Поэзия Елена Соснина

Елена Соснина любуется деталями, вещами, ситуациями, кусочками людских судеб — и составляет из них невероятно светлую мозаику. Парадоксальным образом стихи, включенные в подборку (“Жильцы и не жильцы” “Русский клуб”), безошибочно попадают в этой мозаике на свое место. Обилие просторечий, заземленная лексика, прозаизмы — все превращается в точный прием, в примету времени и места. Ароматы кофе и чая, терпкость вина, танец, судьба балерины и игра на саксофоне, перечень станций метро, описание праздничного платья, “бесамэ-мучиться”, “харизма-каруза”, “поля ночной широкошляпы” — всё по очереди освещается изнутри и попадает в один калейдоскоп: “не исчезает любовь моя — просто меняет форму”. У Сосниной — лучший из читанных мною, пожалуй, повседневный эпос большого города. Иногда кажется, что так бы звучал перенесенный в начало XXI века и изложенный стихотворной строкой О’Генри…

Геннадий Каневский (Москва)
 

В окна стучатся магнолии голые ветки.
Листья опять подметает подвыпивший дворник.
Кормит красивую кошку кошерным соседка.
Слева за стенкой супруги на греческом спорят.
Правый сосед, почтальон по фамилии Браун,
Сушит любовно свою униформу на крыше.
Мы увидали там мёртвую белку, убрали.
Он благодарен. Об этом в газету напишет.
Ходит в больницу соседка по имени Джоан —
Рак. На безбровом лице — выражение муки.
Деньги спускает на платья новейших фасонов.
Где-то в Европе живут её дети и внуки.
Снизу — хороший сосед, потому что не слышит,
Как я роняю ночами тяжёлый подсвечник.
Он, краснолицый ирландец, вино и картишки,
Дико кричит на подружку, напившись под вечер.
Первый этаж. Китаянка живёт пожилая.
Мне предлагала Су-Джок и иголки под кожу.
Я бы, наверно... Но боязно. Спид проживает
Даже в иголках врачей. Мы теперь осторожны.

Кто-то ещё... Я подумаю, может быть, вспомню...
Все выходили на улицу, ставили свечи.
Страшный сентябрь...
Мы плакали, плакали домом.
И познакомились в этот небожеский вечер.
 
Русский клуб

В шумном салоне, где имя твоё
Всё ещё помнят красивые крали,
Громко Роксана на сцене поёт,
Губы поблёскивают
Кораллово.
Льдинки блондинок видны в темноте.
В мочках мерцание —
Многокаратное!!!
— Помнишь, в Лидo был певец в канотье?
В сорок внезапно он умер от рака.

Цвета бургундского — лица мужчин,
Цвета бутылки — обивка на стенах.
Соло гитары опять не звучит.
Тёмные личности. Тёмная сцена.
Те же парады колье и колец,
Те же заказы на русские песни.
Трудятся клапаны красных сердец.

— Ну и лицо у богатой невесты!

Ночь кочевряжится в туфельках замшевых,
Чёрный чулочек кривится по шву.
Мы замурованы в праздники заживо,
В клубы набиты рукав к рукаву,
Втиснуты в столики, вклинены в кланы,
Втянуты в пьянки, вкурены в шмаль.

— Костя! А кстати, полны ли шаланды?
Не измельчала сегодня кефаль?..

Кофе и десять различных десертов...

Старые песни гораздо милей
Новых и модных. Спасибо и сердцу,
Что так любить оно может.

— Налей.

...Холод. Дорожки покрыты глазурью.
Кэбы разинули жёлтые рты —
Клуб по одной выпускает из улья
Дам, убежавших из русских картин.
 
Нью-Йорк — Хабаровск

Хрусталями уложено плотно амурское русло.
Занимается мама опять утеплением окон.
Я всегда остаюсь для тебя неделимой и русской,
Я всегда остаюсь для тебя невозможно далёкой,
Край молочных берёз и загадочных, дымчатых сопок!
Край надменных утёсов и ветра неистовой силы!
Как мне хочется плыть над землёй в самолёте к востоку,
Чтобы медленно выйти в твою сумасшедшую зиму!

Хоть Восток мне милее, но Запад совсем не обуза —
Есть и мне уголок в недоверчивом сердце Нью-Йорка.
Но везде об одном голосят ой! морозы и блюзы —
Это крик неприкаянных душ в одиноких каморках.
Мне теперь на земле никогда не бывает покоя,
Я смотрю в облака и дышу по космическим ритмам.
И неважно какие деревья шумят в заоконье —
Мне бы только бы жить, не коверкая лучшей молитвы.
 
Фламенко

1
я репетирую танец фламенко.
красная туфелька — тра-та-та.
юбку отбрасываю коленкой...
не суетиться! ведь красота —
в чёткости, в резкости и в атаке
звонких набоек, крылатых рук.
сердце выстукивает
из-за
так-та...
я — в окруженьи своих подруг.

2
сшей мне алую юбку со шлейфом, швея,
посвободней корсет — для дыхания.
я-твоя-не-твоя, я-твоя-не-твоя —
отстучу каблучками нахальными.
я поймаю и выдержу бешеный ритм.
на стопе набухают вeнки.
ты танцoвщице нa ноги не смотри,
если хочешь понять фламенко

3
я с утра в причёске своей проста —
гребешки костяные в сумке.
так боялась на встречу к тебе опоздать —
не спала, не ела, осунулась.
не брала браслетов, колец и серёг,
не шептала молитв от сглаза...
ты зачем-то образ этот сберёг —
гордой плясуньи в красном...

4
наступает вечер, наложен грим.
наклонились софитов венчики.
ты дождись — фламенко дотла сгорит,
и останется просто женщина.
 
Бирюзовое платье

Бирюзового платья ещё ты не видел —
Из японского шёлка на тонком подкладе.
В голубом палантине из дома я выйду
И поеду на чью-то богатую свадьбу.

Неужели мы встретимся здесь, неужели?
Бирюзовый озноб, голубые ожоги...
Пожилой мажордом разливает в фужеры
Каберне и мерло, бужеле и боржоми.

И несут целый вечер напитки и яства:
Шампиньоны, омары, шампанское, суши...
Обручально и прочно невестино счастье,
А мне счастья такого пока что не нужно.

А мне нужно пока что воздушное что-то:
Ненастойчивость губ, недосказанность слова...
Чтобы был не напрасен мой шёлковый шёпот,
Чтобы был не напрасен мой зов бирюзовый.
 
Саксофонный день

Трости * разбросаны. Тихо в подвале и глухо.
Женщины нет. Наконец-то, ушла на работу.
Капает время из крана, приятно для слуха.
Мила звонила, сказала, что в эту субботу
Будет бат-мицва. Опять — в оркестровое стойло!
Бесамэ-мучиться, блеять послушной овечкой...
— Сколько заплатят?
— Сказали, наличными стольник...
Нужно подняться, кальян раскурить и отвлечься —
Тон, полутон, полустон. Затянуться поглубже,
Выдохнуть длинную фразу-харизму-карузу,
Клавиши ловко нащупать, привычно нарушить
Строй позвонков беззаботной отзывчивой музы.
Бодро пройтись по любимому соло Колтрейна,
Ближе к концу развести невозможную слякоть,
Громко взреветь, будто сзади дубиной огрели,
В нижнем регистре ругнуться, а в верхнем — заплакать.
Мэтр-метроном, за тобою, попробуй, успей-ка!
Бросить курить бы, заняться бы бегом трусцою,
Чтобы гордился папашей большой уже Петька,
Чтобы не числиться — быть образцовым отцом, и...
Хватит, пожалуй. Захлопнута крышка футляра.
Вот и жена: “Там народу в метро! Катастрофа!..”
Тысячи липовых нот — ляфафа-фафаляля...
Тысяча первая нота — густая как кофе...
 

лето. и небо — большое, красивое.
лето. и небо — высокое, синее.
эхо эпохи барокко за окнами —
пышно и зелено. губы разомкнуты —
вновь загорелые, крепкие, сильные
яни целуются с инями.

мы убежим из огромного города,
сложим горящие головы-головни
к белым холодным туманам Лонг-Айленда.
станешь большим ты, а я стану маленькой.
нам полуночного, млечного, голого
неба достанется поровну.

крепче возьми да прижми к полуострову!
кадрами станем — прозрачными, плоскими,
мною отснятыми в тихом Саг-Харборе,
где корабли собираются в таборы,
где молодыми, морскими, неброскими
дно пересыпано звёздами...