Татьяна Белогорская – автор из Чикаго, давний друг нашей редакции. В течение многих лет, находясь в тяжелейших условиях вынужденного затворничества, Татьяна пишет роман, названный ею «Заколдованный полустанок. Две главы этого сочинения - вместе с предисловием автора – мы предлагаем читателям ЧАЙКИ.
Ирина Чайковская
О Т А В Т О Р А
Свое предисловие я бы назвала объясняющим, ибо оно проливает свет на мотив написания книги под названием “Заколдованный полустанок”. Дело в том, что ее замысел возник не случайно. Тому предшествовало, на первый взгляд, незначительное обстоятельство.
Много лет назад в компании взрослых людей мне довелось услышать короткий рассказ, удививший необычностью. Речь шла о замужней даме, вскоре после революции отправившейся из Петрограда на юг. До места следования она не добралась, так как на одной из остановок - в заброшенном месте - познакомилась с неким господином. И это неожиданное столкновение развернуло жизнь двоих в ином направлении.
Слушатели обращали внимание на нравственную сторону поведения той особы, тем самым видели в ней чуть ли не женщину легкого поведения. Единогласно осудив ее за легкомысленный поступок, они считали свою аргументацию неопровержимой. И я присоединилась к их мнению. Обремененная юношеской категоричностью и незнанием жизни (было мне лет семнадцать), поначалу видела в ней предательницу. Мне тоже казалось, что ее поступок противоречит морали.
Едва ли в том эпизоде было нечто особенное, а потому не следовало годами хранить его в памяти. Но время шло, а давняя история не только меня не отпускала, но почему-то стала для меня важной. Я мысленно ее прокручивала в голове - строила предположения относительно дальнейшей судьбы неизвестных мне людей, волею обстоятельств нашедших друг друга в необычной обстановке. Меня интересовали их характеры - о чем они думали, какие действия совершали, были ли счастливы... Словом, с интересом всматривалась в психологию фигурантов и их поступки. В конце концов, захотелось рассказать о том случае, а заодно воскресить время, доставшееся персонажам. И тогда я перешла от размышлений к действию - подключила свою фантазию...
Моя работа лишний раз подтвердила: неотделимая от жизни проза, как и поэзия, способна впитывать бесчисленное количество крупинок и песчинок - сора, обозначенного Анной Ахматовой.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда.
Не случайно Иосиф Бродский в Нобелевской речи отметил одновременно характерное и для прозы родство с сорняками: “Корни прозы не более благородны”. (Дело в том, что за пустяком иногда стоит нечто важное, что способно повлиять на последующие события). Поскольку сором наполнена каждая жизнь, я обращаю на него внимание в ходе прослеживания за действиями персонажей.
Произошедшее давным-давно вылилось в растянувшуюся во времени семейную историю, которая постепенно обрастала деталями житейского, исторического, психологического, географического свойства. Я наблюдала за поступками героев посредством умозрительного выстраивания линий их жизни. В результате появилась книга - плод моего воображения. Взявшись за работу, разумеется, вынуждена была использовать домыслы и предположения. (Беллетрист от документалиста отличается тем, что пребывает в вольном сочинительстве. У вышедших из под его пера художественных произведениях иная задача ).
Однако моя книга не только о имевшем место факте - встрече двух людей в необычной обстановке и их дальнейшей судьбе, но и о драматических событиях XX века, в условиях которых им довелось жить. В целом же, она о понимании друг друга, то есть об умении вслушиваться в сигналы сердца.
Кстати, в тексте отсутствует слово любовь, имеющее к героям непосредственное отношение. (Что и говорить, в настоящее время это часто звучащее сакральное понятие девальвировано, о чем свидетельствует всуе произносимая дежурная фраза: “Я тебя очень люблю”. А порой и с усилительным добавлением “очень сильно”). Хотя рассказанное мной именно о любви, причем разных людей, в разное время и в различных ситуациях, это значимое слово фигурирует лишь в подзаголовке и в заключительной части книги.
Возможно, моя работа с налетом присущих фигурантам сентиментальности и страдания. Но ведь то и другое - изначально русские черты, этакая внутренняя программа, особенно касающиеся женщин. Хотим мы того или нет, в подобные тона окрашена жизнь несмотря на обстоятельства, а потому от них не следует отстраняться. Как бы то ни было, я пыталась избегать слащавой сентиментальности.
В этой истории ряд персонажей, соответственно, и их поступков. Ведь каждый человек - явление сложное, поэтому конкретные действия не всегда объяснимы. Не берусь судить, как читатели отнесутся к поведению главных героев и предложенному мной варианту жизнеописания их спутников. Напомню Евангелие от Матфея (7-я глава): «Не судите, да несудимы будете...» Обращаю внимание на фразу, произнесенную одним из действующих лиц : “Изобретательная жизнь преподносит неожиданности”. Именно так: будущее всегда готовит непредвиденные ситуации, выходит, Судьбу не угадаешь. Этот непреложный факт тонко подмечен Анной Ахматовой: ”В прошлом грядущее зреет./ В грядущем прошлое тлеет”.
Хотя моя работа о прошлом и настоящим, она с ростками непредсказуемого будущего.
Да простят читатели автору его промахи. Как и персонажи книги, он не всегда согласен с самим собой.
Выражаю благодарность спутникам жизни, общение с которыми помогло мне написать эту книгу. Спасибо тем, кто возьмет ее в руки. Буду рада, если кому-то книга принесет частицу доброты.
Татьяна Белогорская
Ч А С Т Ь П Е Р В А Я. П Р О Ч И Т А Н Н А Я К Н И Г А
1. В О З В Р А Щ Е Н И Е Д О М О Й
Так - так, так - так... Колеса стучали однообразно, демонстрируя равнодушие к происходящему в вагонах. Недопитый чай в подстаканнике, яблоко на столике, печенье в упаковке - знакомый пассажирскому глазу натюрморт купе. За окном со светлой раздвижной шторкой мелькали поля, лесные массивы, домики с легким печным дымком.
Надежда сравнивала мирную картину нынешнего 1961 года с обстановкой холодного, грязного вагона паровика, набитого разномастным народом, в котором ехала по этому пути сорок один год назад. Тогда, сидя и лежа на тюках, пассажиры употребляли завернутую в тряпочку еду сомнительного качества. И ни у кого из тех, среди которых она находилась, не было уверенности в том, что паровик доберется до места назначения, а не застрянет в каком-нибудь одиноком углу.
Больше всего Надежда боялась не узнать или, не дай Бог, пропустить тот полустанок - тонкий волосок, протянувшийся к будущему. Именно там произошло лучшее в ее жизни - встреча с Георгием. Если бы поезд тогда не сделал затянувшуюся остановку, все сложилась бы по другому - не было бы радостных и трудных десятилетий с родными лицами и сменяющими друг друга событиями. Она приучила себя к мысли: их первая встреча в унылом месте не была случайностью. Уже тогда на карте бытия появились линии их общей судьбы. Недаром Георгий называл тот полустанок заколдованным. Впоследствие по поводу там случившегося он приводил слова Александра Блока.
Жизнь - без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай...
Именно так с ними и произошло: случай подстерег их на пути в Крым и указал дорогу...
Еще в ее памяти сохранилась фраза Георгия относительно юных дубков: “Молодняк, посаженный чьими-то добрыми руками, трогать не станем…” И не тронули. Существует ли тот полустанок? А та дубовая роща? Если она сохранилась, то за прошедшие десятилетия дубы превратились в устремленные ввысь величественные деревья с широкими стволами и раскидистыми ветвями. Узнает ли она это место? Собственно, ради встречи с ним она возвращалась из Ленинграда домой в Крым именно по такому маршруту.
Дни пребывания в городе на Неве ее утомили. Наведение справок, встречи с людьми, посещение мест, с которыми были связаны детство и ранняя молодость, требовали эмоциональных затрат. Как не крути, появившись на свет в 1900 году, она стояла на пороге седьмого десятка.
Так - так, так - так... Колеса продолжали свою работу. В какой-то момент Надежда перестала воспринимать однообразие звуков. Ощущение реальности исчезло, пейзаж за окном сместился и поплыл в сторону... Сквозь дремотную пелену начали пробиваться лица и голоса.
- Дюша, ты видишь эту дубовую рощу? - спросил Георгий, протянув руку вперед. - Обрати внимание на высоту деревьев и размах их ветвей. Какими они стали могучими! А ведь тогда были совсем крохотными. Дюша, ведь это наши с тобой дубы! И наш полустанок! Паровозу нужна была растопка, мы не стали уничтожать молоденькие деревца, пожалели их. Помнишь?
- Я не вижу никаких дубов. Здесь голое пространство, какое-то заброшенное место, - возразил откуда-то появившийся Адам. - И почему у тебя, Надюша, такое странное имя? Какая Дюша? Так вот, Надя, в этом безлюдном захолустье нам с тобой нечего делать. Пора возвращаться домой, в Петроград. Пойдем скорее отсюда...
Надежда повернулась в сторону Адама, пыталась разглядеть его лицо. Но оно было каким-то чужим. Нет, это не он, а посторонний человек неопределенного возраста. Да и голос у него незнакомый.
- Адам, почему я тебя не узнаю? Ты ли это? Как ты тут оказался? - спросила она, пытаясь соотнести облик незнакомца с тем Адамом, рядом с которым в пору юности провела несколько лет.
- Я пришел за тобой, - продолжал он, - нам есть о чем поговорить. Мы ведь давно не виделись. Идем же...
- Нет, я не могу. Георгий меня ждет. Мы с ним должны идти пешком к нашему шалашу - сперва по линии железной дороги, затем по тянущейся в гору тропе. Да и город на Неве давным-давно называется Ленинградом.
- Причем тут какой-то Георгий? Что за шалаш? А как-же я? - продолжал недоумевать Адам. - Стало быть, ты решила меня бросить? Но ты же не могла забыть, что мы с тобой венчались в Спасо-Преображенском соборе в 1919 году. Мы же клятву перед Богом давали! Нет, ты меня не оставишь на этом унылом полустанке! Пойдем скорей...
- Я все помню, Адам. Действительно, тебя бросила, причем именно в этом неприглядном месте. Выходит, предала. Это случилось давно. Я очень перед тобой виновата, поэтому годами просила у тебя прощения. Но я не жалею ни об одном дне, проведенном с Георгием. И покидать его не стану. В 1920 году ты отправил меня одну из Петрограда в Крым. Путешествие оказалось опасным, я могла бы не выжить. Георгий принял участие в моей судьбе. Прошу тебя, не вороши прошлое. В Ленинграде тебя ждет жена Ева. Она такая старенькая и одинокая. Не медли, возвращайся к ней...
Ева - Ева - Ева... Колеса начали сбиваться с ритма. Внезапно раздался щелчок, дверь в купе распахнулась и на пороге возникла упитанная проводница.
- Подъезжаем к Джанкою. Не забывайте свои вещи, - объявила она.
Находясь во власти только-только оборвавшегося сна, Надежда отстраненно восприняла информацию проводницы. Она продолжала обдумывать нелепое сновидение. И вновь на ум пришли рифмы Александра Блока - на этот раз другие. Не случайно они с Георгием отдавали дань поэту.
В снах печальных тебя узнаю
И сжимаю руками моими
Чародейную руку твою
Повторяя далекое имя.
Хотя эти строки ожили в связи с Адамом, но “чародейная” рука” относилась не к нему, а к Георгию.
Действительно, Надежда часто вспоминала первого мужа, однако он почти никогда ей не снился. И еще припомнились слова кого-то из физиологов: “Сновидения - это небывалые комбинации бывалых впечатлений”. Выходит, затронувшая ее “комбинация”напоминает о прошлом. Несколько десятилетий она и Георгий находятся в общей упряжке, а во сне образ Адама явился из другой эпохи. И тут она поймала себя на мысли: Я забыла его лицо, не помню ни голоса, ни произносимых слов, ни движений. Это значит, что Адам растворился в моей памяти, я уже никогда не вспомню его таким, каким знала в юности…
К сожалению, она с опозданием побывала в Ленинграде с целью выяснить его судьбу. И выяснила, тем самым выполнила свой долг. Теперь на Васильевском острове в коммунальной квартире находится Евгения, переименованная Адамом в Еву, - подслеповатая старушка с пучком волос на затылке, живущая на мизерную пенсию. Отныне Ева-Евгения - ее пожизненная забота.
После увиденного во сне и рассуждений на эту тему ее сердце работало в тревожном режиме. Сон напомнил: нет двадцатилетней девочки, покинувшей Петроград в 1920 году. Тогда на полустанке родилась другая Надюша, которую позднее Жора переименовал в “Дюшу”. Он объяснял это тем, что за таким вариантом домашнего имени скрывается душа. Именно на оставшемся позади полустанке обозначилось все лучшее, что было и остается в ее жизни во главе с человеком, заслонившим Адама.
Тем временем за окном обозначился перрон с надписью “Джанкой” на фасаде старого вокзала, недавно выкрашенного в желтый цвет. Поезд остановился под музыкальное сопровождение радио. Муж и дочь спешили к вагону: Георгий с букетом хризантем, Тася с маленьким сыном Юрочкой на руках - их внуком, которого она еще не видела. Ее сердце пришло в норму. При взгляде на близких она ощущала себя счастливой. Еще она думала о том, что людям свойственно с радостью возвращаться туда, где их ждут. Вот и она, наконец, дома среди родных людей и стен - всего того, что ей дорого. Это их с Георгием место, где им суждено находиться до конца дней.
(Она забыла мудрую поговорку с ключевым словом “никогда”. Однако на всякую поговорку есть противо поговорка).
Оказавшись на платформе, Надежда решила повременить с отчетом о визите в Ленинград. Сперва надо познакомиться с годовалым внуком, наговориться с Жорой и дочкой-москвичкой, переварить ленинградские впечатления.
Так и произошло. В последующие дни она купалась в счастье общения с членами семьи. Ей казалось, что состоянию приподнятости не будет конца...
(Задолго до эпизода в поезде с Надеждой и ее близкими происходил калейдоскоп событий…)
2. П Е Т Е Р Б У Р Г. Н А Ч А Л О
Надя помнила себя с трех лет. Самым ранним ее впечатлением было окно, вернее, два окна, одно из которых в виде щели представляло некий довесок к первому. Оба глазницами смотрели в проходной двор-колодец, от чего в комнатушку пробивался унылый свет. К тому же, окна никогда не открывались. Был и второй двор - еще более узкий и темный, где находились сараи со штабелями дров, куда сваливали вышедшие из употребления вещи и где дурно пахло. Это сомнительного вида место посещали лишь младший дворник - странного вида парень-заика, барская прислуга и ничейные кошки.
Их с мамой жилье - наподобие дворницкой узкая комнатка с чуланом при входе - находилось на первом этаже. В ней было темно и сыро. Не случайно она именовалась “трубой”. В доходный дом для состоятельных жильцов мать Нади попала еще до ее рождения в качестве няньки. Позднее из милости за небольшую плату ей разрешили пользоваться трубой, соседствующей к дворницкой.
Дворовая жизнь вблизи подвалов, где хозяйничали комары и прочая нежелательная тварь, протекала у Нади на глазах.
Старший дворник Прокофий - он же истопник - в полушубке по черной лестнице, прозванной “кошачьей”, разносил жильцам вязанки поленьев. Во втором дворе с метлой копошился младший дворник. Поскольку имя этого безобидного заики было давно утрачено, он именовался согласно орудию своего труда - Метлой. Сердобольные кухарки подкармливали его остатками с барского стола, но из-за исходящего от него дурного запаха не пускали на порог кухни.
С наступлением рассвета и до вечера в сумрачных дворах происходило движение. Кухарки выбрасывали мусор. Крепкие мужики, стуча сапогами, вносили и выносили мебель. Мелькали прачки с бельевыми корзинами. Раздавался стук каблучков барышни с третьего этажа. Прислуга барыни со второго выбивала ковры. Студент из мансарды обычно возвращался домой со связкой книг. Еще были конторский служащий и учитель прогимназии, о которых Надя почти ничего не знала. Не ведала она и о господах c их детьми в изящных туфельках, нарядных пелеринках и курточках, сопровождаемых чопорными гувернантками. Они не имели отношения к дворовой жизни, так как пользовались парадным входом. Во дворе прислуга ругала господ, а при встрече им кланялась. На фоне кружевного барского потомства Надя ощущала себя нищенкой - наподобие группирующихся на паперти Спасо-Преображенского собора.
Таким образом, население дома делилось на “фасадных” - с присутствием величественного швейцара - и “дворовых”, расположенных поодаль. Лишь однажды, помогая барыне нести покупку, Надя оказалась в парадном подъезде. Она оторопело глядела на камин с мраморной доской, ковры на ступеньках лестницы, лепные завитушки на стенах и дату постройки дома, изображенную на пороге при входе. По ее представлениям, это богатство походило на дворец из книжки про принцессу. Красота подъезда, и впрямь, могла сравниться разве что с двумя каменными человеческими фигурами, украшающими фасад дома на Саперном переулке.
Отправляясь не дежурство, старший дворник Прокофий выглядел торжественно - надевал белый передник с бляхой на груди и указанием номера дома. При таком “снаряжении” он располагался на каменной тумбе у входа в парадный подъезд. При нем был свисток, которым он пользовался для пресечения беспорядков. Ночью узкая подворотня освещалась тусклой лампочкой.
Мать Нади - хозяйка неважная - готовить не любила. Да и заработанных ею денег хватало лишь на самое необходимое. Еду они покупали в дешевых съестных лавках. Некоторые лавочники записывали в долг. В редких случаях мать посылала дочку в кухмистерскую, где обед, состоящий из щей и каши, отпускали на дом. Пределом мечтаний девочки был пушистый ситный хлеб с ливером. Рано утром булочники с корзинами разносили по домам свежие булки, называемые “господскими”; их запах возбуждал аппетит. С зажатыми в кулаке тремя копейками Надя пересекала булыжную мостовую на пути к булочнику, недорогое заведение которого на Саперном переулке украшало изображение посыпанного мукой огромного калача и надписью: «С калачика - бело личико». Иногда мать покупала молоко, которое рано утром крестьянки доставляли в бидонах из ближайших деревень. Тяжелые бидоны они носили на плечах, а при входе в кухню отмеряли молоко высокими кружками.
Таким образом, обязанности Нади сводились к указаниям матери сбегать к булочнику или в мелочную лавку и помочь отнести заказ к барыне. Всему прочему она училась самостоятельно.
Целый день Надя принадлежала самой себе, то есть двору со сверстниками и приблудными кошками. Привычную атмосферу этого места нарушало появление старьевщиков, точильщиков, лудильщиков, трубочистов и прочего трудового народа с выкриками “Паять-лудить”, “Точим ножи-лезвия”... Татарам - сборщикам тряпья - прислуга выбрасывала из окон старые половики и белье. Забредали продавцы различных товаров. Музыкальный ящик шарманщика с тоскливыми звуками “Маруся отравилась…” - с давних времен уличное пение - собирал вокруг себя прислугу и малых ребят. От жалости к несчастной Марусе кухарки утирали слезы засаленными передниками, а младший дворник Метла крестился и скулил: “Горюшко...”
Чада домовой прислуги играли в “классы” - прыгали по нарисованным на земле квадратам. Еще были “прятки” с укрытием между дровяным сараем и прачечной, в глубине которой размещались чаны с мыльной водой, а из двери и окна валил пар.
Небольшой двор в доме на улице Жуковского с действующими персонажами, звуками и запахами, буднями и праздниками казался Наде огромным пространством. За его пределами начиналась городская жизнь с перезвоном церковных колоколов, цокотом лошадиных копыт, господами в колясках, выкриками извозчиков по прозвищу “ваньки”...
Лучшей ее подругой была Варя - дочь дворника Прокофия, отмеченная косоглазием, не по возрасту высоким ростом и хлюпающим носом. За эти прегрешения девочка носила прозвища “Каланча» и “Сопливая дылда”. Воспитательный процесс ее матери сводился к порке, подзатыльникам и бранью с последующим заточением в дворницкой. С насморком дочери она боролась посредством окрика: “Варька, выбей нос!” Особенно она гневалась по праздникам и в субботу после бани, когда прикладывалась к бутылке. По этой причине дочка была пугливой и замкнутой. Брань доставалось и Наде, которую за темные кудри и глаза-угольки дворникова жена нарекла “черномазым цыганским отродьем”. В противоположность ей, мама Надю не обижала - разве что укоряла за быстро изношенную обувь и затоптанный пол.
От криков и рукоприкладств визгливой матери Варя спасалась в комнате Нади. Вытирая слезы и хлюпая носом, она жаловалась: “Мамаша опять пужает”. Подруги шили наряды кукле с пуговичными глазами и рассматривали картинки в подаренных крестной сказках. Любимого котенка с экзотическим именем “Самурай”, придуманного квартировавшим в мансарде студентом, они наряжали в связанный Надей капор, заворачивали в лоскутное одеяльце и зимой катали на обитых плюшем салазках.
Подруги поклялись никогда не разлучаться.
(Планировать загодя - дурная примета).
Будни оживлял приезд крестной. Незамужняя и бездетная, она жила в рязанской деревне, в Питере обычно появлялась на Рождество или Пасху. С собой у нее всегда были гостинцы - материя на блузку для матери, книжки с картинками для Нади и яйца от собственных кур. Кроме того, она покупала крестнице медовые пряники, сушки и леденцы на палочке, водила ее на народные гулянья. Девочке особенно нравилась Масленица с каруселями, балаганами и катальными горками. Посещали они и вербные базары - лучшее развлечение для детей, где продавались нарядные игрушки и сладости. Иногда крестная водила девочку в Таврический сад с ледяными горками и катком, где бегали дети с салазками и мелькали сверкающие коньки. В такие дни крестная говорила: “Идем людей посмотреть и себя показать”. Ярмарочные развлечения мать называла “излишней забавой”. В Пасху они красили яйца и ходили к булочнику выбирать праздничный кулич, после чего отправлялись в Спасо-Преображенский собор святить угощение. Батюшку отца Викентия крестная уважала. Оказавшись в храме, она целовала его руку, а он отпускал ей грехи.
Крестная была рябой со следами оспы на лице - наподобие кухарки с третьего этажа. По этому признаку относила себя к числу «Богом отмеченных». Пару раз она брала Надю в свою рязанскую деревню, казавшуюся девочке земным раем. Там можно было пить козье молоко, вволю есть щи из чугунка, настоянные в русской печи, лакомиться стручками гороха, на речке с деревенскими ребятами ловить руками мальков.
(Русская печь, рогатые ухваты, закаленные чугуны аукнутся Надежде спустя десятилетия в деревенской глуши).
Мать называла себя модисткой. Трудилась она в мастерской недалеко от дома на улице Жуковского. Кроме того, шила для заработка, как говорила, “на людей”.
Мастерская вошла в сознание Нади в раннем возрасте. В ней с пяти лет она выполняла обязанности прислуги - подносила материю, подметала пол, выносила мусор во двор. За труд хозяйка мастерской разрешала ей брать обрезки ткани. Юркнув под огромный стол, на котором швеи кроили ткань, она сшивала лоскутки, а заодно подсматривала за действиями вокруг и подслушивала разговоры мастериц. Прежде всего, она усвоила поговорку: “Длинная нитка - ленивая девка”. В результате чему-то научилась - стала придумывать фасоны для куклы-пупса со вмятиной на животе, а затем, посредством лоскутков, обрезков кружев, лент и ниток, одевала ее в нарядные платья.
Отправляясь к барыне на примерку или с готовым заказом, уложенным в огромную коробку, мать брала с собой Надю. Шли они пешком в любую погоду - нипочем были зимняя стужа и мартовская жижа под ногами. Помимо карет и пролеток, им встречались переполненные разнородным людом трамваи. На пути попадались модистки с коробками.
Пока мамаша колдовала над платьем, девочка застегивала на барыне корсет, держала зеркало, подавала булавки, тесьму и сантиметр. За труд она иногда получала от хозяйки конфету в глянцевой обертке под названием “фантик”. Подаренное лакомство - этакое детское счастье - съедалась, драгоценный фантик разглаживался и определялся в потайное место.
Однажды, когда Надя помогала матери обслуживать заказчицу у нее дома, в гостиной ей бросился в глаза невиданный раньше предмет черного цвета. Рядом с ним на круглом стульчике сидела хозяйская дочка, ударявшая пальцами по черным и белым полоскам. Каждая из них подавала голос в виде мелодичного звука. Они не походили на заунывную песню про отравившуюся Марусю, исполняемую музыкальной шарманкой в их дворе. В свою очередь, Надя с удивлением наблюдала за беготней пальцев девочки. В тот день она узнала новое слово - “рояль”.
В другой раз она сопровождала мать к заказчице, квартировавшей в солидном доходном доме на Литейном. В тот день вокруг было особенно оживленно за счет множества колясок с покрытым верхом и пролеток, с шумом проносившихся по мостовой.
Девочка то и дело оглядывалась по сторонам, поэтому еле-еле успевала за матерью. Внезапно она обратила внимание на коляску, из которой выпрыгнул шустрый мальчик лет десяти в матросском костюмчике. Он тотчас бросился в сторону тротуара, и пока лавировал между лошадьми в упряжке с каретами и колясками из экипажа спустилась молодая белокурая дама в светлом платье и в шляпе, украшенной лентой и букетиком голубых незабудок. Надя завороженно смотрела на нарядную даму, казавшуюся ей чудом. Ослепительное зрелище! В какой-то момент одна из несущихся лошадей поддалась в сторону и заржала, кучер громко выругался, мальчик исчез из виду, а дама с криком ринулась вперед... Ее шляпу не удержали булавки, она перевернулась в воздухе и шлепнулась на тротуар.
Надя не видела произошедшее с мальчиком на булыжной мостовой, где тотчас собрались праздные зеваки. Но она заметила тучного городового с портупеей и фуражкой с околышем, слышала его свисток. Пока маменька тянула ее за руку, она поворачивалась назад - пыталась разглядеть мальчика в матроске и нарядную светловолосую барыню без шляпы.
Ночью девочка спала тревожно; увиденное днем не давало покоя. Ее преследовали стук копыт и ржание лошади, мальчик, крик дамы, ее искаженное страхом лицо, шляпа с цветами, городовой со свистком. Во сне она хотела схватить мальчика за руку, тем самым уберечь от беды, однако движения ей не повиновались.
Потом она долго вспоминала тот случай, а злополучное место на Литейном всякий раз напоминало о мальчике, нарядной барыне и ее красивой шляпе.
(Случай на Литейном не отпустит ее никогда. Он не только останется при ней как яркое детское впечатление, но и получит неожиданное продолжение).
Восьмилетнюю дочку мать определила в начальную школу за казенный счет, по ее словам, - “за бесплатно”. О гимназии, за которую надо было платить, не было и речи. Туда же дворник Прокофий отправил дочь Варю. В школе учили закону божьему, чтению, чистописанию, арифметике, истории отечества. Девочки и мальчики - поровну - обучались вместе, сидели они за длинными партами группами. Занятия длились с утра до полудня - с перерывом на еду, которую ученики приносили из дома в корзиночках. Шалости не допускались, провинившихся наказывали.
Каждый раз Надя ждала урока чтения - ее любимого занятия. Уже на первом году обучения она бегло читала - не пропускала ни одной городской вывески, знала наизусть подаренные крестной сказки и стихи. В противоположность Варе, учителя отмечали ее сообразительность и хорошую память, за что в числе успевающих учеников была награждена похвальной грамотой.
(Впоследствии она назовет питерские начальные классы своим первым университетом).
Добавить комментарий