1
Художник Володя Витковский пребывал в сумрачном расположении духа. Лучший друг доставал его и не давал покоя вторую неделю.
А начиналось всё замечательно. По питерским улицам и площадям неслышными шагами крались белые ночи. Они всегда вызывали у Володи прилив вдохновения. И так совпало, что он смог наконец-то оторваться от текучки и заняться серьезной живописью. Но стоило ему полностью погрузиться в мир создаваемых образов, как совершенно некстати явился Серега со своей дурацкой просьбой.
— Ну взгляни ты на нее, — убеждал он Володю. — Брось свои высокие идеи. Эта женщина — стопроцентный успех.
— Ты бы еще предложил мне Раису Максимовну изобразить. На отдыхе в Сочи, — огрызнулся Володя, нанося очередной мазок.
Но Серега не отставал:
— Надо попробовать. Что тебе стоит сделать копию? На холсте она будет смотреться еще лучше, чем на бумаге. Лариска привезла этот плакат из Голландии. Сам знаешь — насчет того, как выглядеть для мужского глаза, она — профессионал.
Володя оглянулся на картинку, которую его друг успел прицепить к стене. Это была реклама какого-то средиземноморского курорта. Девушка с распущенными волосами выходила на берег из ночного моря.
Вам приходилось видеть, как выходит из воды женщина? Нет, — не когда она в купальнике, и скользнув взглядом, видишь, что она уже далеко не Афродита и жизнь оставила на ней слишком много несмываемых печатей. А тогда, когда она выходит из воды в коротком платьице, и мокрая ткань плотно облегает ее фигуру, четко выделяя выступы в одних местах и впадины в других, и что-то просвечивает сквозь тонкую материю, и все линии таинственно изгибаются и ведут твой взгляд в совершенно определенном направлении, а неумолимо разгорающееся воображение дорисовывает остальное…
Впрочем, я отвлекся.
— Вовка, нарисуй ты ему эту бабу на болоте, — ревниво оценивая плакат, сказала Марина. — Сделай человеку приятное.
Услышав, каким эпитетом его жена одарила заграничную красотку, Володя развеселился.
— Ладно, сделаю, — великодушно согласился он.
Конечно, написать копию большого труда не составит. А с другом тем более ссориться никак нельзя. Как раз накануне, проникнувшись духом перестройки, питерские власти разрешили художникам выставлять на Невском свои работы, и Серега собирался продавать там Вовкины картины.
Недели через две они расположились на облюбованном пятачке проспекта. Когда Володя расставлял свои натюрморты, чтобы они получше смотрелись, подбежал возбужденный Серега.
— Уже ушла! — воскликнул он.
— Кто ушла? — не понял Вовка.
— Баба на болоте ушла! За 50 рублей! В общем, так: оставляй свои “горшки”, — махнул он рукой в сторону натюрмортов, — двигай домой, и чтоб через два дня была готова следующая!
Следующая “ушла” с такой же молниеносной быстротой. Вовка понял, что предстоит аврал. По испытанному в таких случаях способу он разбил плакат на клеточки, и началось массовое воспроизводство. Несмотря на увеличение количества, спрос возрастал, а цены росли. Они поднялись до 100, 200, 250 рублей. Вовка на проспект не ходил — там шаманил Серега, — а старательно, изо дня в день, выдавал продукцию.
Как-то один из друзей, зайдя в мастерскую, позавидовал ему:
— Повезло тебе — нашел золотую жилу. По 500 р. за штуку зашибаешь.
— Не по 500, а по 200, — поправил его Вовка.
— Не скромничай. Зачем от меня-то скрывать? Я же сам видел, как Серега брал по пять сотен за твою “Бабу на болоте”.
— Да? — удивился Вовка, но промолчал.
Значит, лучший друг его обманывает и забирает себе большую часть денег. Но Марина отнеслась к новости спокойно:
— Не будем с ним ссориться. Зачем? Всё равно мы вот-вот уедем. Завтра я иду за документами. Просто скажи ему: в связи с предстоящим отъездом ты работу прекращаешь.
Серега прибежал через час после Вовкиного звонка.
— Это преступление! — кричал он. — Бросать друга на произвол судьбы! Немедленно найди себе замену!
Вовке даже стало жалко его. Он позвонил давней знакомой, хорошей художнице. Но та, поглядев, что за работа ей предстоит, испуганно подняла руки:
— Нет, я так не сумею.
— Раз такое дело, — решительно заявил Серега, — буду рисовать сам. Ты обязан научить меня.
Вовка показал ему, как по клеточкам повторить рисунок, но долго бился над попытками объяснить, как наносить краски.
Перед отъездом Марина с Вовкой зашли на Невский. Продавцов было много, покупателей не густо. Торговля шла вяло. Только в одном месте гудела толпа. Они подошли поближе — и на них глянуло несколько “баб”, выполненных новаторской рукой Сереги. У крайней слева был слегка перекошен рот, у той, что посредине, глаза разбежались в разные стороны. У одной даже наметилась явная “заячья губа”. Но толпа этих тонкостей не замечала. Народ обращал внимание на главное. А главное сообразительный Серега намеренно выделил, увеличив в размерах. Картины активно раскупались.
2
С отъездом получилось не так гладко, как планировалось. Уехали-то вовремя, да не попали сразу туда, куда хотели. Пришлось после Австрии задержаться почти на год в “итальянской пересылке”.
Чтобы жить, нужны были деньги. Вовка мог бы попытаться их заработать, если бы нашлось, чем и на чём творить. Побродив по свалкам, он наткнулся на кусок вполне приличного картона. Купил несколько красок подешевле. И задумался: что может приглянуться итальянцам? Местный пейзаж? Он им и без него надоел. Решение пришло быстро: баба на болоте!
В маленьком городке Санта Маринелла, где их поселили, не было ни Невского, ни Арбата. Поэтому Вовка выбрал для торговли точку недалеко от местного рынка, расположенную на углу двух улиц. “Баба на болоте” стояла на тротуаре, прислоненная к стене.
Средних лет итальянец с солидным животиком и щегольскими усиками продефилировал мимо, скользнув взглядом по “Бабе”, но через несколько шагов остановился, повернулся, не спеша возвратился к продавцу и уставился на бессмертное произведение. Спустя пару минут он поднял глаза и, словно приглашая художника к разговору, произнес восхищенно: “Bella donna!”
Из богатого словаря жителей Аппенинского полуострова Вовка знал только одно выражение: per tutti gusti. Он употреблял его в тех ситуациях, когда надо было что-то сказать. Что касается белладонны, он помнил, но уже из русской бытовой терминологии, что это — отрава. О том, что по-итальянски смысл этих слов — “красивая женщина”, ему и в голову не приходило. Поэтому и сейчас без всякой задней мысли он выдал: per tutti gusti. Что, между прочим, в переводе означает: “на все вкусы”. Итальянец с энтузиазмом закивал.
Желая продолжить диалог, Вовка взял бумажку и написал на ней: 50000. И тут же засомневался: не слишком ли много? 50000 лир — чуть меньше 50 долларов. Но мужчина радостно улыбнулся, хлопнул Вовку по плечу и написал: 20000. После оживленной переписки сошлись на 35000.
Взяв в руки картонку и еще раз полюбовавшись изображенными на ней формами, итальянец задал какой-то вопрос. Вовка, естественно, не понял. Покупатель плавно взмахнул рукой и произнес: “Джоконда!” После чего направил палец на девушку на картине и вопросительно посмотрел на художника. Тот отрицательно покачал головой: дескать, не доходит. Тогда итальянец ткнул себя в грудь и благожелательно сообщил: “Джузеппе”. И пригласил сделать то же самое продавца.
— Владимир! — представился тот и протянул руку.
С чувством пожав ее, новый хозяин картины сходным жестом указал теперь уже на “Бабу”.
— А! Как ее зовут? — догадался, наконец, Вовка и на мгновение запнулся. А потом с не менее сияющей, чем у итальянца улыбкой выпалил: Синьорина Болотти!
Название явно понравилось покупателю, он пошел вдоль улицы, повторяя его вслух.
Удача завела Вовку. На вырученные деньги были куплены необходимые материалы, и работа закипела. Слегка варьировались размеры, колорит, холст сменял бумагу, но суть оставалась той же. На насмешливые замечания собратьев по “пересылке” Вовка неизменно отвечал:
— Я взял повышенные обязательства и работаю под девизом: “Каждому санта-маринелльскому мужчине — по синьорине Болотти!”
Иногда он задумывался над тайными пружинами успеха своей “Бабы” на избалованном живописью итальянском рынке. На родине всё было ясно. Главным атрибутом советской женской груди, как известно, были медали за ударный труд. Поэтому более-менее откровенное изображение того, что скрыто под этими медалями, вызывало здоровый интерес широких масс трудящихся. Но здесь — в царстве незапрещенной эротики? Почему здесь его творение идет нарасхват?
Конечно, за три-четыре тысячелетия художники запечатлели всеми доступными им способами уйму загадочных женских образов. Взять, к примеру, ту же Джоконду — таинственно улыбающаяся дама. Но на ней как бы сразу написано, что она принадлежит всему человечеству. А эта, в повторяющем изгибы тела платье, выходила из воды ради тебя и принадлежала только тебе одному. Она была абсолютно предана хозяину. Ее взгляд, обещавший так много, не приводил к разочарованиям в последующем, поскольку до выполнения обещаний дело так и не доходило. Она смотрела на тебя молча — и это являлось еще одним ее неоспоримым достоинством. Короче говоря, синьорина Болотти была идеальной женщиной.
Между тем, Вовка сам не заметил, как на многочисленных копиях укрупнил наиболее выразительные части ее обольстительной фигуры. Разумеется, сделал он это несравненно талантливее, чем питерский Серега, но безусловно вдохновленный его примером. Так незаметно народ влияет на своих художников, которые в конечном итоге выражают подлинно народные чаяния.
Марина видела, что за внешней Вовкиной бравадой скрывается сильное нервное напряжение, что ему надоело штамповать одно и то же. И когда ей предложили работу, она первой сказала мужу: хватит.
Этот день Вовка воспринял как национальный праздник. С утра ходил с бутылкой вина. Потом натянул холст на подрамник, открыл книгу о великом сюрреалисте 20-го века, на титульном листе которой от руки была начертана надпись: “Талантливому коллеге Владимиру Витковскому от Сальвадора Дали”, — и скупая мужская слеза уже готова была навернуться ему на глаза. Но — раздумала и так и не навернулась. Тем более что вышеупомянутую дарственную надпись сделал себе сам Вовка, когда недавно купил по случаю книгу о Дали у букиниста. Впрочем, какое это имеет значение? Главное — он свободен и может, наконец, взяться за настоящую живопись.
К Вовкиной чести, в последующие полгода его кисть, как застоявшаяся лошадь, скакала галопом, воплощая неистощимые замыслы художника. Созданные в итоге несколько десятков полотен не остались без внимания доброжелательных итальянцев. И поэтому, уезжая, наконец, в Америку, Вовка имел полное право погладить себя по голове и сказать: “Хороший мальчик!”
3
В Бостоне они с Мариной сразу закрутились в водовороте непривычной и непростой жизни. Появились новые знакомые и друзья. Каждодневный напряженный труд, выставки, галереи. Но обстоятельства сложились так, что через несколько лет они приняли решение переехать в Сан-Франциско.
Сложнее всего представлялось перевезти в сохранности все созданные в последнее время картины. Собрали их вместе, извлекли те, что хранились в кладовке, как в запаснике. Вовка тщательно упаковывал холсты, когда в дверь позвонили. Оказалось, это одна из случайных знакомых, иногда заглядывавшая на выставки.
— Услышала, что вы уезжаете, и решила зайти, — радостно сообщила она. — Может, что-нибудь ненужное оставляете или подарите.
— Мы уже отвезли вчера 100 картин в Гудвилл, — отозвался Вовка. — Самых лучших.
— Да?! А в какой именно? — оживилась покупательница.
— Он шутит, — сухо заметила Марина. — Кстати, если я правильно помню, в прошлый раз у вас были темные волосы.
— Ну и как? Правда, светлые лучше? — гордо продемонстрировала свою новую прическу женщина. — В Америке надо быть блондинкой. Как Мерилин Монро.
И кокетливо обратилась к Вовке:
— Тогда я хотела бы что-нибудь купить у вас. Так сказать, на прощанье.
Марина подвела женщину к работам, стоявшим вдоль стены в три ряда.
— Выберите, что хотите, — сказала она и занялась своими делами.
Через некоторое время раздался громкий голос покупательницы:
— Мне понравилась эта картинка. Сколько за нее?
Слово “картинка” царапнуло ранимую душу художника. Он мельком глянул на выбранный холст — и невыразимо светлым и бесшабашным прошлым повеяло на него. Женщина держала в руках непонятно как улизнувшую от продажи копию “Бабы на болоте”.
— Этот шедевр не продается, — твердо заявил Вовка.
— Я дам вам за нее 500 долларов, хотя она явно стоит намного дешевле. Идет? — новоявленная блондинка уже доставала чековую книжку.
— Видите ли, — извиняющимся тоном сказала Марина, — с этой вещью у нас связаны особые воспоминания.
На лице женщины появилась легкая усмешка, обозначавшая: понятно, набивает цену.
— 550 — и я забираю картину, — повернулась она к ее создателю. — Упакуйте мне ее, пожалуйста.
— Я же вам объяснила, — по-прежнему мягко повторила Марина. — Это память. Мы ее не продаем.
— 650!
— Нет.
— 750!
— Нет.
Наморщенный лоб и закушенная губа гостьи выдали возникшее подозрение: может, и в самом деле это очень ценное произведение искусства?
— 1000! — выдохнула она.
— Памятью торговать стыдно, — наставительно произнес Вовка. — Так учил Конфуций.
Имя древнекитайского философа не произвело на покупательницу никакого впечатления.
— 1500! — она уже вошла в азарт.
— А великий вождь пролетариата товарищ Троцкий, который Бронштейн, — продолжил Вовка, — еще в 1925 году говорил…
— 2000!
Когда прозвучало “2500”, супруги сдались.
На этом можно было бы и поставить точку в удивительной истории триумфального шествия “Бабы на болоте” по странам и континентам на исходе 20-го столетия. Но однажды, через много лет, уже в 21-м веке, укрывшись в своем доме от туманного сан-францисского вечера, Марина поставила взятую напрокат кассету с недавно снятым российским фильмом. Его герой, новый русский, выглядел очень круто. Режиссер с явным удовольствием демонстрировал обстановку его сногсшибательной квартиры. В шикарной прихожей на видном месте висел огромный календарь. Всю его верхнюю половину занимала невыразимо знакомая и до боли родная “Баба на болоте”.
Добавить комментарий