Фридрих Горенштейн принадлежит к поколению советских писателей еврейского происхождения, составляющих, наряду с Исааком Бабелем и Василием Гроссманом, гордость русской литературы.
Сын репрессированного профессора-экономиста, расстрелянного в 1937 году, вынужденный скрываться вместе с матерью, жить по поддельным документам, воспитывавшийся тётками после смерти матери в эвакуации, – в такой обстановке прошло детство будущего писателя. После окончания школы он поступил в горный институт (вечная еврейская тяга к образованию), окончил его, работал в шахте, получил травму, работал прорабом на стройке в Киеве. В 1964 году начинающий писатель приехал в Москву и успешно поступил на Высшие сценарные курсы ВГИКа. Учась в Москве, Горенштейн написал 17 сценариев, по которым были поставлены такие фильмы, как «Седьмая пуля» Али Хамраева, «Солярис» Андрея Тарковского, «Раба любви» Никиты Михалкова. Киносценарии на долгие годы стали единственной его трибуной и средством к существованию.
Особо следует напомнить об участиии Горенштейна в альманахе «Метрополь» (1979 год) − сборнике неподцензурных текстов известных литераторов, а также авторов, не допускавшихся в «эпоху застоя» к официальной печати. В этом издании была опубликована его философская повесть «Ступени», однако позже Горенштейн считал ошибкой свое участие в данном проекте. Он чувствовал себя чужаком в стане шестидесятников, не разделяя ни их идейного пафоса, ни эстетических пристрастий.
В 1978 году Горенштейн начал публиковаться за границей и принял решение эмигрировать из СССР. В 1980 году выехал в Вену, а 24 декабря того же года поселился в Западном Берлине, куда был приглашен на годовую творческую стипендию.
За рубежом им были созданы повести «Яков Каша», «Куча», «Улица Красных Зорь», «Последнее лето на Волге», многие рассказы. Еще до отъезда он успел написать романы «Место», «Псалом», «Искупление», повесть «Зима 53-го», пьесу «Споры с Достоевским».
Одна из центральных тем творчества Горенштейна — евреи среди других народов, и особенно остро звучащая — евреи и русские. Свой народ писатель не превозносит над другими: «Евреи как люди так же дурны, как все иное человечество. Но как историческое образование, как библейское явление это народ близкий Богу, а человек по сути своей ненавидит Бога, поэтому он ненавидит и евреев, и поэтому многие евреи как люди ненавидят себя и свою библейскую судьбу. И чем дальше на нынешнем своем историческом развитии тот или иной народ от Бога, тем сильней ненависть, тем естественнее антисемитизм как национальный призрак». Горенштейн именно антисемитизм называет наиболее естественным языком самых отсталых, агрессивных и одновременно — слабых людей.
Скончался Фридрих Горенштейн в Берлине, не дожив нескольких дней до своего 70-летия. Незадолго до смерти Горенштейн закончил свой последний рассказ — «Арест антисемита. Быль». Похоронен писатель на старинном еврейском кладбище в Вайсензее.
Рассказ «С кошелочкой», написанный в Западном Берлине в апреле 1981 года, повествует об одном дне жизни Авдотьи Титовны Родионовой:
«Авдотьюшка была типично продовольственной старухой, тип, не учитываемый социалистической статистикой, но принимающий деятельное участие в потреблении социалистического продукта… Авдотьюшка, продовольственная старуха, в торговом разбое участвовала давно, опыт имела, а орудием труда у нее была кошелочка. Любила кошелочку Авдотьюшка и, готовясь к трудовому дню, приговаривала: - Ах ты, моя кормилица, ах ты, моя Буренушка (Ф.Г.)
Кошелка – плетёная старинная сумка. Примерно с такой кошелочкой осуществляла свои каждодневные продовольственные «набеги» Авдотья Титовна.
Поражает топографическая точность, с которой автор описывает маршрут передвижения героини рассказа, причём каждая следующая торговая точка предваряется наречием «посля», усиливающим комический эффект и достоверность рассказа. Автор очерка вырос в районе Сретенки – самой торговой улицы Москвы и может засвидетельствовать − каких там только прозвищ магазинов не было. «Грибы-Ягоды», «Пятидесятый», «Угловой», «Безрукий» (директор этого гастронома потерял на войне руку) и так далее и тому подобное. Для нынешнего поколения городских жителей, привыкшим к супермаркетам и сетевым магазинам, подобная топономика покажется, по меньшей мере, странной.
Одним из ключевых героев рассказа «С кошелочкой» является «советская очередь». Сочные эпитеты, которыми награждает Фридрих Горенштейн это странное, растворившееся в прошлом социальное явление вполне заслуживают отдельного упоминания. Приведём лишь пару примеров:
«Вообще, если продовольственные старухи объединяются - это грозная сила. Однажды семь старух, в том числе Авдотьюшка, перли к прилавку, друг на друга опираясь цепочкой. А передняя, Матвеевна, которая ныне с переломом в больнице, опиралась на палку-клюку. Всех раскидали, добыли польской ветчинки».
«…Вошла в молочную Авдотьюшка. Мирный и покойный продукт молоко, безалкогольный напиток. Его младенцы и диетчики употребляют. Случаются здесь и спокойные очереди. Да только не сегодня, когда финское масло в пачках дают...
Вошла Авдотьюшка, послушала: очередь звенит, как циркульная пила, когда на предельных оборотах она на камень натыкается... Лицо у очереди гипертоническое, бело-красное. Вот уж поистине кровь с молоком (Ф.Г.)
«Не злая вроде очередь. Только так подумала, внимательней глянула - обмерла... Кудряшова в очереди стоит, старая вражина Авдотьюшкина... Кудряшова - матерая добытчица, становой хребет большой, многодетной прожорливой семьи, которую Авдотьюшка неоднократно обирала... У Кудряшовой плечи покатые, руки - крюки. Две сумки, которые Авдотьюшка и с места не сдвинет. Кудряшова может на далекие расстояния нести, лишь бы был груз - продовольствие. Кудряшова и роженица хорошая. Старший уже в армии, а самый маленький еще ползает. Сильная женщина Кудряшова, для очередей приспособленная. Кулачный бой с мужчиной обычной комплекции она на равных вести может. Но если схватить надо, а такие ситуации, как мы знаем, в торговле бывают, тут Авдотьюшка расторопней Кудряшовой, как воробей расторопней вороны (Ф.Г.)
Перед читателями рассказа проходит целая галерея типажей под общим названием – «советский продавец».
«Необычный мясник появился в данной торговой точке. Мясник - интеллектуал, похожий скорее на ширококостного, из народа профессионала хирурга в белой шапочке на седеющей голове, с крепким, налитым, упитанным лицом, в очках. Мясник веселый и циничный, как хирург, а не мрачный и грязный, как мясник. Очередь для него объект веселой насмешки, а не нервного препирательства. Он выше очереди. Огромными, но чистыми ручищами берет он куски мяса и кладет их на витрину, на мясной поднос. И в ответ на ропот очереди, требующей быстрей обслуживать, без запинки читает «Евгения Онегина» (Ф.Г.)
А вот другая цитата на эту же тему:
«Магазин длинный, как кишка, и грязней грязного. Даже для московской окраины он слишком уж грязный. Магазин, можно сказать, сам на фельетон в газете "Вечерняя Москва" напрашивается. Продавщицы все грязные, мятые, нечесаные, стоят за прилавком, как будто только что с постели и вместо кофе водкой позавтракали.
И кассирша сидит пьяная, а перед ней пьяный покупатель. Лепечут что-то, договориться не могут. Она на рязанском языке говорит, он на ярославском (Ф.Г.)
Современному читателю почти не знакомо словосочетание «плюшевый десант», получившее своё название от одного из видов женской одежды, а именно, плюшевого жакета. Подобного рода жакеты из плюша – ткани с длинным ворсом − носили женщины среднего и пожилого возраста, проживавшие в провинции. В 70-х годах, когда начались перебои с продуктами, гражданки в таких жакетах, ездили в Москву за продуктами. Их-то и прозвали «плюшевым десантом». Вот как описывает Горенштейн набег приезжих на московские продовольственные магазины:
«… Махновцы... Форма у всех одна: платки, плюшевые тужурки-кацавейки. Руки тяжелые, багровые, лица малиновые и чесноком дышат...
Перекликиваются махновцы. - Текля, де Тернь? - 3 Горпыной за шампаньским пишов. Если посадские-пригородные грабят предметы первой необходимости, то махновцы грабят предметы роскоши. Привезут на рынок мешки тыквенных семечек или груш-скороспелок, набьют мешки деньгами, а потом в те мешки дорогие деликатесы.
Вот Горпына помогает взвалить Текло на плечо мешок шампанского. Вот у Терня в обеих руках раздутые рюкзаки с плитками шоколада, с коробками шоколадных конфет.
Вспоминаются смазанные дегтем партизанские тачанки с награбленным дворянским имуществом. Но теперь грабеж особый. Не по Бакунину, а по Марксу. Товар-деньги-товар...
Вот и автобусы их экскурсионные возле универсама. В каждом автобусе передвижной штаб продотряда. Сюда купленное-награбленное сносят. Весь автобус в кулях, мешках, авоськах. В разных направлениях движутся бойцы - крепкорукие мужчины и женщины. А в разведке верткая молодежь. Бежит деваха конопатая.
- Дядя Паршин, тетя Васильчук велела передать, растительное сало дают.
- Какое еще сало, лопоухая? –
Желтое,- радостно кивает конопатая,- я влезла, смотрю - дают... А тетю Васильчук какой-то как поддал плечом...
Но дядя Паршин уже не слушает.
- Ванюхин, Сахненко! С бидоном!
Побежал боевой расчет с бидоном на сорок литров... Ой, много посадских, ой, моченьки нет... И еще бидон вперли.» (Ф.Г.)
Поражает точность экономического анализа жизни советских
людей в сравнительно нелюдоедские застойные годы. Вряд ли специалисты из Совета Министров и Госплана СССР знали доподлинную жизнь своего народа, живущего в стране «тотального дефицита», так, как мудрый писатель Фридрих Горенштейн:
«Колбасные очереди наряду с очередями апельсиновыми являются главным направлением торговой войны между государством и народом. Мы-то с вами в настоящих колбасных и апельсиновых очередях не стояли…, Кто же стоит-воюет в тех очередях? Вокзалы. А что такое вокзалы? Это сам СССР. Но за апельсинами СССР поневоле стоит. Выращивает СССР в обилии вместо груш-яблок автомат "Калашников", а "третий мир" апельсин выращивает. Натуральный обмен вне марксова капитала. Не свой, не привычный продукт - апельсин. От него у СССР отрыжка горько-кислая. Не серьезный продукт апельсин, под водку не идет. Детишкам дать погрызть разве что. Иное дело колбаска...
В колбасных Москвы вокзальный дух, вокзальная духота... Кажется, вот-вот прямо в московских колбасных, вызывая головную боль, закаркает диктор: Внимание, начинается посадка на поезд номер... И пойдут поезда прямо из московских колбасных на Урал, в Ташкент, в Новосибирск, в Кишинев... Вокзальный народ не буйный. Посад хитер, а вокзал терпелив. Хитрость - она резиновая, а терпение - оно железное.
Железо ждать умеет. И свое соображение у железа тоже есть. Знает, какие продукты на какие расстояния везти можно. Ведь образование в СССР шагнуло далеко вперед. Высок в очередях процент образованного народа. Инженеры стоят, химики-физики... Стоят, рассчитывают... До Горького мясцо доезжает и маслице. А до Казани мясо протухает, но колбасы вареные выдерживают. За Урал копчености, чай, консервы везти можно. Апельсины те же для баловства ребятишкам. Но лучше нет настоящей копченой колбаски. И терпеливо железо стоит. Стоит СССР в очередях за колбасой. Эх, милая, с маслицем тебя да с хлебцем, как в былые времена» (Ф.Г.)
Один из героев рассказа − представитель советской интеллигенции (ну куда уж без неё), инженер-кибернетик Юрий Соломонович Фишелевич, фамилия и отчество которого не оставляют никаких сомнений относительно его национальности. По воле автора, Фишелевич оказывается товарищем по несчастью Авдотьи Титовны. Будучи интеллигентным человеком, инженер, находясь на больничной койке, много времени уделяет чтению «Большой книги в коричневом переплёте. Часто читал Фишелевич эту книгу вслух. Много нового узнал из нее больной народ. И про сервелат, и про колбасу слоеную, и про уху из стерляди, которую лучше всего подать с кулебякой или расстегаем» (Ф.Г.), тем самым доводя до слёз заслуженную учительницу с тазобедренным переломом
Читатель, конечно же, узнал знаменитую в то время книгу «О вкусной и здоровой пище» − первую в Советском Союзе большую поваренную книгу, изданную в 1952 году.
Ирония текста Горенштейна заключается в том, что никто из персонажей рассказа и понятия не имел о перечисленных блюдах, а уж тем более, как выглядели эти продукты.
Текст «С кошелочкой» полон искрометного юмора, достойного пера Гоголя и Чехова. Прочтите ещё раз описание забега подсобного рабочего и продавщицы везущих в сопровождении покупателей деликатный товар – яйца:
«Подсобник в синем халате тележку везет, на тележке импортные картонные ящики. Что в ящиках, непонятно, но очередь сама собой построилась и следом бежит. А к очереди все новые примыкают. Авдотьюшка где-то в первой трети очереди-марафона... Должно хватить... Взмокли у Авдотыошки седые волосы, чешутся под платком, сердце к горлу подступило, желудок к мочевому пузырю прижало, а печень уже где-то за спиной ноет-царапает. Но отступать нельзя. Отстанешь - очередь потеряешь.
Бежит Авдотьюшка, хоть в глазах уже мухи черные. А подсобник вертит, подсобник крутит. Куда он, туда и очередь, как хвост. На крутом повороте из очереди выпал инженер Фишелевич, звякнул кефирными бутылками, хрустнул костьми. Не выдержал темпа. Но остальные с дистанции не сходят, хоть силы уже кончаются. Спасибо, подсобник перестарался, слишком сильно крутанул, и картонные ящики прямо посредине мостовой повалились... Несколько лопнуло, и потек оттуда яичный белок-желток. Подсобник с похмелья проветриться хочет, везет, не останавливается. Кто-то из очереди, умаявшись:
- Остановись уже, погоди, устали мы, торговлю начинай...
А толстозадая из торговой сети, которая в коротком нечистом халате сзади за тележкой ступает:
- Будете шуметь, вовсе торговать не стану. Тут из очереди на робкого бунтаря так накинулись, затюкали:
- Не нравится, домой иди прохлаждаться... Барин какой, пройтись по свежему воздуху не может. Они лучше нас знают, где им торговать. Им, может, начальство указание дало.
Бежит дальше Авдотьюшка вслед за остальными. А пьяный подсобник нарочно крутит-вертит. То к трамвайной остановке, то к автобусной... И толстозадая смеется... Тоже под градусом... Измываются, опричники» (Ф.Г.)
Завершает свой рассказ Фридрих Горенштейн на доброй, щемяще-грустной ноте:
«Кошелочка-кормилица ей родным существом была. Она ей по ночам несколько раз снилась. Привыкла Авдотьюшка к своей кошелочке. Как это она другую сумку возьмет, с ней по очередям ходить будет? Печалится, горюет Авдотьюшка. Однако раз медсестра говорит: - Родионова, вам передача. Родионова - это Авдотьюшки фамилия. Глянула Авдотьюшка - кошелочка... Еще раз глянула кошелочка... Не во сне, наяву - кошелочка... Мясца нет, конечно, и яичек, да и из трех селедочных коробок - одна. Но зато положена бутылка кефира, пакетик пряников и яблочек с килограмм... Как Авдотьюшка начала свою кошелочку обнимать, как начала Буренушку гладить-баловать... А потом спохватилась - кто ж передачу принес? Одинокая ведь Авдотьюшка. Полезла в кошелочку, на дне записка корявым почерком: "Пей, ешь, бабка, выздоравливай". И подпись - "Терентий". Какой Терентий?
А Терентий - это тот подсобник с морской татуировкой, с "Порт-Артуром" на груди.
Значит, и в самых темных душах не совсем еще погас Божий огонек. На это только и надежда» (Ф.Г.)
Вскоре после кончины Фридриха Горенштейна журнал «Октябрь» (№9, 2002 год) опубликовал подборку воспоминаний» коллег и знакомых писателя под названием «Тайна Горенштейна».
«Писатель - это от Бога, а не от отдела культуры ЦК КПСС, Литературного института или нынешнего пиара, надувающего читателей в особо крупных размерах». Так начинаются воспоминания Евгения Попова. «Я утверждаю, что он был обыкновенный замечательный писатель, обыкновенный странный человек, не желающий принять как аксиому, что и время, и место каждому из нас определены Богом».
«Тайну» попытались разгадать старинные друзья и знакомцы Горенштейна − Борис Хазанов, Леонид Хейфец, Марк Розовский, Юрий Клепиков.
Заметки Анатолия Наймана называются «Отчужденный»: «Все говорили, что у Фридриха ужасный характер − характер, действительно, был, но до характера я всегда видел страсть, вот эту самую: выжечь из реальности никчемное, неточное, застрявшее по небрежности. Если не из реальности, то по крайней мере из слов <...> В моих ларях и списках его имя занимает место среди тех нескольких, про которых, когда кто-то из них умирает, я с тоской думаю: почему я пропустил раз или два поговорить с ним так, чтобы его хорошенько послушать?»
Точнее всех высказался Михаил Левитин: «Какую тайну мы хотим узнать? Только в книгах Фридриха видна его нежность. Кем ощущал себя Фридрих - писателем, драматургом, сценаристом? Отвечу: нет. Евреем. Я просто убежден. Евреем, противостоящим кошмару, хотя он не опускался до диссидентства, это ему было совершенно неинтересно».
Перечитайте рассказ «С кошёлочкой» - и вы поймёте, какого гения потеряла русская культура и русская литература.
Добавить комментарий