Не знаю, отметят ли в родной Сибири 210-летие Дмитрия ДАВЫДОВА, одного из замечательных русских людей с тяжкой судьбой (уж как водится!). Автора одной из величайших песен, одновременно удалой и пронзительной, и так много сообщающей о той давней России, какой она была...
Написанное для антологии решаюсь предварить двумя собственными стихотворениями (лишь для читателей данного поста и без каких-либо поползновений включить их в антологию). К этой судьбе я не раз в беге лет мысленно обращался...
А песня эта,потрясающая в исполнении громового хора, что ж, она и на бумаге хороша...
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
АВТОР ПЕСНИ
Пропали в наводненьях и пожарах
Давыдова обширные труды.
Ослепший, в язвах на ногах поджарых,
Он ни одной не избежал беды.
О, знал бы он, что все воспламенится —
Монгольский сказ, якутский лексикон!..
Конечно, есть у Гумбольдта страница,
Где мимоходом упомянут он.
Любивший с детства Тассову октаву,
Он сочинял поэмы до конца.
Но лишь одну безадресную славу
Обрел создатель «Думы беглеца».
Ведь баргузин и ветер Акатуя
В тягучем звуке над страной текут...
Зачем судьбу я помянул такую,
Ушел в тайгу, где в бубен бьет якут?
Не видел Лены, не был на Байкале...
В глухом селе на волжском берегу
Вдруг ощутил я: годы замелькали,
И что оставить по себе могу?
Но безмятежен этот вечер долгий,
Как будто жизней не одна, а две,
И вдалеке вскипают волны Волги,
Невидимые в ровной синеве.
1996
ЭПОПЕЯ
Когда из Акатуя
Колодники бежали,
Входили, не лютуя,
Туда, где гостя ждали.
Где ставни запирали,
А на ночь, тем не мене,
За окна выставляли
И шаньги, и пельмени.
И молоко с глазками
Коровье или козье
Тяжелыми кусками
Лежало на морозе.
О, свет перед иконой
И радость состраданья,
Для жизни заоконной
Вседневность подаянья!
О, вехи верстовые,
Казаки постовые,
Станицы и умёты
И сельские работы!
И хворь казалось плёвой,
И – по боку печали,
И в бочке омулёвой
Байкал переплывали.
Щедра и домовита
Везде была Россия.
То ёлка, то ракита…
Ещё была Россия.
2015
ДМИТРИЙ ДАВЫДОВ (весна 1811 г., г. Каинск Томской губернии, по другим сведениям — г. Ачинск Томской губернии, — 1(13).6.1868 г., Тобольск). Отец будущего поэта, этнографа и фольклориста был ученым-гидрографом, близким родственником Дениса Давыдова. Рано потеряв отца, пятнадцатилетний Д. поступил в Ачинский окружной суд, где прослужил сначала в качестве канцелярского служителя, затем канцеляриста, с 1826 г. по 1829 г. Экстерном сдав в Иркутской гимназии экзамены на звание учителя, преподавал в Троицкосавском (до 1833 г.), затем в Якутском уездных училищах. Десять лет был смотрителем училищ Якутской области, а в 1858–1959 гг. находился на той же должности в Верхнеудинском округе. Тридцать лет, отданных педагогической деятельности, были и временем краеведческих изысканий Д., его научных занятий. Повсеместно он содействовал открытию начальных школ, участвовал в разработке якутской грамматики и составил словарь якутского языка. В 1855–1846 гг. находился в составе Северо-Восточной сибирской экспедиции А.Ф. Миддендорфа, проводил метеорологические и геотермические исследования. Изучив монгольский язык, Д. собрал сказки, легенды и пословицы бурятов и монголов и передал их известному монголоведу О.М. Ковалевскому для опубликования. В Баргузине Д. добывал сведения о минеральных источниках, древних водопроводах, об археологических памятниках. Труды Д., опубликованные в изданиях Русского географического общества, стали известны Александру Гумбольдту. Д. был героическим подвижником науки, но ему же принадлежит и поэтическое открытие Восточной Сибири. С самого начала основной темой его стихотворений и «сибирских романов в стихах» (авторское определение) стала жизнь туземцев необъятного края. Увлеченный чтением «Освобожденного Иерусалима» Тассо, он попытался создать нечто подобное, но рукопись поэмы «Покоренная Сибирь» сгорела в якутском пожаре 1840 г. Несчастья всю жизнь мистически преследовали Д. В 1863 г. в варшавском доме Ковалевского сгорели якутские фольклорные материалы, собранные Д., а в 1870 г. во время иркутского наводнения погибли еще многие принадлежащие ему рукописи, вещи, физические и астрономические инструменты. Непоправимой была утрата монгольского фольклорного собрания. Оплакивая труд, занявший пятнадцать лет, Д. писал «Люди и природа, казалось, шли противу меня». Старость Д. была беспросветно мрачной. Выйдя в отставку в 1859 г., он поселился в Иркутске и намеревался остаток дней посвятить литературной и научной деятельности, но в 1861 г. он ослеп и более восьми лет пролежал в постели со сведенными руками и ногами. Последний свой сборник «Поэтические картины» Д. продиктовал дочери. В эту книгу, вышедшую в Иркутске в 1871 г. вошли одноименная автобиографическая поэма и стихотворение «Завещание». Общая направленность поздних стихов Д. антинигилистическая, художественно они малоинтересны. Намного живее его ранние стихи «Амулет» (первая публикация Д., относящаяся к 1856 г.), «Моя юрта», «Сибирский поэт», «Тунгус». В «Сибирском поэте» встречаются строфы вдохновенные: «Моя душа от горя не черствела; / Поэзия сроднилась со мной, / В тайге, в снегу и на бересте смело, / С окрепшею от холода рукой, / Писал стихи талинкой обгорелой / И заливал их теплою слезой; / От радости тогда струились слезы, / Что в мире есть талины и березы. / Я размышлял при туче грозовой / Иль, северным сияньем освещенный, / В бору, в степи, средь тундры моховой, / В ущелье скал у пропасти бездонной / И в Шергинском колодце, под землей, / Морозами во льдину превращенной. / Меня качал Восточный океан, / И восходил я на Хамар-Дабан». Доселе в русской поэзии не звучали подобные географические названия, лирический герой еще не попадал в столь суровые климатические условия. Д. стал предшественником Сергея Маркова, Леонида Мартынова, ссыльного Николая Заболоцкого. Все же поэтическое творчество Д. осталось бы малозаметной страницей истории запоздалого романтизма, если бы не одно его произведение, из ряда выдающееся и на Тассовы октавы совсем непохожее. Это стихотворение «Думы беглеца на Байкале» стало любимой народной песней. Должно быть, мечтавший о своде поэм, Д. был бы удивлен, что в итоге оказался автором песни. Единственной, но бессмертной, воплотившей самый дух сибирской жизни и истории. Поразительны строчки: «Шел я и в ночь — и средь белого дня / Близ городов я поглядывал зорко; / Хлебом кормили крестьянки меня, / Парни снабжали махоркой». Поэт говорит здесь о черте русского характера: народ всегда сочувствует узнику, каторжнику, беглецу. Впрочем, в примечании к «Думе беглеца» (Д. вообще снабжал каждое свое сочинение интересными примечаниями) дается и вполне рациональное объяснение: «Беглецы из заводов и с поселений вообще известны под именем «прохожих». Они идут, не делая никаких шалостей, и питаются подаянием сельских жителей, которые не только не отказывают им никогда в куске хлеба, но даже оставляют его в известных местах для удовлетворения голода прохожих. Беглецы не делают дорогою преступлений из боязни преследования; а жители не ловят их сколько потому, что это для них неудобно, а более из опасения, что пойманный, при новом побеге, отомстит поимщику».
ДУМЫ БЕГЛЕЦА НА БАЙКАЛЕ
Славное море — привольный Байкал ,
Славный корабль — омулевая бочка,
Ну, баргузин, пошевеливай вал,
Плыть молодцу недалечко.
Долго я звонкие цепи носил;
Худо мне было в горах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;
Горная стража меня не видала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка — миновала.
Шел я и в ночь — и средь белого дня;
Близ городов я поглядывал зорко;
Хлебом кормили крестьянки меня,
Парни снабжали махоркой.
Весело я на сосновом бревне
Вплавь чрез глубокие реки пускался;
Мелкие речки встречалися мне —
Вброд через них пробирался.
У моря струсил немного беглец:
Берег обширен, а нет ни корыта;
Шел я коргой — и пришел наконец
К бочке, дресвою замытой.
Нечего думать, — Бог счастье послал:
В этой посудине бык не утонет;
Труса достанет и на судне вал,
Смелого в бочке не тронет.
Тесно в ней было бы жить омулям;
Рыбки, утешьтесь моими словами:
Раз побывать в Акатуе бы вам —
В бочку полезли бы сами!
Четверо суток верчусь на волне;
Парусом служит армяк дыроватый,
Добрая лодка попалася мне,
Лишь на ходу мешковата.
Близко виднеются горы и лес,
Буду спокойно скрываться под тенью;
Можно и тут погулять бы, да бес
Тянет к родному селенью.
Славное море — привольный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка…
Ну, баргузин, пошевеливай вал,
Плыть молодцу недалечко.
[Впервые опубликовано в 1858]
