… Всё же вы не старейте душою,
Пусть придет испытаний пора.
Человечество живо одною
Круговою порукой добра…
(Стихи неизвестной монахини Новодевичьего монастыря, конец 19-го века)
В сентябре 1961 молодой, но уже вкусивший славы Евгений Евтушенко, приехал в Киев, на северо-западной окраине которого ровно за 20 лет до его приезда произошла первая демонстрация адовой способности немцев за два дня фактически полностью уничтожить еврейское население крупного европейского города. Поведать миру об этой эсхилового накала трагедии предстояло никому иному, как Евгению Евтушенко, еще не знавшему об этом своем почетном предназначении. До создания самой знаменитой его поэмы оставались буквально часы.
Накануне своего поэтического вечера он пришел в то самое урочище под названием «Бабий Яр», служившее огромной братской могилой тысячам и тысячам расстрелянных там мирных жителей, в большинстве своем – евреев. В роли Вергилия, спустившегося с Евтушенко в ад, был уроженец Киева писатель Анатолий Кузнецов.
Проживая на протяжении всех двух лет оккупации с матерью и ее родителями в районе Куреневка, он был прямым свидетелем тех страшных дней конца сентября 1941-го года, когда был открыт охотничий сезон на отлов и убийство евреев. Он видел, как их вылавливали, собирали в колонны, как вели на смерть. Все это время он тайно вел дневник, который стал основой его будущей книги «Бабий Яр»* .
Позже, в 69-ом, написав и издав ее, Анатолий Кузнецов станет писателем-невозвращенцем. А в сентябре 61-го, стоя на краю оврага, где не было ни одной таблички, ни одного памятного камня, оба они, и поэт, и писатель, наблюдали кощунственную картину: непрерывно подъезжающие грузовики вываливали туда, где покоились десятки тысяч невинно убиенных, зловонные кучи мусора. Евтушенко скажет потом:
«Я был настолько потрясен этим цинизмом, что, вернувшись в гостиницу, сразу сел писать стихи. Ушло у меня на это примерно пять часов. Утром я прочитал их заглянувшим ко мне Ивану Драчу и Виталию Коротичу.
Они обняли меня по-братски, у них на глазах были слезы. Потом позвонил Саше Межирову, прочитал стихи по телефону. …. На следующий день мне сообщили, что афиши моего запланированного выступления сдирают с заборов. Я понял, что чтение стихов по телефону подслушали: я ведь тогда был под наблюдением. Позвонил местному начальству.
Знал, что при всем хамстве, они все трусы. И сказал, что отмену моего выступления буду считать неуважением к русской поэзии и сообщу об этом в Москву. Вечер состоялся, зал был переполнен, еще 2-3 тысячи людей не попали внутрь. Когда я закончил читать написанный этой же ночью «Бабий Яр», в зале возник, как бы это сказать, обвал тишины. В этой тишине какая-то согбенная женщина с палочкой поднялась на сцену и поцеловала мне руку. Не как мессии, а как-то просто, по-деревенски. Зал разразился аплодисментами.»
За «Бабий Яр», написанный в годы, когда слово «еврей» заменяли мерзким «лицо еврейской национальности», Евгений Евтушенко, как это ни обидно, не заслужил свое дерево в Саду Праведников в Яд Вашем. В отличие от украинских и белорусских крестьянок, он рисковал своей поэтической карьерой, но не жизнью.
Но куда большим рисковал Главный Редактор «Литературки», 51-летний Валерий Алексеевич Косолапов, напечатавший в ней «Бабий Яр». В этом июне была 110-ая годовщина со дня рождения этого замечательного человека.
Тогда казалось мне, что был он стар,
когда, задумав сотрясти земшар,
наивнячок, подобный полудурку
принёс я бесприютный «Бабий Яр»
в многострадальную «Литературку».
19 сентября 1961 года — день выхода в свет номера газеты с «Бабьим Яром», стал для Евтушенко первым днем мировой славы, а для Косолапова - последним рабочим днем. Цена его поступка удесятеряется тем, что он, партийный номенклатурщик с гуманитарным уклоном, прекрасно понимал, что он заплатит за свой поступок куда большим, чем потерей поста Редактора престижного издания. Это означало для него потерю номенклатурного статуса и всех связанных с ним привилегий: спецпайков, поездок за границу, путевок в элитные санатории….
А Косолапов улыбнулся мне.
Искрилось в нём
крестьянское лукавство,
а это самолучшее лекарство
от страха в столь запуганной стране:
«Да, не соскучится с тобою государство…
Ты обожди. Я позвоню жене».
И вправду, перед тем, как поставить еретическую поэму в номер, этот единственный в своем роде либеральный номенклатурщик позвонил жене и сказал: «Женя написал «Бабий Яр», если я его опубликую, меня уволят. Что делать?» «Считай, что ты уже уволен», - ответила русская женщина, жена своего русского мужа. Они оба были крупные, под стать друг другу. На фронте жена Косолапова была санитаркой и на мощных своих плечах выносила с поля боя раненых солдат, так что мужества ей было не занимать. Но тут было потребно мужество совсем другого рода. В тот день эта женщина вслед за своим мужем совершила поступок, который во времена Чернышевского и Некрасова называли «гражданским подвигом».
«Бабий Яр» на страницах газеты с многомиллионным тиражом произвел эффект разорвавшейся бомбы. Ведь в первых советских документах о Бабьем Яре вообще не упоминалось слово «евреи». Фактически поэма стала первым прорывом немоты, глухого замалчивания неописуемого по масштабам злодейства, чуть не на корню уничтожившего многотысячное еврейское население Киева.
В соответствии с кафкианскими, то есть, рационально не объяснимыми законами социалистического сообщества, «обиженные» партийно-советские руководители Украины сделали Евтушенко persona non grata, на протяжении 20 лет после публикации «Бабьего яра» не дозволяя ему приезжать в Киев. Но кто знает, может быть со своей, узко-национальной точки зрения, они были в чем-то правы? Чтобы в неделю извести под сотню тысяч людей, нацистам нужны были дополнительные «руки». Сотни и сотни рук. Они нашлись у украинцев, с энтузиазмом гнавших своих недавних соседей к урочищу с тогда еще не звучащим зловеще именем «Бабий Яр».
«Бабий Яр» Евтушенко, как и «Дело Бейлиса» в начале века, расколол страну на черносотенцев и либералов, на русских антисемитов и русских интеллигентов, а проще говоря, на подонков и порядочных людей.
В печати против Евтушенко была организована хорошо скоординированная травля с ощутимым охотнорядческим запашком. Но она не осталась безответной. Началась поэтическая перестрелка между поэтами-охранителями и теми, кто взял сторону Евтушенко. Знаменитое крещендо финала «Бабьего Яра» звучало для того времени чрезвычайно дерзко. Ну, как дуэльная перчатка, брошенная анонимному, но всесильному противнику:
… «Интернационал» пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам,
как еврей, и потому — я настоящий русский!
Первым поднял перчатку поэт Александр Марков:
…Их имена не сдуют ветры, не осквернит плевком пигмей,
нет, мы не требовали метрик, глазастых заслонив детей.
Иль не Россия заслонила собою амбразуру ту ..???
Но хватит ворошить могилы, им больно, им невмоготу.
Пока топтать погосты будет хотя б один космополит,
- Я говорю: "Я - русский, люди!" И пепел в сердце мне стучит.
Не только, мол, евреи погибли в «Бабьем Яру», и настаивая на этом, русский поэт предает свой народ, упрекали Евтушенко его враги. «Но только евреев убивали за то, что они евреи», - поправил тогда радетелей за русский народ уроженец Киева, русский писатель Виктор Некрасов. На защиту поэта встали, помимо молчаливого большинства читателей, и такие звездно именитые поэты, как Константин Симонов, Маргарита Алигер, Илья Эренбург, Самуил Маршак, Cергей Кирсанов, и вдобавок к ним - даже Леонид Утесов.
«Ответки» прославленных поэтов частично нейтрализовали юдофобско-охранительный «выстрел» Маркова.
Константин Симонов писал в стихотворении «Мой ответ Маркову»:
… Да, парни русские герои были,
И правда, что им метрики - листок.
Но вы бы, Марков, метрики спросили –
Так и читаю это между строк.
И потому убитых вы не троньте –
Им не стерпеть фальшивых громких слов.
Среди голов, положенных на фронте,
Немало и еврейских есть голов.
Над Бабьим яром памятников нету,
И людям непонятно – почему.
Иль мало жертв зарыто в месте этом?
Кто объяснит и сердцу, и уму?
А с Евтушенко – каждый честный скажет:
Интернационал пусть прогремит,
Когда костьми поглубже в землю ляжет
Последний на земле антисемит.
Маршак для беспощадного, и при этом остроумно изящного ответа Маркову умело использовал экскурс в не столь давнюю российскую историю:
Жил в царское время известный герой.
По имени Марков, по кличке «второй».
Он в Думе скандалил, в газете писал.
Всю жизнь от евреев Россию спасал.
Народ стал хозяином русской земли,
От Марковых прежних Россию спасли.
И вдруг выступает сегодня в газете
Ещё один Марков по имени «третий».
Не мог он сдержаться - поэт не еврей,
Погибших евреев жалеет - «пигмей».
Поэта «врага» добьёт он ответом,
Обёрнутым в стих хулиганским кастетом.
Нет, это не вдруг! Знать жива в подворотне,
Слинявшая в серую «чёрная сотня».
Хотела бы снова подгнившая гнусь
Спасать от евреев несчастную Русь.
Знакомый подход! Символично и ярко
Подчёркнуто это фамилией Марков.
И Маркову «третьему» Марков «второй»
Кричит из могилы: «Спасибо, герой!»
Под влиянием газетной травли и оплеух, полученных от самого Хрущева, молодой поэт начал изживать свое романтическое представление о политической системе «страны развитого социализма, уверенно смотрящей в своей коммунистическое будущее». Системе, назойливо восхвалявшей «дружбу между народами СССР», в которой почему-то не нашлось места евреям.
Вот что впоследствии писал Евтушенко об этом времени:
Как я веровал глупо и чисто,
Но безжалостно, наповал
Коммуниста-идеалиста
Коммунизм во мне убивал.
Я устал от лакейской породы
И махания кулаков
"А з-за ск-колько ты Р-родину продал?"
Так и дёргался Михалков.
Вернемся, однако к сентябрю 1961-го года. Молодого поэта спасли тогда 10 тысяч писем от читателей со всех концов земли, прочитавших «Бабий Яр» как на русском, так и в переводах на 72 языка мира, которые были сделаны в немыслимо короткий срок.
Евтушенко вспоминал:
«В течение недели пришло тысяч десять писем, телеграмм и даже радиограмм с кораблей. "Бабий Яр" распространялся просто как молния. Его передавали по телефону. Тогда не было факсов. Звонили, читали, записывали. Мне даже с Камчатки звонили. Я поинтересовался, как же вы читали, ведь еще не дошла до вас газета. Нет, говорят, нам по телефону прочитали, мы записали со слуха».
Узнав, что, на машине его нацарапали слово «жид», а по телефону он получает анонимные угрозы, его взялись охранять молодые добровольцы.
«Пришли ко мне огромные, баскетбольного роста ребята из университета. Они взялись меня добровольно охранять, хотя случаев прямого нападения не было. Но они могли быть. Они ночевали на лестничной клетке, моя мама их видела. Так что меня люди очень поддержали, — вспоминал Евтушенко. — И самое главное чудо, позвонил Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Мы с женой сначала не поверили, думали, что это какой-то очередной хулиган звонит, нас разыгрывает. Он меня спросил, не дам ли я разрешения написать музыку на мою поэму».
В общем-то эта история с хорошим концом.
Косолапов так спокойно отнесся к своему увольнению, что партийная сволочь встревожилась: а что, если он так спокоен потому, что за ним кто-то стоит? Сам Евтушенко был уверен, что «стояла за ним только совесть».
А теперь из серии «Очевидное – невероятное». В 1970 году Валерий Косолапов сел в еще неостывшее после ухода Твардовского кресло Редактора «Нового Мира». Как это могло произойти при режиме «обратного естественного отбора», который не давал сбоя долгие десятилетия советской власти, наверное, не знает никто, включая самого Валерия Косолапова. Но факт остается фактом. Невероятный для партийного функционера, прекрасный в своем мужестве, бескорыстии и честности поступок, шедший наперекор Системе, был совершен человеком, казалось бы, с потрохами ей принадлежащим. Самое поразительное, что поступок его не стал ему окончательным приговором. Воистину, «и на Систему бывает проруха».
Сегодня, когда свободный мир поразила пандемия массового безумия, основанная на умелом манипулировании сознанием миллионов и, как следствии, их добровольном участии в борьбе с несуществующим злом, - именно сегодня так утешительно вспомнить о Валерии Косолапове и его жене, двух главных героях этой не только прекрасной, но и поучительной истории.
Им удалось внести посильную лепту в борьбу с реально существующим в их стране злом антисемитизма и избирательного забвения памяти, отлучив себя при этом от привычных благ своего партийно-чиновничьего круга. Они выросли в очень несвободной стране, и довольно долгое время «играли по правилам», от рождения и до могилы предписанным всем жителям этой великой страны ее безумными правителями.
Но в какой-то момент, - и триггером тут случилось быть слову правды, отчаянно выкрикнутому в своей поэме «Женей», годящимся чете Косолаповых в сыновья, - они преодолели этот морок и возроптали… В свою очередь, читатели опубликованной Косолаповым поэмы, разнесли эту чудом вырвавшуюся на свободу правду по всему свету. Это ли не пример вынесенной в эпиграф «круговой поруки добра».
-------
* Роман Анатолия Кузнецова (1929 - 1979) «Бабий Яр» был опубликова в 1966 году в журнале ЮНОСТЬ с большими купюрами, вставками и цензурными искажениями. Полный текст романа опубликован автором в 1970 году в Лондоне. Анатолий Кузнецов неожиданно скончался в Лондоне в 1979 году.
Добавить комментарий