Не смею называть фамилии. Ни палача, ни жертвы. Так было. В январе 1972 года были арестованы десятки украинцев, посмевших не любить советскую власть. Среди них – яркий интеллектуал Х, открыто задававший аргументированные вопросы руководству советской Украины. Он не был политиком, не стремился разрушить государство. Даже тогда, в тоталитарной империи, изредка появлялись интеллигентные люди с украинским сердцем. Совсем не националисты. А среди интеллигентов случались люди, сознающие долг солидарности с правдой и долг свидетельствовать. Не более того. Каждый из них знал: время победы его правды не наступит. Понимали: они остаются вечными Дон-Кихотами, рыцарями безнадежного.
Его, Х, арестовали одним из первых. Следователем назначили некоего майора, также вполне интеллигентного человека, много читавшего и много думавшего. Назовём его К. Мягкий, рассудительный, никогда не повышавший голос на сидящего перед ним за отдельным столиком узника, он, подобно Порфирию Петровичу из романа Достоевского, обволакивал подследственного словами. В том числе и словами сочувствия и сопереживания. Мягкая сущность узника откликалась вибрациями не очень здорового сердца. Узник, как и положено интеллигентному, во всем сомневающемуся человеку, совсем не был готов к вступлению в жестокую тюремную жизнь на долгие годы.
Порфирий Петрович не угрожал, почти не лгал, во многом соглашался с аргументами узника Х. И тем самым постепенно готовил его к возвращению в обыкновенную жизнь с семейными радостями, интересными книгами. Был суд с назначенным КГБ адвокатом, милой дамой. Х. признали виновным. А потом – вернули в семью. Разумеется, с оплатой свободы в виде статьи в советской украиноязычной газете в форме саморазоблачения и самобичевания.
Не знаю, какие очередные знаки отличия получил за успешную работу с подследственным наш Порфирий Петрович. Знаю, что остался он тем же мягким, много читающим человеком, с удовольствием продолжавшим общаться с прежними друзьями, такими же милыми адвокатами, прокурорами и следователями КГБ.
***
Кто-то заметил: всё разумное имеет пределы, безграничной бывает только глупость. По пятницам популярная газета «Вечерний Киев» выходила с обязательной (и ожидаемой публикой) статьей о коварных евреях – расхитителях социалистической собственности, арестованных и осужденных. Зачастую – расстрелянных. В 60-е годы я был подростком, передвигался по Киеву самостоятельно. Часто ездил в троллейбусах № 4 и № 16. Но старался не ездить в них в понедельник, когда насытившиеся новой порцией ненависти обыватели вслух, никого не боясь, обсуждали очередных присосавшихся к телу советского государства негодяев-жидов. И сегодня помню тот свой страх, и горькую реакцию родителей на очередную статью в «Вечернем Киеве». Именно так советская власть укрепляла бытовые антисемитские настроения в Украине. С помощью государственного антисемитизма.
Спустя несколько лет я открыл для себя Бабий Яр. Где 29 сентября происходило молчаливое противостояние общественности и власти. Складывалось впечатление, что власть сопереживала не жертвам, а нацистским палачам. Многое об этом всем нам мог бы рассказать Леонид Кравчук. Не расскажет. Или, как прежде, сошлётся на преступную руку Москвы.
Сегодня иная ситуация. Странная, неожиданная. Уроки внедрения в Украину государственного антисемитизма не привились, ушли вместе с коммунистическим режимом. Вот и президент наш нынешний совсем не зулус…
***
На следующий день после вынесения приговора мне дали свидание с родителями. Через стол, без объятий и прочих антисоветских касаний. По бокам от стола стояли молчаливые прапорщики КГБ. Первым вошёл, почти вбежал отец. Мама после тяжелого инфаркта миокарда двигалась медленно. Отец, не успев присесть на привинченный к полу стул, быстро и внятно задал мне вопрос: «Тебя били?». Он, коммунист с 1925 года, хорошо знал свое государство и его традиции. Я заулыбался, это был мой ответ. Отец грузно сел на стул, явно успокоившись. Вошла мама. Родителям было трудно понять мои реалии и моё поведение. Уже там, в тюрьме КГБ, за нарушение режима содержания я был лишен права на закупку продуктов в тюремном магазине и права на последнюю перед этапом продуктовую передачу.
О чём -то самом важном, актуальном говорить было невозможно… Когда свидание заканчивалось, мама сказала: «Ты не волнуйся, сын. Тебя обязательно реабилитируют!» Она вступила в коммунистическую партию на фронте, заслужила там ордена и медали. Ни её, ни отца на судебное заседание не пустили. Как и лауреата сталинской премии, всемирно известного писателя Виктора Некрасова.
Меня реабилитировали. Но моих родителей в живых уже не было.
***
После смерти одного из заключенных от прободения язвы желудка в зону прислали нового врача. О смерти узнали на Западе (Вова Буковский сумел тайнописью передать это в письме маме). Цивилизованный мир заволновался, имя погибшего без оказания медицинской помощи не было известно. А мы ведь были не совсем обычными советскими узниками. Всполошилась украинская диаспора, еврейские активисты в Европе и США, демократическая общественность мира усилила давление на Брежнева и его окружение. Так в больничку в нашей зоне командировали капитана Ярунина, опытного врача, хирурга из областной больницы Пермского Управления внутренних дел. Семью, жену и сына он оставил в Перми. Здесь, вблизи лагеря, он жил один.
Однажды, в первые месяцы его работы у нас, я сумел поговорить с ним наедине. Не о Брежневе и Андропове, а о качестве питания в зоне. Ярунин молча выслушал меня, а потом сказал, в первый и последний раз назвав меня, особо опасного государственного преступника, коллегой: «Коллега, заверяю вас, мне здесь также приходится несладко. Здесь, в лесу, я не могу купить себе продукты. Вы в Киеве когда-нибудь питались борщовой заправкой из стеклянных банок? Поверьте, сейчас это мой обед. Да, вам хуже, понимаю…»
Не знаю, как сложилась жизнь этого врача после трех лет командировки в зону 389-35. Но всегда буду помнить, как , спасая от смерти двадцатипятилетника Ивана Смирнова, он перелил ему свою кровь. Спас. После чего старые зэки по доброму шутили: «Ваня, так у тебя сейчас ментовская кровь!»
***
Четыре месяца вместе в небольшой камере. Ни одного конфликта, ни одного эмоционального всплеска. Такое бывает не часто. Он – из Западной Украины, по классификации, придуманной КГБ, украинский буржуазный националист, я, русскоязычный киевлянин, да ещё и еврей – антисоветчик демократ. Общались на двух языках, не замечая разницы.
Ледяная шапка в углу камеры, вода на стене, скудная пища… Всё это не мешало нам спокойно общаться, читать, думать. А я размышлял, сумеем ли мы выйти из этой сырой мрачной бетонной клетки без туберкулеза. Повезло, вышли.
Потом была ссылка в Сибири. И у него, и у меня. Он вернулся на родину в Западную Украину. В ожидании нового ареста. Умирающая советская власть была очень жестокой. Неожиданно для всех состоялась независимая Украина. Там, в патриотической провинции, многое изменилось. Кроме основного: погрязшие в советской коррупции прежние чиновники, в их числе и члены КПСС, возглавили новую властную иерархию. Мой друг был рукоположен в один из её кабинетов. Пожалуй, в самое конфликтогенное место. Но… он не брал. Не умел, не хотел. Кормил семью исключительно на скромную зарплату.
Вырос, закончил школу сын. Однажды мой друг позвонил мне и произнес следующее: «Ты знаешь, мы живем скромно. Мы не сможем помогать сыну учиться, у него один выход: поступить в институт, где есть казарма, питание, бесплатная одежда. Он решил поступать в Академию СБУ. Ему отказали. Причина – отец сидел. Да, я сидел, сейчас реабилитирован. Мне горько, стыдно. Я мечтал жить в другой Украине. Но я обязан помочь сыну! Прошу тебя, ты – известный человек, помоги нам!»
Помог не я. Дважды судимый в СССР Генрих Алтунян. Тогда - депутат. Он уговорил ректора одного из милицейских университетов закрыть глаза на ситуацию, на судимость отца. Мальчик с успехом закончил университет, прибыл служить следователем в свой городок. Служил недолго. «Брать» и фальсифицировать дела так и не научился. Такое у него было воспитание в семье, неправильное. Уволился, уехал в Европу служить чернорабочим… Такая у нас Украина, увы.
***
В нашей зоне служил дежурным офицером капитан Пацков. Прозвище у него было «интеллигент». Говорил на хорошем русском языке, никогда не проявлял злорадства и садистических наклонностей. Однажды, водворяя Свитлычного, Балахонова, Антонюка и меня в помещение камерного типа, ужаснулся количеству книг, которые Иван Алексеевич намеревался взять с собой в камеру. Пацков, цитируя Грибоедова, произнес: «Собрать бы книги все да сжечь!». Необычный был капитан МВД, читал классику. Свитлычный немедленно ответил: «Согласен с вами, гражданин начальник, но давайте начнем с книг Ленина и Маркса!» Далее диалог не продолжился, нас на несколько месяцев закрыли в одной камере.
Позднее, через год или два, в камеру «пригласили» меня одного Я взял с собой несколько книг, в их числе и одолженную у Ивана Алексеевича «Божественную комедию» Данте Алигьери. Перед водворением в камеру обыск проводил прапорщик по прозвищу «хозяин страна». То ли киргиз, то ли узбек, маленького роста с пронизывающими жгучими глазами. Был он мастер обыска, находил у нас всё, что не увидели прежде его коллеги надзиратели. Говорил по-русски плохо, образованием не блистал, но обыски проводил тщательно, сверяя движения своих рук с одновременным контролем поведения обыскиваемого. И вот – очередной обыск. Я взял с собою в камеру 5 книг, одна из них – Данте. «Хозяин страна» долго осматривал именно эту книгу. Потом спросил: «Это у вас религиозная книга?». Я подтвердил искренне, не ожидая подвоха. Издана в СССР. Прапорщик отложил её в сторону со словами: «Религиозная литература здесь запрещена!»
Вот так пострадал после смерти великий Данте. Я вспомнил этот эпизод из своего прошлого, прочитав, что в сентябре 1321 года он ушёл к Всевышнему. 700 лет тому назад. Вспомнил и такое: в конце 60-х прошлого века в Москве благоденствовал советский писатель, классик социалистического реализма Анатолий Софронов. Был он верным ленинцем и брежневцем, книги его издавались огромными тиражами. В одной из книг этот малограмотный человек сообщил читателям о великой любви Данте к даме по имени Лаура. Не зная, что Лаура была литературной невестой бессмертного Петрарки Тогда же самиздатовский остроумец откликнулся едкой сатирой, где высмеял советского классика. Ну и что, книги Софронова по-прежнему издавались безмерно.
Добавить комментарий