Кровь для румын 

СССР-Австрия-Италия-Америка. 30 лет назад. Попав в Австрию из совка, в течение нескольких недель люди менялись. Формировались новые, иногда смешные до гротеска, иногда неприятные и даже отвратительные личности. Мы получали пособие, на которое вполне можно было прожить, мы не оказались в экстремальных ситуациях, не штурмовали океан или горные вершины. Мы не попали на зону или в плен к врагу. Что меняло людей так быстро и порой до неузнаваемости? Почему-то чаще в худшую сторону, но бывали исключения. Тем, кто не прошел этот путь, наши воспоминания кажутся неинтересными, надуманными и преувеличенными. И мы не станем их разубеждать. Все, о чем я пишу ниже, – правда. Даже диалоги, хотя какие-то реплики могли быть произнесены в другое время. Только мат исключен. Табуированных слов было много, и читатель может легко их расставить в нужных местах по своему вкусу. Имена изменены. 

***

- В гробу я видал тех румынов. Что, у меня своих цорес мало? Хотя, стольник баксов резко меняет дело, на привозе не валяется. - Так говорил Алик, мой друг, потягивая шнапс из мини-фляги. Алик был одессит, общий любимец, бывший пляжный фотограф, будущий программист от бога в Чикаго, и тридцатью годами позже - законченный алкоголик. 

- Не румынов, а румын, грамотей. На привозе баксы не валяются, но свой школьный аттестат ты точно там прикупил, – вставил Гриша. 

- Румынов, румын, цыган одним словом! - это уже заговорил Зиновий, он же Зяма. - Мы в Румынию в отпуск на Жигуле ездили. И спали в машине. Я выложил ночью за дверь на траву носки, чтобы было чем дышать, а к утру их уже не было. Хуже цыган, мамалыжники! Да ну их! Но чтобы стольник наварганить, сколько пачек презиков по 10 центов мне нужно сбыть на пятачке, да еще и от полицаев прятаться. 

- Презики хоть и хорошо идут, но и с полного чемодана много не наваришь. Нужно было «Командирскими» запасаться или «Востоками» на худой конец, – подтянулся к разговору Фима. 

- Может быть, Фима, у твоей тещи в харьковском промторге «Командирские» продавались на вес или на ведро, - сказал Наум, - а у нас в Виннице, кроме стаканных кипятильников, на полках ничего не было. Постоял бы ты с тещей на пятачке с этими кипятильниками. Вчера еле 2 продал по 30 шиллингов. Так одна еще приклепалась, отдай, мол, за 20! За 10 шиллингов торговалась как за миллион. В жопу бы ей тот кипятильник засунуть! И в розетку включить! 

- Вот ты себе весь неликвид в зад и засунешь, чтобы американскую таможню пройти, - сказал Фима. 

- На кой они в Америке, там напряжение 110 вольт. 

- Мужики, не 110, а 100, - сказал Алик -. Сто долларов! Не отвлекайтесь! Сто баксов, повторяю, на дороге не валяются. Что будем делать? Даже Радикулитчице дня два нужно трудиться, да еще как, чтобы столько заработать. А сколько Халява может сигарет выкурить! 

Все усмехнулись. Несмотря на важность стодолларовой темы, позубоскалить над Радикулитчицей и Халявой было святым делом. Радикулитчицей назвали худую, но вполне сексапильную жену Савелия, Светлану, лет тридцати пяти. Он лежал в кровати, разбитый радикулитом, и торговать на рынке был не в состоянии. После того, как тихо сметать в свою сумку французские духи в местных лавках стало затруднительно, Светлана стала подрабатывать уборками. За ней приезжал на новеньком Гольфе после работы ладно сбитый сельский повеса - и увозил на «уборки», с которых она возвращалась часа через 3-4 с приличной по эмигрантским меркам суммой и слегка сбитой прической. С собой у нее был литровый пакет дешевого вина для Савелия. Савелий считал, что вино помогает при радикулите, выпивал литр и был вполне доволен уборками жены. Кражи в лавках почти прекратились. Лавочники стали внимательней следить за покупателями и постепенно успокоились за свои товары. Светлана смотрела на всех свысока. Ведь она зарабатывала не на барахолке, а своим нелегким трудом. Да и мы все развлекались. С Халявой все было проще. Они с мужем всегда «стреляли» сигареты, и кличка Халява к ним прилипла с первого дня. Халява была москвичкой и поэтому считала, что бесплатные сигареты от провинциалов – это ее привилегия от рождения. 

Читатель, наверное, уже догадался, что действие происходит в перевалочном лагере для советских евреев. Жили мы в маленьком австрийском не то селе, не то городке. Название я забыл, а лагерь назывался Югенддорф, и, конечно же, был переименован обитателями в Юдендорф.

Тем временем послеобеденный разговор в столовой продолжался значительно живей, чем обычно. Способствовали этому два обстоятельства. Во-первых, на десерт дали усиленную порцию манной каши, щедро сдобренной тертым шоколадом. Вторым обстоятельством была бумажка, прикнопленная кем-то утром к забору. Написанная крупным, но неразборчивым почерком записка эта была подвергнута коллективной экспертизе наличными специалистами в графологии, идише и других романо-германских языках. Немецкого никто не знал. Привели полковника Фиму, который изучал немецкий 10 лет во время службы замполитом на Новой Земле. Но немцы уже не считались главным вероятным противником и классиков марксизма Фима прорабатывал в переводе, примененяя к условиям полярной ночи и северного сияния. Углубившись в чтение листка минут на пять, он изрек под выжидающими взглядами всех заинтересованных. 

- Написано, скорее всего, по-австрийски или по-немецки, и начинается со слова «Ахтунг!» Должно быть что-то важное, - но дальше он продвинуться не смог и выразил гипотезу: - Наверное, опять в телефон-автомат засунули шиллинг на веревочке и сломали его. Я обещал ноги вырвать ублюдку - и вырву. Только найдите мне его! 

Фиму в его справедливом, но бесполезном гневе разубеждать не стали, а экспертизу продолжили. Нашли слова Rumanien, Blut, Sonntag, 100 dollars. На этих словах, как центрах кристаллизации, вырос перевод. Завтра, в воскресенье, будут брать кровь для Румынии. Каждый сдавший получит сто долларов. 

Совсем на днях в Румынии убили Чаушеску. Мы все порадовались, поделом ему. Наши австрийские опекуны были не так категоричны, качали головами. Нехорошо, без суда. Местный доктор, который бледнел при виде зеленки на лицах и коленках наших детей, вдруг беззаветно загрузил свой огромный, как нам казалось, Фольксваген Пассат лекарствами и бинтами - и уехал в неизвестном направлении. Говорили, в Румынию. Что-то было не так с Румынией, но какое нам до нее дело? Но теперь, за сто баксов, можно было подумать и о румынах. 

Долго еще судили-рядили, и в конце концов решили – идем! Разошлись по своим закуткам. Жили мы все в огромном помещении, по периметру которого были за занавесками ячейки. Как купе в поезде. Одно купе на семью. Долго еще был слышен из разных углов возбужденный шепот.

- Я, Савчик, как же потом убираться-то пойду? Я и так похудела, у меня же, если еще 200 грамм скачать, вид покойницы будет. Мне же ведра носить и шваброй махать...

***

- Гриш, ничего, я отлежусь после, зато завтра будет у меня выходной. Я все равно стою как дура с этими отрезами. Не берут... выбросить придется. Кто это твою мать эти чесучевые отрезы накупить надоумил? Лупы нужно было брать, лупы… Брось свои идиотские рифмы! Гриш, 100 зелененьких! А, может быть, и ты сходишь? Будет 200. Приедем на место, купим приличную машину... 

***

- Зяма, а вдруг твоя кровь не подойдет? Я уже будто слышу, как у меня в сумке шуршит, а вдруг не подойдет? Ты ничем плохим не болел? И вообще, чего это Халява на тебя так смотрела за обедом... Не ври про сигареты. Все вы кобели... 

***

- Ты, Фима, соберись с духом. Главное, не смотри на иглу. Ты давал присягу за советскую родину кровь проливать, пролей немного для семьи…

***

Мне тоже не спалось. Но, увы, я не мог проникнуться всеобщим воодушевлением. Шансов у меня не было. В детстве я переболел желтухой, и кровь у меня никогда не брали. Одна вредная медсестра сказала, что она бы и на кровяную колбасу ее не пустила, слишком много билирубина. Мой завлаб ежегодно использовал меня в корыстных целях. Когда добровольно-принудительно он отправлял донора от лаборатории, он посылал меня и получал птичку за выполнение разнарядки. Потом, на станции переливания крови, меня забраковывали, и я шел домой, наслаждаясь подвернувшимся отгулом. Но теперь все не так. Теперь я почувствовал свою ущербность в полной мере. Мало того, что я не наторговал и тысячи за два месяца в Австрии, так еще и сегодня пролетаю. 

За завтраком образовался довольно внушительный отряд, готовый идти, человек двадцать пять. Когда принципиальный вопрос, идти или не идти, уже был решен, стали разрабатывать детали, например, как бы сдать кровь самому, а получить деньги еще и за жену или мужа. Кандидат наук Гриша вспомнил, как он в колхозе сдавал один и тот же ящик вишен до пяти раз, а жестянщик Зяма – как правильно писать процентовки, чтобы ничего не делать, а иметь в 10 раз больше инженера, но их уже никто не слушал. 

- Пускай и бракованный Юра идет с нами, - предложил Алик. - Будет переводчиком. Пусть докажет, что не зря что-то бубнит целый день за занавеской, пока порядочные евреи заняты делом и втюхивают колбасникам кримпленовые ковры за чисто шерстяные. 

Я обрадовался. Хоть и никакого материального интереса, но этот день сулил новые впечатления. Быстро проработал финансовый раздел в англо-русском разговорнике - и был готов. Шансы, что с кем-то из медперсонала удастся объясниться на английском, были высоки. 

День для начала января выдался очень теплый, солнечный. Идти нам предстояло минут 20, к школе в центре поселка. Серо-синяя от ратиновых пальто и треников советского пошива масса начала свое движение. Бывалых доноров среди нас не было, и общее состояние было сосредоточенно-тревожное. Разговоров и обычных подначек почти не было. Где-то впереди слышен был духовой оркестр. Полковник Фима рефлекторно пытался выровнять колонны и подтянуть шеренги. Наш лагерь находился на окраине, и вскоре нам стали встречаться странные, будто из телевизора, персонажи в национальной одежде. И шли они тоже в центр. Чем дальше, тем их было больше. Мужчины в зеленых двубортных пиджаках, шляпах с высокой тульей и обязательным пером. Белые рубашки, брюки подвязанные под коленками, подтяжки, гольфы. Женщины не отставали, и под верхней одеждой были расшитые платья, яркие блузы и сапожки. Ну, просто Гензели и Гретели, как у меня в детстве на прикроватном коврике. 

Начались догадки в строю. Чего это у них? Конкурс самодеятельности или праздник какой? Им хорошо, не нужно думать, как бы лишнюю сотню заработать. Как выходной, так у них праздник. Думали бы лучше, как румынам помочь. 

Постепенно наша слегка пришибленная группа стала походить на мутное пятно в ярком и возбужденном потоке. Оркестр уже играл где-то рядом. Австрийцы пели, пританцовывали, переговаривались громко через улицу. И вдруг, как мне, так и многим из нас, пришла в голову почему-то очень неприятная мысль, что вся эта развеселая публика идет в ту же школу и за тем же, что и мы – сдавать кровь. И что у них-таки это большой праздник и торжество – сдать кровь для румын. И оркестр гремит, и все перья на шляпах, и панталоны вытащены из сундуков - все по этому поводу. 

- Мужики, что за понты кругом? А мы не опоздаем? Баксов на всех хватит? – заволновался Алик. 

Фима скомандовал прибавить шагу, но и без него уже было ясно, что можем и опоздать. Последнюю часть пути шли почти переходя на бег, но все же не бегом, чтобы не растерять достоинство, которое у нас, советских, такое же собственное, как и наша гордость. Несмотря на очередь, мы довольно быстро оказались в вестибюле школы, а потом и на втором этаже, где поняли, что мы в правильном месте. Через раскрытые двери спортзала видны были ряды раскладушек с донорами. Похоже, что мы не опоздали. Меня протолкнули вперед, где состоялся такой диалог с молодым человеком в халате, не то доктором, не то фельдшером. 

- Мы вот тут, живем в Югенддорфе и хотели бы сдать кровь. 

- Пожалуйста, очень вам рады. Заполните формы, и вас будут вызывать по одному. 

- У нас только есть один вопрос. Мы тут как бы проездом. У нас нет счетов в местном банке. С нами сразу рассчитаются или как?

- Что вы имеете в виду, какой банк? Мы дадим справку каждому. 

- Спасибо большое, а деньги? 

- Какие деньги?

- Ну, как было в объявлении. 100 долларов каждому. Мы можем и шиллингами взять. 

- Извините, но денег в нашей стране за кровь не дают. 

- Как не дают, даже если кровь для румын? 

- Особенно, если для румын. Мы живем на одном континенте. Мы им должны помочь. Но мы дадим каждому донору по сосиске и стакану красного вина. Вон, смотрите, и он указал на дверь с другой стороны от спортзала, где стояли на столах десятки бутылок вина и пахло сосисками. 

- Спасибо. Я объясню нашей группе, и мы сейчас.... 

Что будет «сейчас», я представлял себе очень слабо. 

Вся наша группа набилась в винно-сосисочную комнату на совещание. Ситуация была ужасная. Черт с ними, с деньгами, но как уйти от позора? 

Фима: Что будем делать? Кто первый сказал, что дадут 100 баксов? Ноги вырву. 

Радикулитчица: Пошел ты, Ефим, знаешь куда. 

Фима: расходиться будем тихо и по одному. 

Алик: А может?..

Халява: А хоть закурить дадут? 

Зяма: Дадут, еще и пачку Кента, мужу в подарок унесешь.

Никто даже не улыбнулся. Было не до шуток. 

Гриша: - А что там вообще в Румынии, стреляют людей или что? Я назад по этой лестнице не пойду. Мне в глаза колбасники из очереди смотреть будут.

Алик: Не иди, Гриша, по лестнице. Мы тебя сейчас через окно проводим, на связке сосисок нежно опустим. 

И опять никто не засмеялся. Потом было долгое молчание. 

Долгую паузу прервал Гриша: - Все! Как хотите, господа. Но я влип... Выхода нет, и я остаюсь! 

Я (помня о своей безопасной миссии): - Ну, и я с Гришей.

Потом, кто-то еще: - И я остаюсь. - Потом еще кто-то, и еще. 

И зычный голос замполита: - Кто идет домой, поднимите руку. - Руки никто не поднял...

- Ну вот, заполняйте формы, - протянул нам пачку бланков парень в белом халате. 

Пока народ вписывал свои анкетные данные, я решил, что нужно внести ясность.

- Тут есть еще одно обстоятельство. Я бы очень хотел сдать кровь, но, к сожалению, не могу. У меня много билирубина в крови. 

- Не проблема. Ваша кровь пойдет на плазму. 

Это был шок, но мне было некогда разбираться в своих чувствах. Румыния, которая находилась со мной на одном континенте, нуждалась в моей плазме, и я смело шагнул в открытые двери спортзала... 

Потом мы сидели в винно-сосисочной, делясь своими впечатлениями, и как-то незаметно, за стаканом пошел второй, и за сосиской - вторая, а потом и третья, и даже кому-то четвертая. Никто не проверял и не останавливал. Сдав по 400 граммов крови, вопреки логике, все чувствовали прилив сил и хорошего настроения. Даже Халяве дали закурить, не дожидаясь ее жалобной просьбы. 

Домой шли весело и пели громко про славянку-молдаванку и про Дунай, в который, как мы знали с детства, румын тоже бросил свой цветок. Из подворотни выбежала дворняжка и бодро пошла рядом. Очень кстати, у радикулитчицы в косметичке оказались 2 сосиски. Собачка отстала с благодарностью. Мы подошли к воротам Югенддорфа... День заканчивался. 

Ночью опять не спалось. Вдруг Фима заговорил: 

- Товарищи, а все же в Союзе не все было плохо. Если бы не наше советское интернациональное воспитание, разве бы мы отозвались все как один, чтобы помочь румынам в беде? 

Ответом был дружный и долгий-долгий хохот из всех купе. 

А откуда пошел разговор о 100 долларах, мы узнали утром. Это Женя, девчушка 16 лет, дочка Гриши, так зло над нами подшутила. Вписала в пустое место в объявлении «100 dollars». Мы не признавались, но каждый их нас в душе был Жене даже очень благодарен.