На городском рынке, на небольшом раскладном столе, расположившемся чуть в стороне от толчеи, лежит длинный узкий ящичек, какие в библиотеках и других учреждениях используются как картотека; в нем уложены аккуратные картонки с коротко написанным наверху текстом. А на жердочке над ящиком сидит крупный цветастый попугай, который по команде чернобородого цыгана, хозяина предприятия, вытаскивает клювом - наугад, а может, и по "велению судьбы" - картонку. Отдает ее подошедшему любозна... в данном случае - мне, заплатившему какие-то деньги за гадание.
Я беру картонку, читаю строчку наверху... А это - а это! - напоминание мне несколькими словами о каком-то событии в моей жизни, а она, моя жизнь, вся теперь - память, уложенная в виде картонок в "картотеку". Как уложены события - по годам ли, по месяцам и дням, или по другому порядку, не знаю. Ведает, может быть, цветастый попугай, который косит на меня круглым глазом и хрипло, сердито и непонятно что-то бормочет. Лицо же цыгана, скрытое от любопытных глаз опущенными полями шляпы и густым черноволосьем бороды и усов, непроницаемо. Однако, на этом "сооружении" можно прочитать: плати, мол, деньги, бери картонку, остальное - не мое дело. Либо тут, так сказать, воля Божья, либо еще Чья-то, либо, лошок, - попугаечья.
Даю цыгану трояк, он что-то командует попугаю, тот, потоптавшись, вытаскивает клювом картонку. Беру, читаю первую строчку.
-Нет, - говорю я не то цыгану, не то попугаю, - об этом я не хочу.
Попугай покивал раз пять головой и вдруг спросил по-русски:
-Хочешь тогда про любовь?
Я, кажется, зажмурился, не поверив вопросу, и сразу же перевел глаза на цыгана. Тот ухмылялся.
-Он еще и не такое вытворяет. Соглашайся, парень.
Попугай наклонился к «картотеке». Но на этот раз поводил с минуту огромным клювом над ящиком. Вот снова повернулся ко мне.
-Мало у тебя… Есть одна длинная любовь, но глупая. Одна большая. И… самая интересная. Несбывшаяся. Горько-сладкая. Или сладко-горькая. По себе знаю... Помахала крылышками, села было на цветок, ты к ней, а она – раз! - и улетела. Напомнить?
Не веря ни своим ушам, ни глазам, я снова взглянул на хозяина птицы. Тот – шляпа с опущенными полями, черные усы и борода под ней, красная рубаха и темного цвета старая жилетка – хоть и был со мной одного роста, смотрел на меня свысока и не переставал ухмыляться.
-Ишь, болтун! - показал белые зубы. – Бери, братан, карточку - когда тебе еще такой случай предоставится!
А попугай уже держал в клюве картонку.
Я подумал, что этот цыган стоит здесь не столько ради заработка, сколько для того, чтобы поддержать репутацию своих сородичей как носителей почти что колдовских возможностей. Людей, скажем, особого склада….
Я взял из клюва странной птицы карточку и прочитал:
Шторм
Студенческий спортивный лагерь был разбит в «Отраде», одесском пляжном районе, находящимся под высоким обрывом, над обрывом начинался город. На довольно обширной территории чуть выше моря расположились пара небольших деревянных хозяйственных строений, палатки, длинный стол под навесом, на котором мы обедали, баскетбольная и волейбольная площадки, стол для настольного тенниса. Не были забыты и несколько крохотных домиков чуть поодаль от палаток на тот случай, если кто-то из начальства захочет на выходные подышать морским воздухом. Сам пляж, песок, перемешанный с галькой, прибойная волна, деревянный пирс со столбиком для спасательного круга, две шлюпки – что еще надо студенту! Целый день купайся, загорай, еду привозят из какой-то столовой, с гарантией, что от нее не поправишься, а вечером можешь подняться наверх, к городу и прогуляться там на Дерибасовской или посидеть на Приморском бульваре.
Я, как самый старший среди студентов – после 4 лет флота, – был выбран председателем чего-то, кажется, отряда, и ночевал не в палатке, а в одном из деревянных строений, где хранились запасные матрацы, постельное белье и разная бытовая надобность. Койка мне не была нужна – ширь расстеленных матрацев была царским ложем.
Студенты в лагере собрались с трех факультетов педагогического института – математического, филологического и физкультурного – все, в основном, в первой двадцатке лет, что обеспечивало равенство отношений. Математики и филологи не задирали нос перед «физкультурниками», тем более, что те, как один, отличались ладными фигурами (надо ли тут говорить о гимнастках, даже мастерах спорта?), и остроумием они были не хуже других.
Все отношения были легкими – да какими же еще они могут быть между девушками и парнями, которые весь день у моря, под солнцем, в купальниках и плавках, на баскетбольной и волейбольной площадках, в воде и брызгах, на шлюпке, за общим обеденным столом, где в ответ на шутки и анекдоты смех и хохот взрываются каждую минуту!
Легкими были отношения – ни ссор, ни серьезных связей...
Чудны были вечера и ночи в «Отраде», особенно когда море фосфорится, когда тело нырнувшего с пирса в воде начинает светиться, словно покрытое фосфорическим составом, словно тело святого, а брызги взлетают огоньками…
Чудны были звонкие девичьи голоса, низко летающие над вечерней ночной водой – чайки, задевающие крылом волну…
В тот день был шторм; кто ушел в город, кто отсиживался в палатках, а кто все-таки вышел на берег, чтобы поглазеть на беснующееся море. По той же причине вышел на берег из своей халабуды и я. По пене на верхушках волн, по их высоте машинально отметил: подходит к пяти баллам. Увидел группку ребят, они показывали друг другу на что-то за пирсом. Глянул и я. Черт побери - да там кто-то купается! Разглядел: не купается, а тонет! Студентка, девчонка, решила, наверно, испробовать на себе силу волны у берега, окунулась, не зная, что, уходящая, она утягивает за собой. И так утягивает, что никаких сил не хватит справиться с многотонной массой воды, катящейся с покатого склона.
Плавать девчонка явно не умела, держалась в воде почти стоймя, изо всех сил плеща руками, может быть крича о помощи, но голоса ее из-за грохота шторма не было слышно. Но почему никто из группы на берегу не двигается с места?
Я бросился на пирс, на бегу срывая с себя одежду, прыгнул. В десяток взмахов настиг девчонку, схватил за руку. И потянул было к пирсу, но огромная волна – акула раззявила пасть - тут же накрыла обоих. Обрушилась, крутанула к себе, ушла дальше…Вот снова поверхность, мы хватаем воздух широко раскрытыми ртами. Но другая тяжеленная волна нависла над головами… И нас мощно – куда там человеческие силы! - уносит в бущующее море…
Вдруг я понял: не спастись! Погибнем оба. Еще три-четыре волны и нам конец обоим. Обоим – слишком валы тяжелы. И в этот гибельный момент пришло самое верное решение и я его исполнил, - бросил руку девчонки, «лег» на воду» и изо всех сил рванул (что подумала обо мне тонущая?!), бешеным кролем рванул к пирсу. На волне взлетел (могла разбить к чертовой матери) к металлической ржавой лесенке, вцепился в нее… Подбежал к столбику, сорвал спасательный круг, швырнул в волны. Прыгнул за ним. Толкаю сквозь волны круг к голове, которая еще дальше удалилась от пирса и вот-вот уйдет вниз. Девчонку я вытаскиваю уже из-под воды. Ее руку подтягиваю к веревке, что опоясывает круг, она хватается за нее… Теми же кролевыми движениями ног (сила, наверно, была катерного винта) и одной рукой гоню добычу к берегу. Волны настигают нас, накрывают, мы захлебываемся, я подхватываю девчонку то за туловище, то под плечо, выталкиваю наверх, кричу ей что-то. Пробковый круг дает возможность сделать судорожный и спасительный вдох.
Последняя волна вышвыривает нас на берег.. Мы делаем несколько шагов по склону и падаем ниц. Вода, шипя, пузырясь, гремя галькой, сползает в море. От горькой морской соли в горле девчонку корчит…
Эту студентку с математического факультета я приметил с первого дня лагеря; и она заметила меня, мы, встречаясь, какое-то время шли вместе, сверяли вкусы, шутили, смеялись – кто не знает этого дивного «балета» перед сближением! Ничего, вроде бы, серьезного между нами не происходило, но оба мы чувствовали, что некие невидимые нити уже протянулись друг к другу; и кто-то, остроглазый, конечно, заметил эти будто бы невидимые нити…
Вечером, когда шторм начал стихать (уже три балла), когда был накрыт ужином стол, кто-то из отряда... да нет, не кто-то, вспомнил: рослая спортивная деваха, задорная, всё примечающая, остроязыкая, заводила игр и разговоров, неожиданно предложила компании… сыграть нашу с моей спасенной свадьбу! Все – а ничто, оказывается, не было пропущено мимо внимания лагеря – предложение сразу же поддержали! Нас усадили рядом, было вытащено из припасов дешевое красное вино в больших толстых бутылках, граненые, для компота, стаканы наполнились молдавским кисляком… И веселье началось! В честь храброго моряка и спасенной невесты произносились веселые тосты и пожелания, кричали «Горько!», наши губы послушно чуть прикасались друг к дружке…
К этому времени ужас пережитого в шторм в моем сознании как-то угас, даже не вспоминался, эпизод перешел, скажем, в разряд само собой разумеющегося, я отдался хоть и придуманной - но какой близкой сердцу! – чудесной игре.
Всё-всё в этом летнем студенческом лагере было легко, облегченно – легка, карнавальна была и наша свадьба за длинным студенческим столом, освещенным неяркими лампочками. Но когда совсем стемнело и когда вино было выпито, когда чаще стали слышны накаты волны на берег, шумная компания подняла нас и проводила новобрачных к моему «дому». Проводила, пошумела с шутливыми напутствиями у двери, подтолкнула внутрь, разошлась… и мы очутились у моего царского ложа.
Всё было легко, легковесно… моя суженая, покоряясь событиям, происшедшим за день, ну и закону брачной ночи, разделась – до пояса, как нередко бывало в то прекрасное время, - и мне на всю ночь хватило ее губ и глаз, и щек, и шеи, и ушей, и плеч, и груди, и девичьего живота, опоясанного ниже пупка неприкасаемой резинкой…
…Что ж, всё было именно так: летний студенческий лагерь на берегу моря, пятибальный шторм, группа ребят, смотрящих на тонущую и не двигающихся с места, чтобы помочь, - до сих пор не могу найти ответа – почему, может, думали, что пловчиха пробует себя в стихии? Моя борьба с волнами, единственно верное решение в гибельный момент (и ужас, наверно, девчонки, когда ее бросили в бушующем море)… Вечернее застолье с дешевым красным вином, карнавальная наша свадьба и такая же карнавальная, как свадьба, брачная ночь.
Только вот шторм, ребята, тот шторм карнавальным не был. Как и невидимые нити...
Я опомнился, когда меня толкнули сзади. Оглянулся: кто-то случайный, из толчеи. Вернулся взглядом к столику. Всё было на своих местах: попугай на жердочке, ящичек с картонками, чернобородый цыган в шляпе с обвисшими, в пятнах полями.
-Получил свое? – проскрипел попугай.
-Получил. Мое. С другим не спутаешь. – Я старался говорить с птицей коротко.
-Еще что-нибудь хочешь?
-С меня на сегодня хватит.
-Ну и прощай. Или, может, еще встретимся?
-Не знаю, получится ли.
Цыган – насмешливая рожа, почему-то лихо козырнул мне двумя пальцами, поднесенными к шляпе. Я повернулся и пошел. Влился в толчею рынка. И уже через минуту, среди людского говора, окликов, зовов, причитаний, ругани, обрывков фраз и слов, уже через минуту и сам я стал толчеей.
Добавить комментарий