Лёжа на диване в своей кооперативной квартирке, Сёма пытался читать роман Фолкнера “Шум и Ярость”. В советское время иметь Фолкнера считалось очень престижным. Эффектно звучала в среде интеллектуалов, к примеру, такая, как бы невзначай, брошенная фраза:
- Старик, вчера читал «Шум» старика Фолкнера. Неописуемо. Сегодня начну Ярость.
Сёма всю ночь простоял в очереди у магазина подписных изданий за собранием сочинений классика, активно следя за порядком. Перекличку проводили каждые сорок пять минут. Любители Фолкнера стояли вплотную. Женщины не возражали, когда к ним сзади прижимались мужчины, а мужчины млели, если сзади к ним прижимались женщины. Тут Сёме не повезло. За ним стоял большой амбал. Если кто-то не выдерживал и убегал в общественный туалет, то обратного пути для него уже не существовало. Очередь за выбывшим смыкалась намертво, словно обмазанная клеем. Несчастному приходилось становиться в конец последним.
Перед этим испытанием Сёма тренировался несколько ночей. Приходя с работы, он ложился спать до одиннадцати вечера. Вскочив по будильнику, он всю ночь ходил по комнате, не заглядывая в туалет, и громко повторяя, чтобы не уснуть:
- Мой номер очереди - двадцать четыре.
Тренировка дала положительный результат. И счастливый Сёма покинул магазин, неся в авоське комплект из шести толстых томов. Дома он поставил книги на самом видном месте, чтобы гости сразу завидовали его богатству. Про содержание никто обычно не спрашивал. Понять писателя было сложно.
Осилив две страницы «Шума», Сёма услышал шум над головой. Он жил на четвёртом этаже пятиэтажного крупнопанельного дома. Балконы в доме соприкасались друг с другом. Сосед слева, часто подвыпив и выйдя на балкон, от скуки любил заглядывать через разделяющую стенку на Сёмину территорию. Сёме пришлось вырезать пластинку из гибкой жести и прибить её к общей стене балкона так, чтобы она выступала далеко вперёд. Сосед пить не перестал, но огибать разделительную пластинку не рисковал, чтобы не выпасть из-за любопытства с балкона. Однако на Сёму он обиделся, и чтобы нарушать его покой, он часто по утрам в качестве физических упражнений передвигал мебель взад-вперёд и забивал гвозди в стену.
От рожденья Сёма обладал удивительным, необычайно тонким слухом. Сидя в партере филармонии, он слышал, как сопит зритель на галёрке. Фолкнер требовал сосредоточенности. Его поток сознания беспомощно разбивался о Сёмину дамбу восприятия.
Сосед сверху устроил “день открытых дверей”. Гости, видимо, не помещались в комнатах и стали двигать мебель. Этажом ниже заплакал ребёнок. Сосед справа включил тихую музыку, и Сёмина квартира наполнилась звуками песни “Пусть бегут неуклюже…”. Наверху в такт кто-то забегал.
Отложив книгу, в приливе неконтролируемой агрессии Сёма вскочил с дивана, стукнул кулаком по каждой стенке квартиры, лихорадочно попрыгал по полу и заплакал. Как это бывает с великой книгой, шум и ярость материализовались. Сосед снизу постучал ручкой швабры в Сёмин пол.
- В этой стране нельзя думать – можно только пить, петь и танцевать, - с горечью подумал Сёма. И тут его посетила ошеломительная догадка.
- А что, если дома специально, по государственному заказу, строят так чтобы, прислонив ухо к стенке, один советский человек всегда мог услышать то, что говорит другой советский человек за закрытыми дверьми.
Каждый день, приходя с работы, Сёма прислушивался к окружающей среде и нервно ожидал шумовой завесы. Закладка в книге по-прежнему лежала на третьей странице.
Однажды, просматривая почту, Сёма увидел необычный конверт с иностранной маркой. Его американский дядюшка приглашал племянника в гости в Калифорнию. Той ночью Сёме снилось, что он стоит в очереди за собранием сочинений Стейнбека, который родился и долгое время жил в Калифорнии. Когда, простояв сутки, Сёма подошёл к кассе, продавщица, сверившись с тайным списком, решительно заявила:
- А вам не положено. Купите себе в Америке. Мы предателям родины нашего Стейнбека не отдадим.
Вся очередь мгновенно, позабыв о Стейнбеке, плотно окружила Сёму с заинтересованными возгласами:
- Товарищ, мы тоже хотим быть предателями и отщепенцами.
От неожиданного всеобщего внимания Сёма проснулся. В тот же день он заполнил все анкеты и, на всякий случай, перечитал рассказ Бунина “Господин из Сан-Франциско”. Прождав всего два коротких года за разрешением на выезд, Сёма радостно летел на американском “Боинге” в город на заливе. В дорогу почитать он взял “Шум и Ярость”. Справа и слева от него сидели непосредственные, шумные американцы с маленькими детьми. Дети всю дорогу плакали, а родители свободной страны давали им полную свободу. Сзади кто-то сильно храпел. Сёма третий раз перечитал один и тот же абзац.
Положение спасла стюардесса. Она приветливо предложила Сёме выпить. На ломанном английском Сёма спросил:
- А что есть?
- Coke, sprite, ginger ale, fanta, pepsi, 7-up, Dr Pepper.
- Сколько градусов? – робко спросил Сёма, решив, что это длинное название одной бутылки.
- По Цельсию или Фаренгейту? – не поняла стюардесса.
- А, несите всё. Я всё равно ничего этого не пил, – смущённо промямлил Сёма.
Стюардессу, видимо, инструктировали не реагировать на провокации русских. Не снимая с лица улыбки, она начала наливать Сёме стаканчики со всеми спиртными и не спиртными напитками из тележки. Места на столике не хватало, поэтому Сёма залпом опрокидывал стакан за стаканом, возвращая их пустыми стюардессе. Дети перестали плакать, думая, что дядя – фокусник, а взрослые бросились снимать Сёму на камеру. Пассажиры в проходе стали аплодировать “отважному русскому бунтарю”. Через двадцать минут стюардесса отошла от Сёмы под предлогом пополнить запасы кончившейся выпивки.
Несмотря на советскую закалку, после коньяка, ликёра, красных вин, белых вин, напитков с газом и напитков без газа, Сёма решил прервать чтение романа. Шумы больше не отвлекали его от мечтаний и надежд на качество звукоизоляции американских домов. В дрёме он представлял, как будет обсуждать с дядей великую книгу Фолкнера и восхищаться необычными переходами мыслей писателя из настоящего в прошлое, из прошлого в будущее, из будущего в настоящее. Он вдруг почувствовал, что выпитое легче позволяет ему понять логику произведения.
- Возможно, Фолкнер широко использовал практику перелётов и бесплатного алкоголя для создания своих творений, - мелькнула в голове Сёмы смелая литературоведческая гипотеза, и он погрузился в неконтролируемый поток подсознания.
Очнулся Сёма только тогда, когда самолёт уже шёл на посадку в аэропорту Сан- Франциско. У выхода из терминала его радостно встречал дядя Джозеф, которого в детстве Сёма знал как дядю Иосифа. Дядя был успешным радиоинженером. Он давно жил в Штатах и в разговоре перемешивал русские и английские слова. Когда через пятнадцать минут они остановились в пригороде Сан-Франциско возле красивого пятиэтажного дома с навесами над окнами, дядя с гордостью воскликнул:
- Здесь мой condo (кооперативная квартира) на четвёртом этаже.
Сёма английский знал ещё не очень хорошо, а переспросить постеснялся. Пока дядя ставил машину в гараж, Сёма нашёл в словаре слово, которое, как ему послышалось употребил дядя Джозеф – condom (презерватив). Сёма смутился, но решил, что таким экстравагантным сравнением дядя хотел подчеркнуть защищённость своей квартиры от внешних природных катаклизмов. Они приехали как раз к ужину.
Дядя Джозеф жил с третьей молодой женой китаянкой в большой квартире с тремя спальнями. После обильной трапезы и интенсивной дегустации калифорнийских вин Сёма стал хвалить дядин condo, жалуясь на звукоизоляцию советских квартир. Его голос вдруг потонул в шуме, пролетающих над домом самолётов. Дядя покраснел и пояснил, что дома в Калифорнии деревянные из-за частых землетрясений. А иезуиты, защитники окружающей среды, не разрешают постройку дополнительной взлётно-посадочной полосы, чтобы самолёты могли летать над заливом, а не над их пригородом. Дело в том, что в районе аэропорта нашли несколько муравейников. И их перенос в другое место может отрицательно повлиять на здоровье муравьёв.
- А здоровье людей? – осторожно спросил Сёма.
- Мы должны заботиться о братьях наших меньших, - неуверенно ответил дядя и дал Сёме затычки для ушей.
Следующее потрясение Сёма испытал, когда показал дяде “Шум и Ярость”. Он искренне верил, что любой культурный американец может наизусть цитировать Фолкнера и Стейнбека, как советский человек Шолохова и Некрасова. Дядя Джозеф покраснел опять; он понятие не имел о том, кто такие эти люди.
Перед сном в постели Сёма заткнул уши и открыл роман на третьей странице. Неожиданно навесы над окнами стали сильно хлопать от ветра. От испугу затычки вылезли у Сёмы из ушей. Придерживая их обеими руками, он попытался расслабиться, считая вместо баранов пролетающие самолёты. Забылся он к двум часам ночи.
Ровно в семь его разбудил страшный шум, напоминающий пулемётные очереди. Абсолютно разбитый, в ярости Сёма бросился к окну. О ужас! Вокруг дома ходили какие-то люди в масках и наушниках с пневматическими винтовками и патронташами через плечо. Выкрикивая что-то на непонятном языке, они прицельно стреляли пока только в землю, но так, что все листья разлетались в стороны.
Сёма с испугом выскочил из спальни. Дядя с женой уже готовы были ехать на работу.
- Кто эти люди? Пришельцы из космоса или террористы?
Дядя опять покраснел.
- Это пришельцы из Мексики - основной электорат нашей либерастической партии. Они здесь по квоте для незаменимых профессионалов и делают уборку нашей территории. Ведь ещё со школьной скамьи на уроках труда их учат, как сдувать листья. В международной олимпиаде по фигурному разбрасыванию мусора Мексика, по праву, занимает первое место, обогнав Гондурас и Гватемалу. Правда, ходят слухи, что на границе с Мексикой стоит огромная машина, которая специально дует листья в сторону Штатов, чтобы создать здесь работу для мексиканских иммигрантов.
- А если пользоваться метёлкой, как делают дворники в Союзе? – заикнулся было Сёма. – Будет тише и жильцам не помешает.
- Такая технология не сработает. Тут нажал на кнопку и держи винтовку. А метёлка требует дополнительного обучения, - жёстко прервал дядя Джозеф. – Это новые налоги и поиск новых незаменимых профессионалов. Отдохни, пока мы на работе, и сходи в нашу библиотеку.
В поисках покоя после обеда Сёма отправился в городскую библиотеку. По дороге он вспомнил просторные залы библиотеки родного городка, где строгие надзирательницы следили за тишиной. Если кто-то случайно ронял карандаш на пол, к нему тотчас же с грохотом, сметая всё на пути, подбегала суровая дама и делала предпоследнее принципиальное замечание за нарушение правил пользования столом и стук в зале.
Американская библиотека занимала одноэтажное здание. Треть его было отведена под детское отделение, отгороженное стеклянной стенкой от основного зала. Войдя в библиотеку, Сёма погрузился в атмосферу крика, плача, шёпота и долгих разговоров. Каждые пять минут в дверь входили неработающие китайские, а также индусские мамаши в шароварах, ведя за собой несколько детей. Дети шли за знаниями, как на казнь. Вернее, они не шли, а упирались, визжали и катались по полу. Следуя американскому методу воспитания – чем бы дитя ни тешилось – мамаши не обращали на крики никакого внимания. За соседними столами группа школьников дружно и громко обсуждала домашнее задание. Неопрятно одетый мужчина тихо спал, положив голову на роман Грэма Грина “Тихий американец”. Две работницы, вынужденные следить за порядком, ни на что не обращали внимания, уткнувшись в свои мониторы. На улице среди проезжающих машин Сёме было тише, чем в библиотеке.
Прошла неделя. Отупевший от шума, Сёма стал привыкать к самолётам, крикам в библиотеке и листьедувам по утрам. Он предположил, что, если бы композитор Бетховен жил в дядином condo, он бы оглох значительно быстрее. Сёма понял, что жить в этом мире спокойно в любой стране можно только с заткнутыми ушами.
Прошёл месяц, и он уже читал “Шум и Ярость” - восьмую страницу.
Добавить комментарий