- Александр Анатольевич, поговорим?
- Валяй! – ответил Ширвиндт и закурил трубку.
Так начался наш разговор в Нью-Йорке, куда приехали с концертами Ширвиндт, Державин и Гафт. Было это в начале 90-х. Из-за очень плотного графика выступлений беседа наша шла за кулисами во время концерта. Пока на сцене Валентин Гафт читал свои стихи и эпиграммы, Ширвиндт и Державин делились со мной впечатлениями о Нью-Йорке. Разговор был поверхностный, на скорую руку, ибо артисты боялись пропустить свой выход на сцену. Тем не менее, даже за этой малозначащей беседой читается характер незаурядных людей, открывающих для себя Америку.
- Как настроение, Александр Анатольевич?
Ширвиндт:
- Замечательно то, что мы стали выездными. Спокойно, без спешки можем ездить оттуда сюда и отсюда туда. Поскольку переезды в Америку связаны с большими перепадами времени, это тяжело. Но когда более или менее это налаживается, такие гастроли перестают быть чем-то экстремальным, из ряда вон выходящим: «Ах-ах, они едут в Америку!» Это должно быть нормой, а не исключением. Если б начали выезжать раньше, то научились бы работать не только на русского, русскоговорящего, но и на американского зрителя. Играли бы на английском или на русском с синхронным переводом.
- Юрий Соломин выступал перед американцами по-русски и его очень хорошо принимали.
- Всё равно это должен быть полноценный театральный спектакль, а не концерт, потому что с нашим ностальгическим юмором, подготовленным для бывших соотечественников, выходить на американскую публику будет просто смешно. Вам смешно, а нам, артистам и американской публике, будет совсем не смешно. Они не поймут, о чём речь.
- Появились ли у вас здесь, в Нью-Йорке, какие-то новые эмоциональные ощущения?
- Когда неожиданно на улице сталкиваешься в Нью-Йорке или в Детройте с людьми, которых не видел лет 20 и потерялся их след, а это твой соученик по школе... Или некогда знакомый артист сталкивается с тобой нос в нос на улице американского города – это ужас для такого старого человека, как я. Это стресс довольно серьёзный.
- Почему? Потому что видишь старого человека и думаешь, что ты на него производишь такое же шоковое впечатление?
- Нет. В Москве тоже бывает, что встречаешь человека, которого много лет не видел. А здесь шок от того, что встречаешь человека в Америке, что он живёт совсем другой жизнью и по-русски говорит с американским акцентом, причём не прикидывется. И ещё: здесь всё-таки планета другая. Ты попадаешь на другую планету. И от этого тоже стресс.
- Означает ли это, что, опасаясь стресса, вряд ли захочется сюда приехать опять?
- Наоборот, ещё как захочется! Как тебе объяснить? С годами обостряется тревожное чувство, что есть необходимость успеть. Успеть побыть туристом в этом мире. Мне, например, поздно начинать новую жизнь в новой стране. Надо доживать там, где живёшь. Но чего-то недосмотреть – страшно обидно. Поэтому в Америке мы уже пятый раз, а вот в Детройте раньше не бывали. И это ужасно интересно оказалось: совсем другая Америка. И иммиграция другая. В каждом американском городе наша иммиграция с каким-то чуть другим акцентом, не речевым, а смысловым. Мне это очень интересно. А Нью-Йорк вообще стоит особняком. В особняке. Он, конечно, такой мощага, что его ни изучить, ни понять мне, чужаку, невозможно. Как Россию умом. Хорошо у Губермана, знаешь? «Давно пора, е.... мать, умом Россию понимать». Это смешно.
- С кем, конкретно, удалось встретиться в Нью-Йорке?
- С Радио «Свобода» люди приходили. Например, Мила Фиготина, с которой мы много работали ещё на радио в Москве. Ужас в том, что мы были в Нью-Йорке, как в перевалочном пункте: дали концерт и тут же на самолёт, чтобы успеть в другой город. Маршрут нам сделали на выживание. В разные концы. Из Нью-Йорка в Детройт, из Детройта в Майами, из Майами в Буффало или, как у вас говорят, Баффало, то есть обратно в штат Нью-Йорк. Такие перелёты уже не для престарелых мальчиков, вроде нас с Гафтом.
- Это вы-то престарелый? Державин весь седой, а вы нет. Гафт лысый, а вы нет.
- Державин сверху пошёл седеть, а я снизу. Гафт сверху пошёл лысеть, а я снизу. Природа-матушка. Как в анекдоте про Ла Манш, знаешь, нет? Тогда расскажу. Объявлен конкурс на проект туннеля под Ла Маншем. Англичане готовы построить за 600 миллиардов, немцы за 400 миллиардов, французы за 395 миллиардов... Приходят два еврея: «Мы с братом Фимой сделаем вам туннель очень дёшево, всего за 500 тысяч долларов». «А как?» - «Очень просто. Фима начинает рыть из Франции, я – из Англии, а в середине мы встретимся». - «А если вы разминётесь?» - «Ну, тогда у вас будет два туннеля за те же деньги».
- Было ли у вас время походить по музеям Нью-Йорка?
- В этот раз нет, но раньше мы бывали почти во всех нью-йоркских музеях. Знаешь, в Третьяковку москвичи не ходят.
- Как и в Мавзолей?
- Точно. Думаю, в Нью-Йорке похожая картина: в музеях, в бродвейских театрах больше туристов, чем местных. И мы, как туристы, постарались увидеть максимум за отпущенное нам время.
- По возвращении в Москву, что захочется рассказать об американских гастролях?
- О том, что нужно побывать в Нью-Йорке хоть раз в жизни, но что жить надо в своём доме и ездить друг к другу в гости.
Ширвиндт пошёл переодеваться, и его место занял Державин.
- Вас всегда, с вашей молодости, называли почему-то Михал Михалычем, но вы уже настолько седой, что, может быть, пора называть вас просто Мишей?
- Нет, ещё рано.
- Ладно, оставим вас пока Михал Михалычем. Ваши впечатления от Нью-Йорка?
- Я не первый раз в вашем городе и, знаете, не хочу быть печальным наблюдателем, но мне показалось, что Нью-Йорк немножко сник. Может быть, я постарел, может быть, время такое, но праздника нет, какая-то притушенность, нет прежнего блеска, прежней беззаботности. Пожухлость какая-то. Но всё равно Нью-Йорк мне нравится больше других городов Америки. Он более живой, подвижный, чем-то мне напоминающий Москву или Одессу. В этом его прелесть.
- Вы часто слышали здесь русскую речь?
- Да, очень часто. К тому же, наши гастроли составлены так, что мы всё время выступаем перед своей публикой, и потому ощущение такое, будто мы на родине. Нас окружают сплошь русские, как называют здесь всех, кто говорит по-русски. Даже в Израиле, где мы были на гастролях, ко мне подошёл один концертный администратор и сказал: «Знаете, Миша, я там, на родине, 72 года был жидовской мордой, а здесь я - русскоязычное население». Конечно, мы здесь встречаем людей из разных городов, много знакомых, много одноклассников, однокурсников и просто хороших давних наших зрителей.
- Но вы чувствуете себя здесь, как у себя дома или как в гостях?
- В этот конкретный приезд – как дома. Да, как дома.
- Вы могли бы здесь жить?
- Нет. Не мог бы. Приезжать недели на две, как мы сейчас, да. Только, чтобы не был такой напряжённый график выступлений. Когда галопом пролетаешь по стране, не успеваешь ничего посмотреть. На этот раз я не был в великолепных музеях, не посмотрел ничего на Бродвее. Я бы с удовольствием приехал на две недели просто так. Но жить здесь? Нет. Моя профессия, моё воспитание, менталитет мой целиком тамошний, московский. А вообще замечательно, что русскоязычные люди смогли эмигрировать и теперь живут в Америке, в Канаде, в Европе, в Израиле, даже в Австралии, и мы, актёры, можем найти своих зрителей почти в любой стране мира. Это замечательный процесс, естественный. То, что раньше мы не могли выехать за железный занавес, было сделано искусственно, а теперь процесс естественный. В мире всегда были миграция и эмиграция. Мы видим, что в Америке прекрасно уживаются итальянцы, ирландцы, индусы... А китайский район – это вообще город в городе. И наши сделали свой город: Брайтон-Бич. Это прекрасно, и это нормально. Раньше, в СССР, у нас было не нормально. И не надо опять разделять людей на уехавших и оставшихся.
- Что вы думаете об актёрах, которые либо захотели, либо вынуждены были уехать?
- Вот вы мне задали раньше вопрос, смог бы я здесь жить или нет. Как актёр, а это любимая мною профессия, я бы не смог жить нигде, кроме моей страны, в которой я говорю на одном языке с моим зрителем. По-моему, это касается не только актёров, но и писателей. Как бы хорошо ни говорил по-английски Васенька Аксёнов, его читатели остались в России, и темы, на которые он пишет, и характеры - российские. Он уже хорошо знает жизнь Америки, но глубинно он чувствует именно русского человека. Я шёл по улице Нью-Йорка. Ко мне подошла женщина и сказала: «О, сегодня ночью вы были вместе с Ширвиндтом у меня в гостях». Я удивился: «Каким образом?» Она улыбнулась: «А мы смотрели «Голубой огонёк», который вы вели». Видите, земной шарик становится всё меньше, а люди всё ближе. Европа, Израиль тоже смотрят российские программы в реальном времени. Просто чудо! Активно идёт процесс конвергенции, взаимопроникновения народов. И гастроли артистов включены в этот процесс.
- Значит, можно ожидать повторения гастролей?
- Если здоровье позволит. Когда наступает 50 лет, здоровья требуется больше, чем в молодые годы, когда о здоровье не думаешь. В молодости больше думаешь об удаче. Впрочем, и в 50, и в 60, и дальше удача тоже не помешает. Авось, повезёт! Я не очень суеверный, но судьба актёра во многом зависит от везения. Авось, наконец повезёт с ролью в театре. Авось, пригласят на роль в кино. Я верю в случай. Но к случаю надо быть всегда готовым.
Ширвиндта и Державина вызвали на сцену. Теперь можно поговорить и с Валентином Гафтом о его отношении к Нью-Йорку.
- У меня впечатление от американских городов вообще, и от Нью-Йорка в частности очень поверхностное: оно сложилось, в основном, из того, что я видел из окна самолёта и из окна машины. Но мне удавалось иногда гулять по Нью-Йорку поздно вечером после выступлений. Устанешь за целый день, потому что переезд, подготовка к выступлению, отдых. Но иногда выкраивали время для магазина... Я не могу сказать, что мы безумствовали в нью-йоркских магазинах. Денег-то у нас было немного. Но я не первый раз за границей. Для меня в Америке все магазины похожи.
Но сам город Нью-Йорк – это, конечно, потрясние. Должен вам сказать, что я в Нью-Йорке второй раз, и он мне понравился ещё больше. Я уже смотрю на него не как пещерный дикарь, раскрыв рот, а теперь могу оценить его разумность, красоту.
Я удивляюсь тому, что город родил какую-то свою, особую, живую атмосферу, которая есть только в Нью-Йорке. На этот раз он уже не показался мне таким громоздким, как в первый раз. Здания огромные, небоскрёбы, а впечатление лёгкости необыкновенной. Красота особенно ночью, когда всё освещено. И думалось: неужели это создано людьми, землянами, а не пришельцами какими-нибудь! Кто-то говорит, что Нью-Йорк давит. Да ничего подобного! Он живой, естественный, где-то грязный, где-то чистый, но никакой показухи! И люди мне показались очень отзывчивыми, доброжелательными. Улыбки на лицах. Много спешащих – значит, работают.
Огромные автомобили ловко маневрируют на узких улицах без всяких регулировщиков. Мосты, освещение, архитектура сумасшедшая. Это чудо! Здесь такая поэзия! И мне здесь легко дышится. Нью-Йорк – это целая страна. Особая. Это мир в миниатюре. Я походил по многим районам города. Они очень разные. Итальянский сильно отличается от китайского, русский от религиозного еврейского. Есть и мрачные окраины. Но и там встречаются добродушные люди с тёмной кожей, особенно среди продавцов в магазинах. Красивые, улыбчивые, с большими бархатными глазами, естественные, свободные. Я им интересен. И они мне. И, знаете, мне даже нравятся здесь попрошайки, нищие, бездомные, спящие на картонках на тротуаре.
Идя по Бродвею, я даже наступил на одного спящего, когда засмотрелся на яркую театральную рекламу. Я подошёл к театру, в котором когда-то играла Ванесса Редгрейв, и не заметил спящего, закутавшегося в целофан. Пока я извинялся, то наступил на следующего, опять извинился, но они, вроде, не обиделись. Видать, не я первый. И не заметил я в них никакой агрессивности. Нас учили, что Нью-Йорк – город контрастов, что здесь несовместимы богатые и бедные. А мне показалось, что все совместимы, и что контрасты совсем не явные, а достаточно органичные. Здесь люди живут так, как хотят. Они свободны выбирать. Есть такие, которые предпочитают жить на улице. Это их выбор. И в том, как люди одеваются, виден их свободный выбор. Одевают не то, что модно, а то, что им удобно.
В Нью-Йорке нет показной прибранности. Возможно, в наших глазах это недостаток. Жаль, что не могу побыть здесь подольше. Пожалуй, я влюбился в Нью-Йорк. Я сегодня застрял в одном магазине. Подошёл ко мне темнокожий продавец, предложил помощь. У него такие были глаза замечательные, такой красивый, спортивный гигант готов мне помочь, а я смутился, потому что разглядывал всего-навсего зубную щётку. Он что, будет мне помогать выбрать зубную щётку? Всё, что я мог ответить, это улыбнуться ему и произнести слово Moscow. Он понял, что я ничего не понял, и мы похлопали друг друга по плечу. У него такая сильная, мощная спина, плечи широченные. Я всем, кто со мной заговаривает, отвечаю «Moscow», и реакция на это сначала чуть приторможенная, а потом будто вскакивают. Едем в такси, и темнокожий водитель спросил, на каком языке мы говорим? Я ответил: «На русском». А он сразу: «Yeltsin!» Вообще-то нас многие предупреждали, что в Америке чёрный народ беспокойный, проблемный.
А я обратил внимание, насколько красивы чёрные люди в Нью-Йорке, умеют нарядно одеться, несут себя с достоинством. Я не видел никакого неравенства. Ночью, правда, попадаются больше нищих, опустившихся, пьяненьких чернокожих. Да, ночью Нью-Йорк совершенно другой, но тоже, смотря в какой части города, на каких улицах. У нас тоже просили денег. А я отвечал им по-русски. Сначала они ничего не понимали, потом смотрели на нас с интересом. Им любопытно. Я понял, что им пообщаться тоже охота. Забавные сценки происходили. Когда я в первый раз был в Нью-Йорке, я случайно попал в один сквер, где наркоманы были. Это недалеко от нашей гостиницы, забыл, как она называлась. Для меня эти парни и девушки были просто сумасшедшими, с выстреженными жёлтыми волосами торчком, какие-то странные девки в повалку на лавках, говорят, покуривают. Персонажи в странных ярких одеждах, будто в цирке клоуны. Поставь цирковой купол, и уже готово представление. Потом я видел таких и в Германии. Набелённые лица с красными полосками, разноцветные волосы, но люди проходят, не обращая внимания.
Один раз мы с Мишей и с Шуриком пошли в гости и заблудились. Идём, идём, идём и оказываемся на улице, где белых лиц нет, только чёрные, причём, не слишком доброжелательные. Группами. В одном углу шесть человек, у другого подъезда пять. Куда же мы попали? А у меня в руках ещё поллитровая бутылка водки. Шурка и я немного надулись, грудь колесом: мол, мы тоже парни хоть куда, с нами лучше не связываться. Страха особого не было, но чувствовалось, что они смотрели на нас с насторожённостью: мол, кто это зашёл на нашу территорию? Мы шли к Вите Суходреву, а зашли в какой-то фабричный район: красные дома, тёмные дворы. Вдруг наткнулись на большую полицейскую машину, которая, видимо, патрулировала в неспокойном районе, и полицейский, тоже, кстати, темнокожий, показал, как нам выйти оттуда. Это был не Гарлем, но что-то похожее. Ещё в Москве нам заходить в Гарлем не рекомендовали. А ещё интересно, что мы сразу узнавали русских эмигрантов. И не потому, что они первые нас узнавали в лицо. Мы их узнавали по тому, как они идут, как несут сумки, как одеты, по глазам узнавали. Свои интуитивно чувствуют своих.
...Встреча с Ширвиндтом, Державиным и Гафтом в Америке была, можно сказать, эпизодической, но, как эпизодические роли Ширвиндта в кино, врезавшейся в память на многие годы. А мысль Гафта о том, что «свои интуитивно чувствуют своих» очень верна. Я много раз убеждался в этом. Думаю, вы тоже.
Добавить комментарий