[ Окончание. Начало в № 10 от 20 мая 2005 г. ]
Наиболее толковые нацисты понимали, что после 1939 года, тем более после 1941 уже ничто не спасет Германию от тотального разгрома. Лучше всего этот тезис пояснить на примере мемуаров молодого Вальтера Шелленберга (он умер в 1952 году в возрасте 51 года), руководителя VI управления Главного Имперского управления имперской безопасности (РСХА), занимавшегося сбором информации за границей и контрразведкой (в нем служил Штирлиц). Шелленберг очень подробно рассказывает, как он пришел к мысли о необходимости ведения переговоров о мире (чтобы избегнуть грядущего неизбежного краха) не когда-нибудь, а на пике территориальных завоеваний Германии — в августе 1942 года. Приведу важное место из книги Шелленберга “Лабиринт” (глава “Планы заключения мира”). После длинного вступления Шелленберг приступает к главному рассказу:
“Пока рейх будет в состоянии сражаться, он будет в состоянии и торговаться. У нас еще было время, чтобы достичь компромисса с нашими противниками, но следовало рассуждать реально, подобно биржевому маклеру, считающему, что лучше потерять пятьдесят процентов, чем рисковать всем.
По нашим сведениям, в это время, в августе 1942 г., Сталин был недоволен западными союзниками. То, что этот факт, судя по всему, мог представлять реальную основу для деловых переговоров, подтверждалось и японцами, так как, несмотря на временные неудачи на Восточном фронте, они по-прежнему считали возможными переговоры о компромиссном мире с Россией.
Обстановка в 1942 г. характеризовалась борьбой за выигрыш времени. Англия была слишком слаба, чтобы действовать самостоятельно, и ждала прибытия стратегических материалов из Америки. Сталин ожидал не только поставок, но и эффективной помощи в виде открытия реального второго фронта. Пока западные союзники воздерживались от вторжения — все равно, по каким мотивам, — имелся весьма реальный шанс завязать переговоры о сепаратном мире. Германия в то время обладала настолько превосходящей мощью, что это обеспечивало ей выгодное положение для переговоров с обеими сторонами. Поэтому было важно установить контакт с Россией одновременно с началом переговоров с Западом. Все усиливавшееся соперничество между союзными державами должно было укрепить наши позиции”.
С этими идеями Шелленберг прибыл к своему шефу рейхсфюреру СС Гиммлеру. Главное, что он ему сказал, звучит в передаче Шелленберга так:
“… Не будет ли с моей стороны излишней смелостью задать вам такой вопрос: в каком ящике вашего письменного стола вы храните альтернативный проект окончания этой войны?
С минуту царило молчание. Гиммлер, сидевший передо мной, казался совершенно обескураженным. Конечно же, он понимал, что мое вступление не зряшное, и скоро разобрался, к чему я клоню.
— Сегодня Германия в зените своего могущества (продолжал Шелленберг — В.Л.). Сегодня мы еще можем торговаться — мы обладаем такой мощью, что наши противники будут искать компромисса с нами.
Широкими мазками я обрисовал ему соотношение сил в мире так, как это представлялось мне. По ходу моего рассказа Гиммлер заметно успокоился. Мое чувство уверенности передалось ему. Его все больше увлекала моя аргументация. Он то и дело одобрительно кивал. Закончил я после полуторачасового вступления тем же вопросом, которым начал, но в несколько иной формулировке:
— Теперь вам ясно, господин рейхсфюрер, какими мотивами я руководствовался, когда спросил вас в самом начале: “В каком ящике письменного стола вы храните альтернативный проект окончания войны?”
Гиммлер резко встал и начал ходить взад и вперед по кабинету. Наконец он остановился и сказал:
— Пока этот идиот Риббентроп продолжает давать свои советы фюреру, это совершенно невозможно сделать.
Я немедленно заявил, что, конечно, Риббентроп должен уйти. Он постоянно подкапывается под рейхсмаршала (я имел в виду Геринга). Если тот хочет стать герцогом Бургундским, давайте сделаем Риббентропа герцогом Брабантским. Гиммлер понял, что шутливый тон моих слов скрывает серьезные намерения. Он подошел к письменному столу и, раскрыв атлас Брокгауза, нашел нужную карту и несколько минут внимательно ее изучал. Я из вежливости также поднялся, и он подозвал меня к столу.
— Как же вы намерены осуществить на практике свои идеи? — спросил он. — По-моему, вы переоцениваете мощь России. Меня больше беспокоит то, что случится, когда американская военная промышленность начнет действительно работать на полную мощность. Что нам тогда предпринять? … что делать с Россией?
— Надо подождать, — ответил я.
Воцарилось продолжительное молчание. Затем Гиммлер сказал:
— Если я вас правильно понимаю, то вы считаете, что основой компромиссного мира должно являться сохранение великой германской империи приблизительно в ее территориальных пределах по состоянию на первое сентября тридцать девятого года?
— В общем говоря, да.
— И, следовательно, нам придется использовать все наши дополнительные территориальные приобретения в качестве объектов для торга?
— Да, — снова ответил я.
… Но самое главное, господин рейхсфюрер, заключается в том, что для нас выгодно искать компромисса сейчас, когда Германия еще находится в зените своего могущества. Этот компромиссный мир, если его удастся достигнуть, обеспечит нам надлежащую базу, на основе которой мы сможем успешно вести борьбу с Востоком. В данный момент мы уже ведем войну на два фронта, а когда США бросят на чашу весов всю свою мощь, эта чаша склонится не в нашу сторону.
Было уже три часа ночи. Гиммлер заметил, что я порядочно утомлен, и прервал беседу сказав:
— Прекрасно. Я крайне рад, что мы имели такой исчерпывающий обмен мнениями. Можете считать, что я одобряю ваш план, но при одном условии: если вы в ходе подготовительной работы допустите серьезную ошибку, я брошу вас, как кусок раскаленного угля. Конечно, надо еще посмотреть, удастся ли мне убедить Гитлера до Рождества”.
Читателю трудно будет понять, какое значение имела для меня эта беседа, состоявшаяся в августе 1942 г.
Гиммлер дал мне все полномочия действовать. Однако в то время я не понимал, что на его решение могут оказать воздействие не зависящие от меня обстоятельства. Кроме того, я не учитывал крайнюю переменчивость его характера, вследствие которой он под воздействием этих обстоятельств мог отказаться от решений, которые принимал с самыми лучшими намерениями”.
Действовать Шелленбергу не удалось. И Риббентропа не вышло снять, и Гитлера убедить. Ну, о Гитлере и речи нет. Он даже разговоров таких не допускал. Сначала это было бы дико: как это так, до победы рейха рукой подать, а тут какие-то недоумки предлагают мне отдать все завоеванное ради мира в границах середины 1939 года! А потом — такие разговоры были бы и вовсе расценены как капитулянтские, предательские, преступные и, скорее всего, закончились бы концлагерем. А после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года — расстрелом.
Предпосылки для нападения Германии на СССР были. И это не только желание похерить всякие надежды Англии на помощь Советов. Военные рельсы, по которым Гитлер пустил экономику Германии, не могли не привести в полный тупик. Экономика страны работала в экстремальном, форс-мажорном режиме. В чем это заключалось? В том, что для производства военной продукции закупались стратегические материалы. Это — каучук, медь, никель, молибден, прочие легирующие добавки, нефть... Долго было бы перечислять. Все усилия, финансы и возможности были направлены на это. Все — для войны. Каким образом это удалось бы делать в течение многих лет? Очень просто: брались кредиты. Очень много кредитов взяли в США у частных банков. Брали у Англии, Франции, у многих европейских стран. Шли и прямые поставки в долг, в счет будущих выплат. СССР поставлял сырье в огромных количествах в обмен на машины и всякую технику. Но машины в ответ не отгружались. Все время шли оттяжки и задержки. Объяснение: еще не готова комплектация. Или: в последний момент мы решили модернизировать станки, которые должны были вам отправить в прошлом месяце. Извините за задержку, но она выгодна, в первую очередь, вам. Вы ведь хотели бы получить новейшее оборудование, не так ли? И мы хотели бы того же. Ради престижа наших фирм и германской марки. Когда отгрузим? Пока трудно назвать точную дату. Как только завершим модернизацию, так сразу.
Но ведь рано или поздно договоры нужно было бы исполнять, контракты закрывать. Гитлер и не думал этого делать. Да даже если бы и думал — не смог бы. Ибо это было выше возможностей германской экономики. Другими словами, Гитлер вел себя как заведомый аферист и мошенник: наобещать, а потом... нет, не скрыться. Это было бы в стиле обычного, банального афериста. А Гитлер был не обычным и заурядным мошенником. Он был авантюристом мирового уровня. Он придумал напасть на своих кредиторов. На тех, кому он был должен. И сказать: “Вы хотели нас обмануть? Хотели воткнуть нам нож в спину? Замышляли за кулисами напасть на нас? У нас есть точные сведения, что Сталин готовил на нас нападение. Даже число знаем. Но Провидение подвигло меня, вождя германской нации, упредить подлый удар. Я вручил решение и обезвреживание ваших интриг нашему славному Вермахту. После решения проблемы выяснилось, что это не мы вам должны, а вы нам. За расходы по нейтрализации ваших подлых замыслов. За то, что поиздержались в дороге”.
С чем бы еще сравнить? Да вот с бегуном на длинные дистанции, который решил рвануть на 10 тыщ, как на пятьсот. И — спекся. 500 — это и есть блицкриг. Или мы в блиц-турнире громим так называемых кредиторов, либо пуля в висок.
Была — пуля в висок.
И уж совсем большая тайна рейха. Его главари отлично знали, что они уже столько “наработали”, что никакого мира с ними никто заключать не будет (на Тегеранской конференции 1943 года лидерами трех стран было принято решение о безоговорочной капитуляции Германии). Геббельс писал в своем дневнике (с точностью до смысла), что мы уже столько натворили, что нас может спасти только победа в войне.
Упомянув Геббельса, я хотел бы сделать небольшую подборку из его дневниковых записей. Они не предназначались в то время для печати (в то время он работал на “дальнюю историю”) и потому показательны для настоящих и подлинных идей нацистской верхушки.
Начну с провокации, которую перед самым нападением на СССР придумал лично Геббельс и страшно ею гордился.
“11 июня 1941 г. Среда.
Все должно служить тому, чтобы замаскировать акцию на Востоке. Сейчас следует применять более сильные средства. Впрочем, сама демаскировка замаскирована так, что никто ничего и не заметит.
13 июня 1941 г. Пятница.
Мы же, напротив, даем сообщение о том, что нашли хорошую базу для переговоров с Москвой. Это подчеркивается. Моя статья [в этом духе] со всеми церемониями передаётся в “Фёлькишер беобахтер”.
Вопрос о России с каждым часом становится для всего мира большой загадкой. Будем надеяться, она не окажется разгаданной слишком рано. Мы делаем все возможное, чтобы замаскировать это дело. Но вот как долго еще это будет нам удаваться, одним богам известно. Дни до самой ночи наполнены оживленной работой. Скоро наступит развязка.
14 июня 1941 г. Суббота.
Вчера: моя статья напечатана в “Фёлъкишер беобахтер” и произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Ночью этот номер конфискуют и теперь у меня звонят все телефоны. Внутри страны и за границей одновременно поднимается шумиха. Все удается безупречно. Я совершенно счастлив этим. Огромная сенсация — налицо. Английские радиостанции уже заявляют, что сосредоточение наших войск против России — блеф, которым мы прикрываем свои приготовления к высадке [в Англии]. Такова и была цель задумки! Впрочем, в зарубежной информационной политике царит полная неразбериха. Люди почти совсем потеряли ориентировку.
Русские, кажется, все еще ничего не подозревают. Во всяком случае, они сосредоточивают свои войска, именно так, как мы только и можем того пожелать: концентрированно, а это — легкая добыча в виде военнопленных. Однако, ОКВ уже не может слишком долго все это маскировать, так как необходимы меры военного характера. В Восточной Пруссии все сосредоточено так густо, что русские превентивными авиационными налетами могли бы причинить нам тяжелейший урон. Но они этого не сделают. На это у них смелости нет!
Чтобы выиграть войну, нужна дерзость. Комедию с конфискацией “Фёлькишер беобахтер” мы разыграли правильно.
21 июня 1941 г. Суббота.
Вопрос о России с каждым часом становится все драматичнее. Молотов попросил визита в Берлин, но получил резкий отказ. Наивный расчет! Это следовало бы сделать на полгода раньше. Наши противники идут к своей гибели.
23 июня 1941 г. Понедельник.
Вчера: давяще жаркий день. Нашим войскам будет нелегко сражаться. Выступил Молотов: дикая ругань и призыв к патриотизму, слезливые жалобы, а за всем этим проглядывает страх. “Мы победим”, — говорит он. Бедняга!
Англия еще занимает двойственную позицию. Там слишком ошеломлены. В США пока только сенсация. Антонеску публикует поэтические воззвания к армии и народу. Финляндия еще не шевелится. Венгрия настроена сильно антибольшевистски и выступает за нас. Италия объявляет России войну. Весьма приличный поступок. По всей Европе проходит волна антибольшевизма. Решение фюрера — самая крупная из всех мыслимых сенсаций. Наше воздушное нападение начинается в самом традиционном стиле. На русские города, в том числе Киев, и аэродромы обрушиваются 900 пикирующих бомбардировщиков и 200 истребителей. Военные действия начались по всему фронту протяженностью в 3 тыс. километров. Первые небольшие реки повсюду форсированы.
Во второй половине дня уже проясняется психологическая ситуация. Воззвание фюрера текстуально передано для всего мира. Лондон пока говорит, что Гитлер спятил с ума и указывает на пример Наполеона, который привел и Молотов. По этому поводу мы еще подискутируем. Некоторые английские голоса призывают к благоразумию и показывают, что потеряет Англия, если мы захватим Украину. США предаются ругани. Но, как известно, нам от этого ни жарко, ни холодно. Если мы победим, все равно окажемся правы”.
Да-с, если победим. Но — не победили. Вот так выглядят записи Геббельса весной 1942 года, когда до их погибели еще оставались долгих три года.
“20 марта 1942 г. Пятница.
Еще раньше мы не раз смеялись над тем, какое физическое отвращение питал он (Гитлер — ВЛ.) к морозу и снегу. Он, к примеру, никогда не мог понять, как это есть такие люди, которые весной ищут заснеженные места, чтобы покататься на лыжах. Теперь его нелюбовь к зиме получила жестокое и ужасное подтверждение. Но того, что зима еще раз подвергнет его лично и немецкие войска такому жестокому испытанию, при всем инстинктивном неприятии ее, он и предполагать не мог. Однако это произошло в таком объеме, который раньше и представить себе было нельзя. Будь проклята эта долгая, суровая и жестокая зима! Она поставила нас перед проблемами, которые мы прежде вообще не считали возможными.
… На предстоящие весну и лето у фюрера опять есть ясный план. Он не хочет завести войну в безбрежные дали. Его цели: Кавказ, Ленинград и Москва. Если эти цели будут достигнуты, он хочет при всех условиях закончить все к началу октября [1942 г.] и своевременно занять зимние квартиры. Предположительно, у него есть намерение построить гигантскую оборонительную линию и на время оставить Восточную кампанию в покое. Новая зима, подобная минувшей, больше повториться не должна! Вероятно, дело на Востоке перейдет в 100-летнюю войну, которая не будет больше доставлять нам никаких особенных хлопот. Мы будем тогда противостоять всей остальной России, как Англия противостоит Индии.
Наконец, записи перед концом:
“17 марта 1945 г. Суббота.
Из полученных мной писем видно, что во всем немецком народе царит глубокая летаргия, почти ведущая к полной безысходности. Раздается самая острая критика по адресу люфтваффе, а также и всего национального руководства, которое обвиняют в том, что оно в своей политике и в своем ведении войны, особенно в воздухе, допустило много упущений, и этим объясняют наши бедствия. Особенно обвиняют руководство за Восточный поход, что отнюдь не является неправильным. Наши ораторы больше не могут справляться с этой критикой. Их аргументы уже не убеждают. Мою последнюю речь по радио, с одной стороны, хвалят, а с другой — упрекают за то, что в ней нет позитивных отправных точек для успешного продолжения войны. Появляется глухое ощущение, что даже самые лучшие аргументы уже не воздействуют на уставший и измученный народ. ... Зловещим кажется мне тот факт, что критика уже распространяется на самого фюрера, на национал-социалистическую идею и на национал-социалистическое движение, а также то, что многие партайгеноссен уже начинают колебаться”. (Й. Геббельс. Последние записи. Смоленск, 1993).
Угасающий нацистский пыл Геббельс два последних года поддерживал упованием на чудо-оружие. Чего только не побывало в этом качестве! Начали (это еще в середине войны) с танков Тигр, Королевский тигр, Пантера, потом к списку военной панацеи добавился реактивный самолет Ме-262, потом ракетный беспилотный самолет ФАУ1, ракета ФАУ2, потом в ход пошли совсем уж мелочи вроде фаустпатронов и эфемерные вещи вроде народного ополчения: фолькштурма и городских партизан-вервольфа. Секретным оружием послужило даже чудесное спасение Гитлера при покушении 20 июля 1944 года и совсем уж маразматическо-оккультная неописуемая радость Геббельса и Гитлера при известии о смерти Рузвельта 12 апреля 1945 года. Чуда, однако, не состоялось.
Труп самого Гитлера с достоверностью так и не идентифицировали. Растворился международный бродяга во тьме неизвестности. То есть, труп, конечно, был, но где — неведомо. В такую же прореху истории канул и страшный морок ХХ века — национал-социалистический упырь с его бредовыми идеями.
Осиновый кол ему в могилу.
Добавить комментарий