больно глазам… Голос: «Документы приготовьте!» Сейчас я увижу своих спасителей… или палачей…
От издателя: Нам было любопытно узнать о дальнейшей судьбе Егора. Оказалось, что Клара с дочерью уехала в Польшу по программе иммиграции для лиц, признанных беженцами. На звонки она не отвечала. Мы разыскали Степана и Николая, с которыми он вместе прятался в подвале, а потом лежал со Степаном в госпитале.
Степан сообщил, что к Егору в палату заходил мужчина с бесстрастным лицом и глубокими залысинами в рыжеватых волосах. По всему было видно, что они знакомы, обнялись даже. Егор его Андреем называл. Тот воскликнул: «Веров?! Живой! Ну, брат, ты в рубашке родился! Смотри, скоро будут ходить легенды о чудесном спасении корабельного врача!» Интересовался, не голодал ли, не мёрз ли в подвале. Потом намекнул, что хватит торчать здесь, пора отдавать долг Родине. «Мы дадим тебе шанс понюхать пороху, возможность совершить подвиг! Завтра в Севастополь поедем! И на корабль!» — сказал Андрей с елейной улыбкой и, похлопав Егора по плечу, вручил повестку о мобилизации. Вскоре после этого Егор вышел в коридор, якобы в туалет. С тех пор его не видели...
«Незадолго до нашего спасения Егор вскользь упомянул, что решил записаться врачом в бригаду медицинской эвакуации, — сказал Николай по телефону. — Признаться, я тогда с сомнением отнёсся к его словам, ведь мне казалось, что он довольно далёк от проблем нашей страны. Был не от мира сего… Но он же врач, может спасать людей в конце концов. Коли действительно надумал, то, скорее всего, пошёл через линию соприкосновения. Что ж, достойный поступок, если хотите — подвиг».
Может быть, может быть… Не каждый способен незаконно пересечь линию соприкосновения — для этого нужно иметь мужество, или хотя бы авантюрную жилку. А пройдя, — в мирной обстановке, у тётушки, покорно раскладывать пасьянс, вдохновенно привирая о последней и весьма короткой поездке на родину, о том, что скоро вернётся на большой корабль, будет бессрочно путешествовать, шататься по свету… А потом, в какой-нибудь далёкой стране с тёплым климатом, где нет ни пушек, ни танков, выйдет на распутье и, не долго думая, охваченный дивным восторгом, пойдёт вперёд по одной из дорог, неважно по какой: куда ни глянь — там всюду красота, птицы поют…
Добавить комментарий