Согласитесь, у всех нас, россиян, тотальное беспамятство. Память отбивали долго, целенаправленно, с ухмылочкой. Ах, вы хотите знать про российскую историю? Про царей? Про руководителей "партии и правительства"? А зачем? Есть официальная версия. С вас достаточно. А все эти «источники» и «документы», все эти свидетельства и трактовки - это для специалистов, пусть себе изучают... Наша история продолжает зиять лакунами, но в официальной версии все гладко и без дыр. И так до сегодняшнего дня. А мы не ропщем. Будто так и надо.
mihail_roshchin.jpg
Михаил Рощин
Вот, скажем, мы не знаем, кто послал «на дело» убийц Бориса Немцова. И суд их не установил. И расчет, знаете, на что? На беспамятство. Когда время пройдет и, возможно, этот «пославший» убийц, то есть подлинный убийца, обнаружится, никто уже не вспомнит, кто такой Борис Немцов. Забудут. Ничего в душе не шевельнется. Пропустят мимо ушей - за своими делами, привычными заботами, новыми страхами и старым инстинктом выживания.
Мне кажется, в борьбе с беспамятством – личным и общим - писатель Михаил Рощин и написал эту странную пьесу «Серебряный век. Сцены 1949 года». Очень личную, я бы даже сказала, откровенно личную, личную настолько, что в юном поэте Мише из коммунальной московской квартиры просвечивает сам драматург, которому в ту пору тоже было 16, а в его маме, простой русской женщине, работнице почты Клавдии (Ольга Остроумова), отразились реальные черты его матери, носящей то же имя, что и героиня, и тоже вышедшей замуж за еврея.
Уверена, что и директор овощебазы, «любезный» Клавдии «дядя Витя» (Георгий Тараторкин), списан с натуры. Не знаю, сохранила ли свое имя библиотекарь Кира Августовна, Митино сердечное увлечение и его «провожатая» в мир поэзии Серебряного века, но что-то мне говорит, что и здесь писатель остался верен воспоминаниям.
Olga_Ostroumova_i_Georgiy_Taratorkin.jpg
Ольга Остроумова и Георгий Тараторкин
И я его понимаю. Рука порой сама пишет знакомое имя, и так трудно переключиться на «подставное», перейдя от «частного» к «общему»...
А в нашем случае драматург не захотел полностью уходить к «общему» - и рассказал нам лирическую историю, историю своей юности, проходившей в тот послевоенный, тот страшноватый 1949-й.
Почему страшноватый? Да потому, что примерно в это время началась Холодная война с Западом, а вместе с ней поиск «врагов» внутри страны. Отыскались они довольно скоро. Это были «безродные космополиты», к которым причислялись люди в основном еврейской национальности – писатели, театроведы, ученые, короче, люди творческих профессий. Почему «безродные»?
Да потому, что «чужаки», «пришельцы», не на своей земле. Напомню, что сталинское определение нации, включавшее обязательное наличие общего языка и территории, убеждало: евреи никакая не нация, так, перекати-поле, безродные космополиты.
За год до того, 12 января 1948 года, по личному приказу Сталина, был убит великий Соломон Михоэлс, началось дело Еврейского Антифашисткого комитета, закончившееся 12 августа 1952 года «ночью казненных поэтов», когда были расстреляны Ицык Фефер, Давид Бергельсон, Лев Квитко, Перец Маркиш...
Были закрыты еврейские школы, журналы, музеи, театры по всей стране. Но преследовались не только евреи. Они были всего лишь одним из рычагов для воздействия на общество, погружения его в пучину страха и безволия. В который раз, теперь уже после победоносной войны, - общество спускалось на дно, в трясину мракобесия.
Solomon_Mihoels.jpg
Соломон Михоэлс
Сразу после войны, в 1946 году, в партийном постановлении «О журналах «Звезда» и «Ленинград» шельмовались Ахматова и Зощенко.
В 1948 году было опубликовано постановление партии «Об опере Великая дружба», направленное против «формализма» в музыке. В нем "формалистами" назывались лучшие - Шостакович, Прокофьев, Мурадели, Хачатурян, Шебалин, Мясковский. Страшные дела творились и в науке.
На сессии Васхнил 1948 года восторжествовала лысенковщина, генетика была объявлена «лженаукой», генетиков преследовали, уничтожали, ссылали. Лженаукой объявили кибернетику, квантовую физику, на теорию относительности Альберта Эйнштейна навесили ярлык "идеалистическая" ...
Без передышки работал ГУЛАГ, куда направлялись тысячи военных и штатских, побывавших в фашистском плену и в немецкой оккупации.
Наступление мракобесия (как и сегодня в России) шло по всем фронтам.
На этом «общем фоне» протекает обычная жизнь обычных людей – таких, как «неполная семья Миши», выживающая исключительно за счет помощи предприимчивого и неунывающего «дяди Вити». У семьи трое соседей, на всех один туалет.
Рядом с Мишей и его мамой живут пожилая женщина» из простых Анна Митрофановна, руководительница литобъединения, верная "партии и правительству", одинокий полунищий художник Матвей Красный. Бедная, скудная, голодная жизнь. Крик дяди Вити «Дайте же вы народу продых!», обращенный к власти, - вполне эту жизнь характеризует.
Высказывание опасное – особенно на фоне того, что «двое» серых с Лубянки приходят к соседке Анне Митрофановне – интересуются соседом-художником. Почему он Красный? И почему он рисует синее? Красный - это псевдоним Матвея Михайловича.
Perec_Markish.jpeg
Перец Маркиш
Скорей всего, он заменил им свою еврейскую фамилию. Ведь вот и мама Миши страдает от своей еврейской фамилии, полученной от умершего мужа. Время такое, что все евреи под подозрением. Директор почтового отделения так прямо и спрашивает: зачем вам, русской женщине, эта фамилия?
Несколько слов в сторону. Драматург Михаил Рощин (1933 - 2010) при рождении получил фамилию Гибельман. Кроме того, что фамилия эта еврейская, она еще и весьма неблагозвучна, с корнем «гибель», похожую носил немец-эскулап Гибнер из «Ревизора».
Не знаю точно, когда Михаил Михайлович сменил фамилию, возможно, как раз в конце 1940-х, при получении паспорта. В эти, и в более поздние годы, свои еврейские фамилии сменили на псевдонимы, не раздражающие ничей слух, такие драматурги, как Самуил Алешин (Котляр), Александр Галич (Гинзбург), Александр Володин (Лифшиц), Леонид Зорин (Зальцман), Михаил Шатров (Маршак), Григорий Горин (Офштейн) и др.
Marina_Cvetaeva_Boris_Pasternak_Osip_Mandelshtam.jpg
Марина Цветаева, Борис Пастернак, Осип Мандельштам
Помогало отчасти. Их работа все равно была под подозрением, за ними следили, их пьесы цензурировались и запрещались. Перечисляю и удивляюсь: как много евреев-драматургов появилось в те годы! И какие все талантливые, плодовитые, чувствующие нерв времени!
Если продолжить разговор о нашем «беспамятстве», то сам Михаил Рощин (1933-2010), ушедший всего-то 10 лет назад, наглядный тому пример. У нас чаще всего как? С глаз долой – из сердца вон. Спроси кого-нибудь из молодых, знают ли они такого писателя (а Михаил Рощин не только прекрасный драматург, у него замечательные рассказы и повести, в молодости я ими зачитывалась!), уверена, что не знают...
Но перейду к пьесе. Еще раз повторю, она странна и необычна. Необычна потому, что нет у нее сюжета как такового. Сюжет чисто лирический – взросление Миши, его чувство к Кире Августовне, знакомство с Борисом, побывавшим на Колыме, на урановых разработках. - Как у немцев лагерь? - спрашивает Миша. – Примерно. Рассказ Бориса страшен.
300 граммов хлеба и кружка горячей воды – рацион зэков, добывающих, как им говорили, серебряную руду. Правда открылась, когда Борис оказался в лазарете, куда доставляли зэков с лучевой болезнью...
Dmitriy_Shostakovich_i_Anna_Ahmatova.jpg
Дмитрий Шостакович и Анна Ахматова
Одной нитью связаны в пьесе мифическая серебряная руда, добываемая под прицелом пулеметов, и Серебряный век, время пряной, пьянящей, захватывающей дух поэзии на изломе эпохи, закончившейся для России крахом и погружением во тьму и беспамятство.
На протяжении всей пьесы звучат стихи. Стихи поэтов Серебряного века – Ахматовой, Пастернака, Цветаевой, Мандельштама... Их - запретных, оклеветанных, названных врагами, преследуемых, сжитых со свету или убиенных - читает Мише петербурженка из «бывших», библиотекарша Кира Августовна. Она же дает ему старые и затрепанные, «запретные» книжки стихов, изданные до революции и сразу после... И вот они уже читают их вместе и Миша, вдохновившись, пишет свое.
И если раньше Миша при слове Ахматова, мог лишь пролепетать запомнившееся из Постановления, что она «блудница, черница...», то теперь он вслед за колдовскими стихами словно перемещается в иное время, в иной мир...
Когда я смотрела спектакль, в голову лезли две навязчивые ассоциации. И первая – из Бредбери. Помните рассказ «Улыбка»? Когда мальчик спасает от беснующейся толпы кусочек картины, на котором часть женского лица с загадочной улыбкой?
Бредбери рисует общество, отступившее от цивилизации и культуры, погруженное в хаос, добравшееся до самого сокровенного создания человеческого гения – Моны Лизы. И еще одна книга, тоже фантастическая, - «Трудно быть богом» братьев Стругацких, где посланный на чужую планету герой находит там дикость и средневековье и пытается спасти творцов и остатки культуры...
Не схожим ли образом наши потомки будут рисовать себе конец сороковых годов ХХ века, позднюю сталинщину? Не схожим ли образом будет им представляться и наше время?
Pamyatnik_Dzerzhinskomu_na_Lubyanke.jpg
Памятник Дзержинскому на Лубянке
Но скажу здесь и о Серебряном веке в России, в котором многие современные историки видят эпоху бурного экономического и социального рывка, небывалых успехов во всех сферах жизни. Не знаю, не знаю... Что-то тут не смыкается. Что же в таком случае вызвало революцию? Писатели – Чехов, Толстой, Горький, Бунин - рисуют нам другую картину. Нищета, расслоение, национальное угнетение, жесткая и жестокая полицейщина вместо разумного управления страной, самодержавие, уже давно изжившее себя. И как следствие – культура надлома, упадка, конца, чей удушливый гнилостный запах говорит не о развитии и движении вперед, а об увядании и смерти...
Однако стихи ... стихи писались в ту пору гениальные.
Спектакль, наполненный стихами, несет однако символику сталинщины. «Двое с Лубянки» - страшные ее представители. Они приходят в квартиру то интересуясь, соседом-художником, то выведывая у соседки, чем занят и с кем дружит «студент».
В конце спектакля они арестовывают Киру, уехавшую в Ленинград. Призраки с Лубянки заполняют сцену, вытесняют жителей коммунальной квартиры, маршируют под аккомпанемент оркестра. Легкий снежок, сопровождающий все действие, перерастает в жуткую метель. Гэбешники правят свой дьявольский бал.
Смотрю спектакль – и думаю, что режиссер Юрий Еремин поставил его в 2001 году (запись для ТВ 2008 года). Уже тогда постановку можно было назвать смелой. Ну а в сегодняшней России, стране, где возводят памятники Сталину и Ивану Грозному, где власть однозначно принадлежит людям с Лубянки, он, скорей всего, был бы невозможен.
И вот последние кадры: на экране возникает длинный мартиролог: поэты Серебряного века, замученные и убитые Советской властью, имя им легион.
В спектакле замечательные актерские работы, и, конечно, «звездят» Ольга Остроумова и Георгий Тараторкин. Тараторкин в роли «дяди Вити» не впадает в карикатуру, играет без нажима, создавая образ не столько «спекулянта и прохиндея» эпохи раннего социализма, сколько человека с коммерческой жилкой, которому «система» не дает развернуться. На протяжении спектакля я ждала, что его героя «возьмут».
Но, по-видимому, это случится чуть позже, случится неминуемо, ибо таким типажам, как «дядя Витя», энергичным, умеющим наладить дело и ненавидящим убогую скудость и тесноту советской жизни ((при всех его человеческих слабостях), не было места в тогдашней иерархии, да и одна из соседок - правоверная большевичка и обличительница Ахматовой, смотрится доносчицей.
«Дядя Витя», в начале пьесы риторически просящий власть «дать народу продых», в конце спектакля читает свою очередную «лекцию» перед аудиторией коммунальной квартиры. Вот она: «Человек свободен. Пленум ЦК постанавляет: «Товарищи-граждане, с завтрашнего дня живите как хотите!»
А что? Актуально! Замечательные слова! И опять крамольные – с точки зрения нынешней власти, по старинке, еще с царских времен, предпочитающей «держать и не пущать».
А если вернуться к теме «беспамятства», то скажу еще вот что. Пьесы «Серебряный век» я не нашла в интернете. В электронных библиотеках ну очень мало произведений Михаила Михайловича Рощина. Потому все цитаты из пьесы привожу на основании своих записей. А за Рощина обидно. Ей-богу, хороший писатель!
Вот такие дела у нас с памятью...
***
«Серебряный век». Запись 2008 года (часть 1)
«Серебряный век». Запись 2008 года (часть 2)
