Поймала себя на том, что не могу забыть одно недавнее и очень сильное ,совершенно «улетное» художественное впечатление. Читатель удивится: какое может быть недавнее впечатление, да еще художественное, когда уже довольно долгое время почти что всей страной сидим дома и по возможности не высовываемся на улицу. Да, но у этого впечатления давняя предыстория.
А толчок был задан довольно унылой книгой искусствоведа Валентины Крючковой с таким же скучновато-академическим названием «Классика и «новый классицизм», вышедшей в 2020-м году в издательстве «БуксМАрт».
В книге речь идет по преимуществу о французском и итальянском искусстве 1919-1939 годов. Что меня к этой книге подтолкнуло? (Это я все подбираюсь к тому «улетному», которого ведь могло и не случиться!). Когда я писала свою книгу о соцреализме («Дух подлинности. Соцреализм и окрестности» 2019, Искусство-21 век), меня поразило возникшее в советском искусстве тех самых лет, что затронуты в книге Крючковой, «раздвоение».
Пассионарные творцы, принявшие революцию, писали картины, отбросив «авангардные» изыски, абстракцию и кубизм, (а ведь многие начинали , как авангардисты») и возвращались к традиционной образности, к «мимесису», классическому подражанию природе, чтобы как можно глубже, поэтичнее, осмысленнее передать фантастическое изменение мира, происходящее на их глазах. Древин и Удальцова - бывшие «крутые» авангардисты, Петров –Водкин - неоакадемист, Кончаловский и Лентулов-кубисты,- все они с реалистическим напором «вгрызались» в новую реальность, пытаясь ее понять и передать.
А в это же время художники-троечники и всяческие лизоблюды обращались к помпезной стилистике классицизма, российского «ампира», восхваляя власть предержащую. К таким работам, как «Незабываемая встреча»(1936-37) Василия Ефанова (хранящуюся, между прочим, в ГТГ!), где «простая советская женщина»(мерзковатый фразеологизм тех лет) не то вручает букет Сталину, не то получает его из рук вождя,- на фоне полнейшего восторга всего сталинского окружения (вплоть до седовласой Крупской), так и хочется добавить спускающихся с небес амурчиков, венчающих главных персонажей лавровыми венками.
Так и получилось, что «большой стиль» эпохи раздвоился на реализм, который можно назвать поэтическим, и насквозь помпезный классицизм, победивший в этой схватке. А все вместе было обозначено «соцреализмом». Причем все подлинные творцы «большого стиля» были названы продажной критикой «формалистами» и подвергнуты остракизму. В послереволюционной России, как мне кажется, весь «неоклассицизм» в живописи был фальшивым и сервильным. А вот «поэтические реалисты» подчас очень интересно переосмысляли «классические» мотивы. Положим, Александр Дейнека в картине «Текстильщицы»(1927) дал грандиозно-футуристический, черно-бело-стальной образ ткацкого цеха, в котором три девчушки-текстильщицы подозрительно соотносятся с тремя античными Парками, держащими в руках нити человеческой жизни.
Но вот за рубежами нашей страны было не так. На фоне страшной катастрофы Первой мировой войны и набирающего силу фашизма художникам необходимо было отыскать хоть какую-то внутреннюю опору, гуманистическую зацепку. Трудно было не поддаться страху и ужасу, которыми веет, положим, от работ немецких экспрессионистов. Не испустить мунковского крика тотального отчаяния. Не разувериться в человечестве, как разуверился Кафка. И тогда некоторые авторы Франции и Италии обратились к классике и классицизму.
Для Крючковой античная классика - это некое сочетание внутренней и социальной свободы с жестким каркасом правил, по которым строилось искусство. «Подражание природе» в классике сочеталось с желанием автора «усмирить» природный хаос, придать произведению гармоническую форму.
Античность в этом весьма преуспела, хотя (как отметил еще Ницше) ей были свойственны и «дионисийские», безумные, экстатические порывы. Но Крючкова в своем анализе опирается, как правило, на порывы «аполлонические». Они, кстати, и в самом деле противостояли нарастающему социальному безумию. И вот (подхожу к своей главной теме) читаю в книге Крючковой спокойно-академичный, досадно бесстрастный рассказ о французских писателях-неокласицистах - Андре Жиде, Поле Клоделе, Жане Кокто.
Каюсь, но для меня эти имена мало что говорят. Читала кое-что Андре Жида и о его путешествии в Россию. А вот творчество Кокто, кажется, не знаю совсем. Что у него там? Орфей? Драма «Орфей»? Погодите, погодите, может быть, знаю?
И тут мне припомнилось, как в 80-х годах в Институт искусствознания привезли французский фильм «Орфей», снятый Жаном Кокто по его собственному сценарию аж в 1950 году. (А драму «Орфей» он написал гораздо раньше, еще до войны). Нашелся переводчик среди сотрудников института. Сейчас прочла в интернете, что фильм был дублирован на русский только в 1988 году - какие чудовищные провалы создавали чиновники от искусства в нашем знании мировых шедевров! Что фильм гениальный, я уже тогда поняла.
Он меня буквально потряс. Но я все забыла. Через много лет помнила только невероятного Орфея - Жана Маре и Принцессу-Смерть - Марию Казарес. Я таких актеров ни тогда, ни после не видела. Какой-то не человеческой, божественной природы! Разве это Жан Маре, тот, известный мне, молодящийся старичок, играющий хохочущего Фантомаса в черной маске? Из безнадежно затянувшихся киношных серий? Этот Атлет со скульптурно-прекрасным лицом и плавными движениями? Он же настоящий Орфей! А Казарес? Разве бывают такие женщины? Это уж точно царица потустороннего мира, завораживающая и притягивающая к себе, как тянет бездна. Бездна Танатоса.
И вот я отыскала в интернете этот фильм и вновь его посмотрела! И снова - потрясение. Старый, черно-белый фильм словно о нас, воссоздает какую-то очень знакомую нам сейчас «пограничную» ситуацию, балансирование между «здесь» и «там». Причем вплетенную в человеческую обыденность со старым двухэтажным деревянным домом, где проживают Поэт и его красотка-жена Эвридика, с навязчивыми поклонницами, готовыми Поэта «разорвать» (как античные менады), журнальным редактором, с которым Поэт ведет разговор в кафе.
Откуда все же это совпадение «тревожно-ликующей» интонации фильма с нашим теперешним «непрерывным ожиданием» освобождения? Думаю, что французы с их только что закончившейся «странной войной» и ненавистью к захватчикам, почти не находящей выхода, очень многое пережили - и к моменту, когда снимался фильм, тоже ждали какого-то внутреннего «освобождения». Отсюда такое фантастическое погружение в мир «преисподней», гораздо более захватывающее, чем в «Сталкере» Андрея Тарковского с его «зоной».
В фильме Орфей несколько раз попадает во владения Танатоса, пройдя в него через зеркало. Впервые он попадает туда, сопровождая случайно убитого в «разборке» молодого поэта. Его об этом просит, нет не просит, а гордо и властно требует девушка в черном, тонкая, как тростинка, с невыразимо притягательным лицом, движениями, голосом.
Ее появление все время сопровождается бешеным проездом по предместью мотоциклистов-«вестников» смерти. Это ее влюбленный Орфей будет искать, натыкаясь на местных мастеровых и хозяек. Вот же она! Но фигурка в черном растворяется в воздухе и потом снова возникает на безлюдной улице. Поразительные кадры бегущего за Принцессой-Смертью обезумившего от страсти Орфея!
Есть еще несколько кадров, врезающихся в сознание. Орфей, вместе с помощником Принцессы, пройдя через зеркало, с огромным трудом проходят в темноте вперед, цепляясь руками за зловещую разрушенную стену (где-то я прочла, что она осталась еще со времен войны), а потом вдруг их подхватывает ветер и несет в эту «потустороннюю» зону. А там всех героев ждет суд, только он не «Страшный», а какой-то очень по-чиновничьи обставленный, с невыразительными и бесстрастными судьями. И вот во время суда выясняется, что не только Орфей влюбился в Принцессу-Смерть, но и она в него влюблена, а ее помощник полюбил Эвридику. И их ждет за это какое-то ужасное наказание. Поразительно!
В трагедиях французского классицизма долг, как правило, побеждает чувство, а тут все наоборот! Сами представители подземного царства нарушили порядок, поддались человеческим чувствам! В финале мы видим, как Принцессу -Смерть и ее помощника уводит куда-то в еще более мрачные недра зоны охрана из «мотоциклистов». Прекрасный, скорбно-ликующий «классицистический» катарсис! А Орфей и Эвридика - живехоньки, но едва ли Орфей «излечится» от своей безумной любви. Разделенный гениальным психиатром Танатос и Эрос в этом фильме поразительным образом совместились. Любовь победила саму Смерть, как и предсказывала « Песнь песней». Как все же занятно, что пересмотреть этот необыкновенный фильм меня побудило чтение не самой интересной книги, читать которую я несколько раз бросала.
Добавить комментарий