Что скромному адепту поэзии первым делом вспоминается? "Три аршина керенок/Брошу черноглазой? ". Строчки Велимира Хлебникова, задорные и замечательные (впрочем, у него всё замечательно). Но А.Ф. остался не только в истории нумизматики. Конечно, и в Истории. Обычны сравнения деятелей нашей революции с французскими. Мирабо, Лафайет? Нет, те значительней!И скорей сравнивать с ними приходится Милюкова и Гучкова. А вот А. Ф., пожалуй, что-то вроде Бриссо, убедительно заслоненного обликами Дантона и Марата и, увы, гильтинированного. Но всё же крупнее. И ведь всё жил да жил - всех пережил. Удочерил вот С.И. Алилуеву. Морально.
Буквально на днях по случайному совпадению (есть ли что случайное? я всё же фаталист) прослушал запись его двухчасового позднего интервью. Старец почти девяностолетний. А какой бодрый, сильный голос, какая ясность сознания и убедительность. Кассация и аппеляция. Доказательный суд над свершившейся историей. С нотами самообвинения и суда над собою.
Сильный оратор(и не всегда фразёр!), честный адвокат, бесплатно защищавший неимущих. Латышские крестьяне, громившие баронское поместье, революционно настроенные армяне, "Ленский расстрел", дело Бейлиса и так далее. Ездил по России с благородными целями. России не знал...
Слава на протяжении нескольких месяцев 17-го года неимоверная. Обожание, преклонение, вознесение на руках. Засим, как водится, бесчисленные ушата и корыта клеветы. Образ стал карикатурным. Начать с того, что прямо на митингах он пил из пузырька лекарства(думали, валерьянку) и в обмороки падал не от истеричности натуры, а потому что во всё то славное митинговое время испытывал ужасающую боль: ему накануне революции вырезали больную почку. Россказни тиражируемые про побег в наряде медсестры. Ну, и другие подобные агитационные басни...
Сказанное, конечно, отнюдь не отменяет его ошибок. В том числе, преступных.
Пожалуй, монархисты и большевики, соглашаясь, ненавидели его в равной мере. И тем и другим было за что. Да, личность в итоге и комическая и трагическая. Трагикомическая. Иногда случались такие исторические деятели. Даже в античности. Современников не трогаю...
Литература документальная и историческая об А.Ф. велика. Обратимся к отечественной изящной словесности. Что о нем говорили и писали Хлебников и Маяковский, известно. Критичны и убийственны суждения Алданова, Булгакова, хороша темпераментно-ядовитая повесть Зощенко. Особенно замечателен рассказ Бабеля о слабом зрении А.Ф. Был крайне близорукий - вместо собравшихся людских скопищ видел лишь разноцветные пятна. А в очках не смотрелся...Рассказ был надолго изъят из-за последней фразы:"Троцкий всходил на трибуну" (стало быть, Л. Д. обладал отменным зрением).
К сему репродукция портрета А. Ф. кисти Исаака Бродского(коему вскоре предстояло рисовать народных комиссаров; вообще-то был не бездарен; И.Е. Репин любимцу своему доверял в "Заседании Государственного Совета" рисовать аксельбанты и сапоги). И - три примечательных русских стихотворения.
Борис ПАСТЕРНАК
ВЕСЕНННИЙ ДОЖДЬ
Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочил
Лак экипажей, деревьев трепет.
Под луною на выкате гуськом скрипачи
Пробираются к театру. Граждане, в цепи!
Лужи на камне. Как полное слез
Горло — глубокие розы, в жгучих,
Влажных алмазах. Мокрый нахлест
Счастья — на них, на ресницах, на тучах.
Впервые луна эти цепи и трепет
Платьев и власть восхищенных уст
Гипсовою эпопеею лепит,
Лепит никем не лепленный бюст.
В чьем это сердце вся кровь его быстро
Хлынула к славе, схлынув со щек?
Вон она бьется: руки министра
Рты и аорты сжали в пучок.
Это не ночь, не дождь и не хором
Рвущееся: "Керенский, ура!",
Это слепящий выход на форум
Из катакомб, безысходных вчера.
Это не розы, не рты, не ропот
Толп, это здесь, пред театром — прибой
Заколебавшейся ночи Европы,
Гордой на наших асфальтах собой.
Леонид КАННЕГИСЕР
СМОТР
На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине, —
Донцы-казаки. Пред полками —
Керенский на белом коне.
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
Сердца из огня и железа,
А дух — зеленеющий дуб,
И песня-орёл, Марсельеза,
Летит из серебряных труб.
На битву! — и бесы отпрянут,
И сквозь потемневшую твердь
Архангелы с завистью глянут
На нашу весёлую смерть.
И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать —
Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню — Россия, Свобода,
Керенский на белом коне.
Георгий ИВАНОВ
* * *
Жизнь продолжается рассудку вопреки.
На южном солнышке болтают старики:
— Московские балы… Симбирская погода…
Великая война… Керенская свобода…
И — скоро сорок лет у Франции в гостях.
Жужжанье в черепах и холодок в костях.
— Масонский заговор… Особенно евреи…
Печатались? А где? В каком Гиперборее?..
На мутном солнышке покой и благодать,
Они надеются, уже недолго ждать —
Воскреснет твердый знак, вернутся ять с фитою
И засияет жизнь эпохой золотою.
