Эмиль Дрейцер

Mой вынужденный уход в себя, судорожное деление мира на своих и чужих, совпадает со временем, когда мир вокруг меня поделен по принципу белого и черного, на друзей и врагов. Я расту в то время, когда психология противостояния — “Кто кого? мы их или они нас?” — тяжкой плитой на моей груди. “Если враг не сдается, то его уничтожают”. Хотя этот лозунг старый, в первые послевоенные годы непримиримость — отголосок только что отгромыхавшей гигантской битвы. Страх и ненависть еще живут в наших сердцах, как еще дымят воняющие жженым порохом,

“Почему уехал из Союза?

У того, кто произнес эти слова, высокого, могучего телосложения, мужчины, в глазах — растерянность.

— Я еще сам толком не знаю, как это произошло. Хотите верьте, хотите нет, но еще в прошлую среду я и не думал, что окажусь здесь.

Говоривший огляделся вокруг, прищуриваясь, как бы проверяя, не снится ли ему эта маленькая почта в курортном городке Остиа Лидо на окраине Рима, куда эмигранты из Союза приходят за письмами от родных и друзей.

— Однажды утром, — начал мужчина, — только принялся пить кофе,

Воскресенье. Вечереет. Даша и Леша сидят у стола.

— Давай его прогоним, — говорит Леша, морща нос.

— Перестань гримасничать, — говорит Даша.

— Давай прогоним Адика.

— Надо бы, — вздыхает она.

— Чего же ты не прогонишь? Боишься его?

— Ха. Никого я не боюсь.

— Чего же тогда не прогонишь? — он принимается стучать карандашом по раскрытой тетради.

— Перестань, — раздражается Даша. — Четырнадцать лет, а все еще как бэби.

Он перестает стучать, но говорит:

— Даша, ты меня оскорбляешь.

—