В Тургайскую степь хорошо попасть в конце сентября, начале октября — к сезону охоты на казару и при этом непременно заехать к Никанорову. Никанорову Льву, то есть к Лёве. Слышали про такого? Знаете? Нет?! Ну и ладно. Вот поедем и познакомитесь. Да, кстати, не забыть бы прихватить с собою старых вещей, книжек, игрушек — у Лёвы большая семья, всё будет впрок...
Никанорову заимку видно издалека — три разномастных крыши на пологом холме, а недалече, на соседнем, кресты — домашний погост. Из двенадцати Лёвиных деток пятеро там... А внизу, под холмами, синяя гладь — камышовое озеро.
Лёва щуплый старик с бородой. Какие ещё приметы? М-м-м... Трудно сказать. Вообще-то он егерь и пастух, хранитель камышового рая, немножко фотограф, немножко поэт, а если заглянуть в старый семейный альбом, выяснится, что он, Лёва, отпрыск известного в далёком прошлом кустанайского купца Никанорова. Сейчас уже никто и не помнит такого...
Итак, вы входите в дом, и сквозь плотную завесу из мух и табачного дыма на вас лукаво глянет степная красавица, казашка Райка, вечно беременная Лёвина жена с зубами Элизабет Тейлор. Райка беззлобно, для порядку и по традиции, “стрельнёт” в вас озорным матюгом и выгонит Лёву убить кроликов. На ужин. Пока вы будете раздавать детям гостинцы, Лёва, не сходя с крыльца, бабахнет из дробовика в любой из “углов” своего, не обозначенного каким-либо забором двора и уже через пару секунд внесёт в дом две-три ушастые тушки... Что с вами? Вам плохо? Это ничего, бывает. Не удивляйтесь — это в порядке вещей.
Под ногами крутятся детишки, стоит шум-гам, идёт “передел собственности” — они делят игрушки. Они чуть не грызут друг-дружку будто изголодавшиеся волчата.
— А ну цыц! Семя... — кричит Лёва и садится к столу, покурить и занять вас беседой на политические темы. Райка, опять же беззлобно, кляня свой живот и Лёву, устраивается обдирать кроликов. Так постепенно вы втягиваетесь в орбиту обаяния этой необычной семьи, чей дом приют и крепость...
...Никаноров вооружил дробовиками всю семью, всех детей, кроме совсем малых. Он готов драться за своё с кем угодно — “пусть только сунутся!” Решение давнее, ставшее каноническим, позволившее ему в своё время “вырвать” у ближнего госхоза пятнадцать (!) километров провода и столбов под электричество для своего степного угла. Вот только теперь-то порядки другие... советской-то власти тю-тю... И стоят столбы в степи без надобности. Провода, на расстоянии выстрела, посрезали — алюминий ведь! Вообще же Лёва неукротим в желаниях. Однажды по пьянке так закуражился, что “вошёл в штопор” по его словам и спалил своего “жигулёнка-копейку”, хоть и старенького, но “жигуля”, а сейчас вот на “жопарожеце” приходиться рассекать.
Он пишет стихи. Стихи в основном о природе. Они трогательны и наивны. Иногда он берёт в руки старенький “Зенит” с прикладом — фоторужьё собственной конструкции и тогда стихи сопровождают неплохие, в общем, снимки птиц и зверушек. Никаноров не умён и не глуп, не прост, не хитёр. Он мудр природным чутьём. А еще, не поверите, он известен в округе, как отчаянный жуир и моветон. Райка конфузит его, укоряя в возрасте и ещё кое в чём, обидным для любого мужчины. Лёва распаляясь, трясёт бородой и в отместку рассказывает вам, обращаясь больше к Райке конечно, во всех деталях и подробностях, как ему на днях удалось “отволынить” одну учителку в райцентре. Райка от души хохочет, машет рукой, дескать “куда уж тебе старпёру...” но не перечит, на рожон не лезет.
1
Мне рассказывали, что как-то видели Никанорова в отутюженном костюме, собравшимся для явного адюльтера. Он стоял на крыльце и грозно размахивал биноклем, веля Райке догнать забредшее далеко в степь стадо коз.
— Да не туда! Не туда! Левее, левее возьми... — кричал Лёва, и Райка, упираясь животом в руль “летела” с холма на скрипучем... велосипеде, а потом, тяжело ворочая задом с трудом “тянула” в гору. И всё бы ничего да погода ни к чёрту — хлещет косой, вперемежку со снегом, октябрьский дождичек, хочется в избу, в тепло и быстрее.
Наконец жаркое готово. Над горячим кружатся мухи. Из полумрака угла голодно смотрят дети, однако к столу не подходят, знают, им достанется после гостей. За выпивкой Никаноров “оттаивает” и из него, как из рога изобилия льются-сыплются любовные и охотничьи истории, прибаутки, стихи да песенки, сдобренные затейливым матом, непривычным, хлёстким, от которого даже мухи в стороны шарахаются. Кто-то, желая перевести разговор в другое русло, спрашивает Лёву, что там за дикие гуси у него во дворе обретаются, чудно ведь это — дикие же. Никаноров тут же потянул гостей из дому.
— Прошлое лето жили цесарки, а нынче три диких гуся. Как они тут оказались, не знаю. Я их не трогаю, пускай живут, сколько захотят, знаю одно — всё равно улетят... Они ведь рождены-то свободными... Свободными! Кстати, — помолчав секунду, продолжил уже со смехом Лёва, — что вы думаете, эта троица обучила моих домашних гусей, этих жирных субъектов ни много — ни мало, а летать на озеро... Представляете?! Днём, значит, шлындают по двору, а ближе к вечеру “шлёп-шлёп” и на озеро. Ага!
— А не боишься, что твоих сманят... в тёплые страны? — спрашивает кто-то.
— В тёплые страны... за моря-окияны?.. — в задумчивости рифмует Лёва, — нека, не боюсь. Моим дальше камышового не потянуть... Точно знаю.
Мимо, с крыльца, “ссыпались” дети. Почти что раздетыми. Размазывая по щекам сопли, упорхнули по колючей, стылой земле за сарайки.
— Ишь ты, — усмехнулся Лёва, — поссять приспичило... Он не спешил уходить в дом, заметил вдали катящий к заимке “уазик” — ещё гости?! Ну что поделаешь, охотничий сезон.
А вот и они, гости. Солидные, немного надменные. Но зато сайгака целого с собой притащили. Эх, Рая, матюкайся не матюкайся, а деваться некуда, надо жарить каурдак... А в избе снова крик да плач — дети делят подарки. Гремит сковородками Райка. Гости поначалу неохотно, но делятся новостями из области, угощают дорогой, заморской водкой, угощаются сами и разговоры становятся непринуждёнными, свойскими, понимают — тут все братья-охотники.
Захмелел Лёва. Райка, сунув детям остатки крольчатины, вытерла руки и присела к столу. Пригубила из гранёного стопаря заграничной водки, сморщилась и цапнула Лёву за бороду, потрясла с затаённой горечью.
— Всё одинакова, — сказала она ни к кому не обращаясь, отошла к плите и вернувшись через минуту, поставила перед гостями большую сковороду с дымящимся мясом, гости рассыпались комплиментами, заблестела зубами, захихикала Райка в ответ, смутилась, ушла к детям.
Дождь усердно барабанит по стёклам. За стеною мерещится волчий вой, но в доме не страшно, тускло блестит воронёная сталь ружей в углу. Пахнет дымом и водкой. Угомонились и давно спят дети, Райка с ними. Спит прямо за столом Никаноров. Ну а гости потихоньку гургурят, да всё про одно — про охоту. Ложится и не стоит уже, ведь через часок-полтора вставать.
2
...По серому рассвету им предстоит готовить себе укрытия по ходу гусиных стай и, кутаясь в плащи, валиться в эти схроны и ждать. Ждать, когда в наступившей рассветной тиши долетит до них слабый отголосок вожака первой стаи... А вскоре, чуть в стороне, кто-то увидит едва различимые контуры птиц и чей-то выстрел “выхватит” из стаи одну. И понесётся окрест — Ббах! Ббах-х-х! Бба-бах-х-х. Следом забрезжит вдали красноватый огонёк керосиновой лампы в окне гостеприимного дома Лёвы Никанорова, ведь скоро вернутся охотники. Всей стрельбы-то на полчаса, пока идёт перелёт...
Добавить комментарий