Родился НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ (на троне:1825 - 1855), император всероссийский... Ну, да, революционная пропаганда, а затем советская историография уж совсем зачернили этот властный облик. Все же (стоит сказать во имя чистой объективности) за ним водились и отдельные рыцарственные поступки, он определенно был очень умен, проницателен и уж точно не был труслив. К нему обращены некоторые вдохновенные стихи Пушкина, полные упований (увы, в итоге несостоятельных, но поначалу, казалось, имевших основания). И ведь Пушкин на самом-то деле был его любимцем, и царь понимал, что этот человек - слава его царствования. Так что уж совсем зря восклицала неистовая Цветаева (супруга деятеля эмигрантского "Союза возвращения на родину"... чтоб не сказать большего...): "Пушкинской славы жалкий жандарм!" Вообще Его Величество покровительствовал музам (впрочем, не обделяя своим любвеобильным вниманием и отдельных служительниц музы театральной, актерок). Тому или иному сановнику вдруг говорил: "А пришли-ка мне свою Машу! Вечером верну в целости и в сохранности!" (понятно, Маша - одно из ряда имен). Можно сказать по-современному, что использовал свое "служебное положение". Но отнесемся снисходительно к мужской слабости (всё это можно списать хотя бы по сроку давности, и в конце концов нас с вами ведь тут волнует лишь участь Натальи Николаевны...). Стипендию дал Гоголю, хоть и был несколько уязвлен "Ревизором". На смертном одре сожалел и удивлялся, что не освободил крестьян. Ну, вот здесь остается привести известное изречение:"Дорога в ад вымощена благими намерениями".
У Лескова есть замечательный рассказ о молодом чиновнике, возмутившимся коррупцией и воровством сослуживцев в Варшаве (имперская болезнь!), всё бросившим и поступившем на флот рядовым матросом. Однажды, когда он угрюмо стоял на вахте, подошел находившийся на том же корабле император и спросил о причине заметного уныния. Герой рассказа сказал: "Ваше Величество, я утратил веру в человечество!". Царь ответил: "Ах, друг мой, со мною это случилось давно". Кончается новелла тем, что в одну темную ночь герой бросается за борт - в океан. А царь, блестяще названный "Дон-Кихотом самодержавия", упорно продолжал нести ношу своего служения (и неверия) - вплоть до конца Севастопольской компании.
Все же не могу не сознаться, что душою я с Герценом, назвавшим сороковые (те!) годы "роковыми" (это потом ухватили поэты, и Самойлов не был первым) и именовавшим Николая "великим тормозом" (хочется и это выражение отнести к одному более близкому к нам по времени эффективному деятелю). И ещё вот что (суди меня, судья неправедный!): я повесть Льва Толстого "Хаджи-Мурат" считаю лучшей книгой, написанной на русском языке..
Остальное - в стихотворении собственного изготовления.
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
ЦАРСТВОВАНИЕ
Глаза навыкате, осанка,
Сознанье, что опять соврут,
Призыв горниста и овсянка,
С утра неукротимый труд.
Державный отдых под шинелью,
Подагра с некоторых пор,
И Пушкина перед дуэлью
С женой небрежный разговор.
И вопли горцев над завалом,
И самый дерзкий из повес,
Вот этот Лермонтов с кинжалом,
Бегущий им наперерез.
Пустыня знойная Тараса,
Шпицрутены, сибирский снег,
Усталость, гневная гримаса…
- Жуковский, где блаженный брег?
Лишь купол мрачно-золотистый
В чухонских беглых облаках,
И маленькие кантонисты
С большими ружьями в руках.
И Севастополь, рюмка с ядом,
Всё чьи-то жёны в смертном сне,
И к неполадкам и наядам
Ещё поездка по стране.
И встречный воз в пути далёком,
И золотящаяся сплошь
Под выпуклым и тусклым оком,
К земле клонящаяся рожь.
2018
