Казалось, на всей Северной границе Срединного государства (1) дул ледяной ветер, когда цзедуши (2) Чень вышел во двор крепости, где он прожил без малого всю жизнь, в последние годы дослужившись до высокого звания командующего войсками и руководителя прилегающего к военным поселениям административного округа. Поёживаясь от холодного ветра цзедуши, коренастый, ещё крепкий для своих сорока пяти лет мужчина, подошёл к стоявшему на посту часовому и принялся отчитывать того, чтобы выместить собственную накопившуюся за последние дни злость:
- Ну как сегодня погодка? Холодно? – развязно обратился Чень к бойцу. – Холодно… да…Стоять на часах это тебе, монашек, не на мягких перинах в монастыре валяться - поддел он за живое молодого бойца, зная что того забрали в армию из буддистского монастыря - в те времена чиновники Сына неба регулярно инспектировали монастыри и молодых монахов, известных своей ленью и распутным поведением, отправляли служить в войска на Северную границу. – Да, знаю я, чем занимаются молодые монашки вроде тебя, – всё также развязно продолжал цзедуши. – Вы ведь жить не можете без молоденьких прихожанок! Кстати мне сегодня тоже приведут одну… степную лисичку. Хотел бы взглянуть на неё, а монашек?
Молодой солдат безропотно сносил попрёки командующего, и тому надоело над ним издеваться. Цзедуши Чень знал, что вчера воины из его крепости отомстили тюркам за недавний набег, совершив вылазку вглубь территории противника, и вернулись в крепость, захватив пленных, среди которых была и молодая девушка, дочь одного из придворных хакана. На неё и торопился взглянуть цзедуши:
- Но нет, мой милый монашек! – злорадно заключил командующий. – Сегодня мой черёд созерцать степных красавиц. А твой удел стоять на часах! Это наша с тобой, как написано в ваших буддистских сутрах,- карма!
Закончив говорить, цзедуши Чень вернулся в свои покои и, выпив несколько чаш зеленоватого рисового вина, принялся ждать пленницу. Через некоторое время к нему привели девушку в сопровождении охранников. Девушка наивно принялась упрашивать цзедуши Ченя вернуть её домой. Она пообещала цзедуши спеть тому красивую песню о родных степях, о голубом небе над ними…
- Ведь тогда вы отпустите меня? – взглянула она на Ченя глазами полными мольбы.
- Что же, пой, - довольно равнодушно откликнулся на её просьбу командующий, потянувшись за очередной чашей вина. – Если мне твоё пение понравится – тогда отпущу. Я ведь знаю ваш язык…
И из уст девушки полился напев, как она сказала собственного сочинения. А цзедуши Чень сидел, потихоньку прихлёбывая вино из чаши и размышляя: «Что же мне делать с этой певуньей? Отпустить… нельзя. Она была в крепости, видела наши укрепления. Потребовать выкуп у её родных? А потом убить? Но мои воины донесли мне, что её братья погибли в бою… Кто заплатит? Да и к тому же до меня доходили слухи от лазутчиков из вражьего стана, будто её род не в чести у хакана… может быть, завтра он сам вырежет всех её родственников? Кто же мне заплатит? А может поразвлечься с ней? Нет…зачем портить такой товар? Лучше завтра продам её заезжим работорговцам подороже…»
Приняв решение, цзедуши стал прислушиваться к пению. Оно и в самом деле было бесподобно.
-Так вы меня отпустите? – ещё раз спросила тюрчанка, когда закончила петь.
- Конечно, отпущу, - заверил её цзедуши Чень. – Клянусь Небом! Завтра же отпущу, а сегодня прошу побыть моей гостьей…
И довольная улыбка раздвинула губы командующего.Плохое настроение, будто бы вовсе оставило его. Вот что значит – власть! Здесь, на Северной границе государства, под чужим небом – но власть! Захочет – и ленивому монашку дадут сорок бамбуковых палок, захочет – и дочь знатного тюрка никогда больше не увидит родные края!
Когда девушка ушла, цзедуши Чень принялся устраиваться ко сну. В ту ночь, несмотря на выпитое вино, он долго не мог уснуть - вновь стало мучить что-то дурное… Тем не менее, ранним утром цзедуши договорился с приехавшим в крепость работорговцем о продаже знатной тюрчанки, и тот, заплатив деньги, увёз её вглубь Поднебесной. Цзедуши Чень утешал совесть тем, что девушке будет лучше в доме какого-нибудь знатного человека, может быть учёного мужа или даже поэта, чем в этих неуютных степях. Но горечь на сердце продолжала мучить его. Цзедуши ещё не мог назвать то, что гложит и терзает его...
Спустя несколько дней гонец доставил цзедуши Ченю письмо от министра Линя. Министр находился с инспекционной поездкой в приграничных провинциях и приглашал командующего посетить его в доме одного из губернаторов. Знаток конфуцианской морали, ценитель древних книг и дальний, как он сам любил подчёркивать, родственник императрицы – вот кем слыл министр Линь в Поднебесной. Неудивительно, что цзедуши Чень воспринял его просьбу о встрече как приказ. К тому же командующий хорошо помнил, что пост воинского начальника и руководителя административного округа он получил не без помощи министра. Тогда тот возглавлял одну из северных провинций Поднебесной, а будущий цзедуши был всего лишь младшим офицером, родившимся в крестьянской семье, насильно мобилизованным в армию, вместо своего земляка, умершего на военной службе, и только чуть-чуть ещё поднявшимся над остальной солдатской массой. Молодой офицер приглянулся губернатору провинции и тот, поднимаясь, наверх, увлёк его за собой…
Всё это пронеслось в голове цзедуши Ченя, когда тот входил в комнату, где его ожидал всесильный сановник. Министр лежал на кушетке, на шёлковых подушках, отдыхая после долгой дороги.
- У вас усталый вид, - заметил сановник, окинув взглядом фигуру командующего. – Если бы мы встретились в столице, я непременно угостил бы вас супом из ласточкиных гнёзд. Вы не больны?
- Нет, что вы, почтенный!- стараясь говорить бодро, ответил цзедуши Чень. – Ваш верный слуга прибывает в добром здравии, – закончил он, разглядывая своего покровителя.
С годами министр Линь ещё больше располнел, обрюзг, как и всякий жеманный, столичный чиновник.
- Это хорошо, - в свою очередь произнёс он. – Вы знаете, мой почтенный друг, я ведь неслучайно езжу в эти дни по провинциям. Мы должны готовить наши войска к последней битве с кочевниками. Сейчас, когда наша Танская поднебесная держава непоколебима как никогда, а тюркский каганат подтачивают междоусобные войны, именно сейчас настало время для решительного удара по врагам…
- Простите, министр Линь, - неожиданно для самого себя прервал речь сановника цзедуши. – Скажите, пожалуйста, а вы пишете стихи?
- Да, я написал одно стихотворение, когда сдавал государственные экзамены в молодости,..- произнёс в ответ сановник. – Но я его совершенно не помню – ни строчки. Никчемная память вашего покорного слуги – начал было оправдываться он с утончённой конфуцианской вежливостью, но вдруг замолк, а потом спросил у цзедуши Ченя:- А почему вас это заинтересовало?
И цзедуши рассказал министру о тюркской девушке, спевшей ему красивую песню собственного сочинения.
- Я продал её в рабство, - закончил свой рассказ командующий. – Но с тех пор одна мысль не покидает меня, а почему я не могу сочинить ничего столь же прекрасного, почему я, подданный самого могучего государя в мире, житель самой счастливой страны на свете, умудрённый опытом всех моих предков, почему я не могу воспеть в стихах степь, реку, небо над ними? Почему я не могу поймать красоту?
- Поймать красоту?- криво, плотоядно улыбнулся министр Линь. – По- вашему, это всё равно, что схватить дракона за хвост? Или взять в плен тюрка или… тюрчанку?
Затем улыбка исчезла с лица министра, и он продолжил холодно: - Та девушка была варварского племени. А варвары всегда останутся варварами. Сто песен варваров, какими бы прекрасными они ни были, не стоят и строчки из наших древних книг. Я полагаю, вы просто раскаиваетесь, что продали её в рабство. Не огорчайтесь! Вы что, правда думаете, будто все эти тюрки, тибетцы, сяньбийцы и прочие такие же люди, как и мы, сыны Срединного государства?! Да весь их удел в том и состоит, чтобы быть нашими рабами! – закончил министр с нескрываемой злобой.
- Я понимаю, - словно бы оправдываясь, вновь заговорил цзедуши Чень. – Но просто мысли о поэзии, о стихах посещают меня последнее время…
Замолчав, командующий стал смотреть на ногти министра – длинные, холёные, заключённые в специальные шёлковые футляры. Такие ногти, впрочем, и полагалось иметь в Поднебесной учёному человеку, брезгующему чёрным трудом.
- Поэзия, стихи, - в тон ему подхватил министр Линь, мелко кивая, и вдруг резко спросил: - Вы знаете, на чём стоит Поднебесная, на чём стоит наше Срединное государство? – и сам же ответил на свой вопрос: - На терпении, мой бесценный друг, и только на терпении. Так вот, поэты, это люди, которым не хватает терпения, люди, которые не знают своего места, потому что вечно ищут чего-то. А ваше место, цзедуши Чень, определено уже очень давно – быть глазами и ушами императорских приграничных стен и крепостей. У вас должно хватить терпения исполнить свой долг до конца, - заключил сановник, указывая своим тоном на то, что аудиенция окончена.
«А, всё-таки, он, должно быть, пишет стихи до сих пор, - размышлял цзедуши, возвращаясь к себе в крепость после встречи с министром. - Только не хочет признаваться в этом тупому вояке вроде меня…».
Вернувшись, цзедуши Чень ясно понял намёк сановника, что ему надлежит заниматься только своим делом, выбросив из головы все эти мысли о стихах, красоте и прочем. И командующий вёл размеренную жизнь: муштровал новобранцев из числа угнанных на службу крестьян и наёмников, выходцев из приграничных к Срединному государству народов, вершил суд и расправу над окрестным населением, выколачивая из него налоги, идущие во благо Сыну неба, наказывал провинившихся, равнодушно отсчитывая число причитавшихся им бамбуковых палок, отражал мелкие набеги тюрок из-за реки, писал вечерами донесения в столицу о том, что на вверенном ему участке Северной границы всё в общем спокойно. И лишь украдкой цзедуши изучал несколько поэтических книг, приобретенных им во время последней поездки.
Так прошло два, а может быть и три года, а возможно, и все пять лет. Время текло медленно, словно воды приграничной реки за стенами крепости, но оно было неумолимо, словно небо над степью, – затянутое облаками зимой и пронзительно голубое, озарённое беспощадным солнцем, - летом.
Но вот однажды, это была осень, в крепость неожиданно примчался гонец. Цзедуши обрадовался – он решил, что наконец-то прислали приказ – выступать против хакана. Но гонец привёз высочайшее повеление цзедуши Ченю – явиться в столицу с собственным эскортом и подарками для императорской семьи. Обитатели крепости поздравляли командующего и прочили тому должность при дворе или место губернатора провинции. Все они долго смотрели вслед, когда возок, в котором ехал цзедуши удалялся вглубь Поднебесной в окружении всадников. Дорога шла легко, и скоро степь за окошком возка сменили леса. Цзедуши предпочитал ехать днём, а ночами он вместе со своим эскортом останавливался у начальников местных уездов – те встречали его так, как и подобало встречать важного гостя. Но когда он проезжал через пятый по счёту уезд, случилось дурное предзнаменование.
Начальник уезда дал цзедуши Ченю коня из своей конюшни, и они, пустив лошадей шагом, двигались из уездной управы в сторону загородного дома начальника, где цзедуши ожидал ужин и ночлег. Собственно, дом принадлежал одному из местных богачей, сына которого начальник уезда спас от смертной казни, и счастливый отец разрешил уездному чиновнику располагать домом, точно своим. Высокому гостю этого, разумеется, знать не полагалось, как, впрочем, и многого другого…
Начальнику уезда, ещё не старому, но уже начавшему полнеть чиновнику, было непривычно скакать на лошади – настолько он привык путешествовать в паланкине. Цзедуши подумал, что начальник сел в седло, только чтобы, доставить тем самым удовольствие ему, командующему, как человеку военному. Когда всадники проезжали через местный рынок, неизвестная женщина в яркой, но истрёпанной одежде, размахивая ветхой книгой, бросилась под ноги коня цзедуши Ченя и закричала:
- Позволь я погадаю тебе, добрый господин! Позволь я погадаю!
- Эй, ты, чёрная кость, пошла прочь отсюда! – прикрикнул на женщину начальник уезда, от неожиданности чуть не вывалившейся из седла.
- Позволь я погадаю тебе во имя всех пяти стихий! – не унималась женщина, хватая под уздцы коня цзедуши. – Я предскажу тебе всё…всё, что ты хочешь… кроме счастья, ибо в Поднебесной нет счастья!
- Ну, ты, заткнись! – замахнулся плёткой на женщину начальник уезда. – Или я тебя арестую за кражу священных книг! Хочешь, чёрная кость, чтобы тебя арестовали?! Там у меня в управе будешь гадать стражникам – они тебе развяжут язык!
Женщина отпрянула в сторону и лишь повторила:
- Ибо в Поднебесной нет счастья, - и вновь заговорила громче: - Во имя всех пяти стихий…во имя огня, воды, земли, металла и дерева!
Но всадники этого уже не слышали, продолжая свой путь.
- Какая странная гадальщица! – искренне удивился цзедуши.
- Гадальщица! – брезгливо повторил начальник уезда, – Да она просто сумасшедшая, несомненно одержимая злым духом! Но даже помешанные, вроде неё, знают, что лучше не попадать ко мне под суд! Представляете, она украла несколько священных книг у студента, готовящегося к экзаменам, и теперь воображает себя гадальщицей! Виданное ли дело! А началось это с того, что мужа её забрали в солдаты, и он сгинул где-то на Северной границе, болезнь ли его унесла или стрела какого-нибудь варвара, уж не знаю. А потом её дети умерли с голоду.. Вот с тех пор она и помешалась – сидит на рынке и твердит, будто может предсказать каждому любую судьбу, кроме счастливой…
Тут начальник уезда замолчал под тяжёлым взглядом цзедуши Ченя, осознав, что он ляпнул лишнего. Разговор прервался, и воцарилась тишина. Неожиданно её нарушил какой-то резкий, скорбный крик.
- Что это? – спросил цзедуши. – Будто ребёнок плачет…
- Да, это обезьяны кричат в лесу, - охотно принялся объяснять начальник уезда, обрадованный возможностью продолжить беседу. – Вы, почтенный, в своей степи давно уж позабыли, как они выглядят! А наши обезьяны как раз в такую прохладную погоду, вроде нынешней, спускаются с гор. Кричат – значит, сильный дождь ночью будет! – добавил он тоном старожила здешних мест. – Я бы на вашем месте не торопился бы в столицу…
- Я должен быть в столице в установленный срок, - сухо оборвал чиновника цзедуши Чень, пришпоривая коня у ворот дома.
Глава уезда в ответ лишь многозначительно промолчал, а потом пригласил высокого гостя к себе.
- Скажите, начальник уезда, а вы пишете стихи? – спросил цзедуши хозяина за ужином.
- Стихи, - отозвался немного захмелевший от выпитого вина чиновник. – Вы знаете, почтенный, я бы лучше взялся за прозу. Попробуйте, пожалуйста, это блюдо из трепанга…Так вот, представьте себе, на днях выносил приговор по одному делу в суде – некий торговец принимал снадобье из рога носорога… для мужской силы, а потом оказалось, что жена подсыпала ему в это снадобье яду…
И что ж, жена? – задал вопрос цзедуши, чувствуя, что зря завёл весь этот разговор о стихах.
- А жена у торговца – одним словом, красотка, - живо продолжил начальник уезда, смачно жуя трепанга. – Но в шейных колодках, в которых эта утончённая прежде дамочка, теперь днём стоит на площади, по моему приговору, она теперь смотрится ещё лучше! Чем не сюжет для занимательной новеллы?
Цедуши Чень промолчал и через некоторое время, поблагодарив хозяина за ужин, отправился ко сну.
Ночь цзедуши Чень провёл скверно – ему мешал спать шум дождя и резкий ветер, дувший со стороны реки, на берегу которой стоял дом. Ближе к утру цзедуши всё же уснул, и ему приснилась сумасшедшая. Она то кричала как обезьяна, то показывала ему священную книгу учителя Кун-цзы, и все страницы в книге были почему-то пустыми. А потом, кажется, у сумасшедшей оказалось другое лицо – то лицо, которое он всегда хотел забыть все эти годы, и, кажется, она говорила уже не: «Позвольте, я вам погадаю?», а «Позвольте я вам спою? Ведь тогда вы меня отпустите? Отпустите, правда ведь?»
Цзедуши стряхнул с себя сон ещё ранним утром на исходе часа тигра (3), в то время за окном всё ещё шёл дождь. Командующий лежал в постели и вспоминал, как крестьянским мальчиком в первый раз пошёл в школу и там учитель заставлял его зубрить иероглифы по священным книгам, вроде тех, что были у сумасшедшей гадальщицы. Мысли командующего прервало появление хозяина дома.
- Вы уже не спите? – обратился он к цзедуши Ченю. – Я вынужден вам сообщить, что вода в реке поднялась после ночного дождя и повредила мост. Вам придётся подождать некоторое время, прежде чем мои крестьяне его починят, - проговорил он робко, - или найдут подходящую лодку для переправы.
В сопровождении главы уезда цзедуши, раздражённый полученным известием, спустился вниз и вышел из дому.
- А где мой эскорт? – спросил он резко. – Вчера вы мне сказали, что мои люди прибудут сюда с рассветом.
- К сожалению, вчера ночью произошло прискорбное событие, - тем же робким голосом начал рассказывать начальник уезда. – Один из ваших воинов подрался с крестьянином, выступив зачинщиком драки. До выяснения до конца обстоятельств происшедшего, мы временно задержали всех ваших людей. Разбирательство займёт всего лишь несколько часов. Как бы печально ни сложились обстоятельства, вы ведь можете продолжить путь и с другим эскортом. Каждый воин Сына неба будет рад сопровождать вас в столицу...
Цзедуши хранил молчание, скрывая ярость. Глупо было срываться на этого уездного начальника, но, кажется, что-то ещё заставило его промолчать. Он вернулся в дом, поднялся наверх и велел подать ему зелёного чаю в спальню. Когда цзедуши Чень пил чай, в комнату вошёл начальник уезда.
- А это вы, - довольно улыбнулся ему цзедуши, всем своим видом дав понять, что не сердится на уездного чиновника за все утренние неприятности. – Не желаете ли присоединится? Знаете, как говорят: кто утром выпьет зелёного чаю, тот днём захочет стать бессмертным! Хотя я бы в такое промозглое утро предпочёл бы чашу вина, вино иногда согревало меня в крепости…
- Вам точно не грозит участь стать бессмертным, господин бывший цзедуши Чень! – с неожиданной издёвкой ответил начальник уезда.
Цзедуши застыл с чашкой у рта, начальник уезда между тем куда-то проворно исчез, а в комнату поднялись сухопарый, чуть прихрамывающий чиновник, по виду страдающий от подагры, и несколько незнакомых солдат. Чиновник развернул бумажный свиток, готовясь начать читать.
- В чём дело? – спросил цзедуши, призвав на помощь всю свою выдержку и спокойно поставив чашку в сторону.
- Вы обвиняетесь в государственной измене, - бесстрастно проговорил чиновник со свитком. – Соблаговолите выслушать приговор Сына Неба.
- Какой ещё приговор? – вальяжно прервал чиновника цзедуши Чень.– Вы сошли с ума! Я – верный слуга Поднебесной! Меня знает министр Линь, я выслушаю приговор только от него, с вами я говорить не желаю! Наверняка, ваша бумага – подделка, её писал для вас в харчевне пьяный соискатель должности, провалившийся на экзаменах, а вы сами – всего лишь низкие заговорщики!
- Министр Линь больше не министр! - вскричал один из вошедших воинов, по всей видимости, их командир. – Он изобличён как взяточник и казнокрад! Линь вымогал деньги и дорогие подарки у губернаторов провинций во время своих так называемых инспекционных поездок по стране. Он отравился мышьяком, словно крыса, когда ему были предъявлены обвинения!
В голове у цзедуши Ченя зашумело. Ему вдруг вспомнилась последняя встреча с тогдашним всесильным сановником. Что тот говорил о месте каждого в Поднебесной, о терпении? А самому значит, не хватило терпения… дождаться конца… впрочем, ведь министр Линь был поэтом. Командующий горько усмехнулся своим мыслям и стал прислушиваться к тому, что читал по свитку чиновник:
- … дабы посеять смуту в Срединном государстве и смешать небо и землю, его чёрное сердце замыслило взбунтовать войска, открыть границу варварам и во главе мятежников идти на столицу…Памятуя прежние заслуги своего дерзкого раба Жёлтый владыка оказывает ему милость, заменив позорную казнь путём публичного четвертования на удушение шёлковым шнуром вдали от посторонних глаз…»
Цзедуши слушал молча, чуть прикрыв глаза.
- Вот так, почтенный, - закончил чиновник, сворачивая свиток. - Теперь вы быстрее предстанете перед загробным судилищем и даже получите новое тело в следующем перерождении, - добавил он тоном усталого судьи, спешащего передать дело обвиняемого высшей инстанции. - А если бы вас четвертовали, то пришлось бы вам голодным, бесприютным духом скитаться по земле. Так что цените милость Сына неба. Вашим же подчинённым на Северной границе сообщат, что вы попали под дождь, простудились, слегли и скончались, и возлюбленный государь так и не дождался встречи с вами…словом, они никогда не узнают, что вы встали на путь измены.
- Но ведь это клевета, никакой измены и не было, - тихо проговорил цзедуши. – Никогда я не злоумышлял против Сына неба, никогда не думал поднимать войско на бунт… Зачем это мне?
- Что я могу вам ответить? – мягким даже каким-то отеческим тоном возразил чиновник. – Сын неба – владыка Срединного государства, каждое его слово для нас – закон. Раз он решил, что вы совершили измену…Но меня просили вам передать, - проговорил он чуть дрогнувшим голосом опытного царедворца. – Подлинная ваша вина заключается в том, что вы оскорбили любимую наложницу нашего государя по прозвищу Небесная ласточка, и с тех пор судьба ваша была решена…
Цзедуши Чень сидел и смотрел куда-то поверх головы говорившего, в окно на реку, с нависшими над ней тяжёлыми, дождевыми тучами.
- Помилуйте, - только и промолвил он. – Как же я мог её оскорбить, если я никогда её не видел?
- А вот она помнит все оскорбления, нанесённые вами, - сказал в ответ чиновник, - и даже прислала вам свой портрет.
С этими словами он велел принести портрет девушки, написанный на шёлке.
Цзедуши Ченю хватило одного взгляда на него, чтобы понять всё. Это была она! Тюрчанка, некогда певшая красивую песню, когда за стенами крепости бушевал ледяной ветер. Её продали в гарем Сына неба, и она завоевала сердце повелителя Срединного государства, но не забыла того, кто отдал её в рабство, и уговорила государя казнить его. А заодно, увлёкшись новой наложницей, тот обрушил свой гнев и на родственников императрицы, вот так пострадал и министр Линь.
- Вы не знаете, - обратился цзедуши к чиновнику, - а она…любимая наложница нашего государя... красиво поёт?
- Не доводилось…слышать, - бросил тот не слишком охотно. – Скажите, у вас есть ещё какие-нибудь просьбы ко мне, чтобы я мог помочь вам в последних приготовлениях?
- Пожалуйста, дайте мне бумагу, кисть для письма и тушь, - смиренно попросил цзедуши. – И оставьте меня одного в этой комнате…до истечения часа змеи…(3)
- Не многовато ли вам нужно времени? – перебил его чиновник. – Вы собираетесь написать завещание?
- У меня нет ни детей, ни жены, - ответил цзедуши Чень. – Я напишу прощальное стихотворение. А вы никогда не пробовали писать стихи?
Сухопарый чиновник в ответ лишь понимающе кивнул и промолчал…
До конца часа змеи оставалось совсем немного, и цзедуши Чень удовлетворённо отложил в сторону кисть, ещё раз перечитав написанное. Ему на ум пришло то слово, которое он насмешливо бросил замерзающему на посту солдату…Карма…значит карма. Цзедуши улыбнулся и уже совсем не испугался раздавшихся сзади тихих шагов…
Когда всё было кончено, и тело опального командующего вынесли из комнаты, сухопарый чиновник прошёл туда, где цзедуши встретил смерть. Взгляд распорядителя казни упал на бумагу, испещрённую иероглифами. Он взял бумагу в руки и прочёл:
Стоя на переправе осенним утром, вспоминаю министра Линя
Стою у последней переправы у осенней, бурной реки.
Скрылись в небе дикие гуси, там, где отроги гор блестят далеки.
Вспоминаю я друга под тоскливый крик обезьян,
Гадаю, как в службе его беспорочной отыскался изъян?
За трудом чиновным забыл мой друг все стихи свои без сомненья.
Я же, напротив, беру в руки кисть на пороге забвенья.
Жаль только, ошибок былого исправить не могут слова.
Красавица на портрете! К ногам твоим падёт моя голова.
Примечания:
1. Срединное государство – старинное название императорского Китая. Северная граница – граница Китая, за которой начиналась Великая степь; линия противостояния со степными кочевыми племенами.
2 . Цзедуши - чиновничья должность сродни должности генерал-губернатора в императорском Китае во времена династии Тан и несколько позднее, носитель которой сочетал полномочия военного и гражданского администратора в приграничных районах империи.
3. Час тигра – в соответствии с принятым в Китае традиционным делением суток - время с трёх до пяти утра.
4. Час змеи – время с девяти до одиннадцати дня .
Комментарии
Последняя переправа.
Просто восхитительно. Читается, как исторический рассказ и как философская притча о судьбе, о пагубности власти и великой целительной силе поэзии. Поразительно, что
нет комментариев и отзывов на такое полное лирики и знания
особенностей китайского мировоззрения произведение...
Большое Вам спасибо за тёплый отзыв!
Конечно, Вы преувеличиваете достоинства этого рассказа, если бы я писала его не 3 года назад, а сейчас я бы написал его лучше без ляпов и прочего. Но я очень рад что он Вам понравился. Это рассказ и о старом Китае и о каждом из нас. Порой мне кажется, что мы все живём в Поднебесной где нет счастья, но тем не менее, приятные моменты иногда приходят. Ради таких моментов, как Ваш отзыв, я и пишу!
Добавить комментарий